Дорогие друзья!
Случается, что читатели помнят литературное произведение намного лучше, чем его создатель. В отличие от автора, кто уже подзабыл интригу и эпизоды романа (написанного порой так давно, что верится с трудом), читатели помнят и героев, и все коллизии сюжета, язык и образы, проявляя обезоруживающую доброжелательность. Меня тоже иногда подводит память, когда речь заходит о трех моих первых «юношеских» романах, написанных и опубликованных в девяностые годы. Это «Владыка тумана», «Дворец полуночи» и «Сентябрьские огни» — книга, которую вы держите в руках. Мне всегда казалось, что три названных романа представляют собой единый приключенческий цикл. Все они имеют немало родственных черт и в той или иной мере походят на книги, которые я с удовольствием прочел бы в отрочестве.
Я писал «Сентябрьские огни» в Лос-Анджелесе в 1994–1995 годах, намереваясь довести до конца замыслы, которые мне не удалось реализовать так, как мне хотелось бы в романе «Владыка тумана». Перечитывая «Сентябрьские огни» теперь, я осознаю, что композиция романа больше отвечает кинематографическим принципам, нежели литературным. Для меня он всегда будет ассоциироваться с долгими часами, проведенными в обществе героев за письменным столом, который смотрел на Мелроуз-авеню. С высоты третьего этажа передо мной открывался вид на красовавшуюся на холмах надпись: «Голливуд».
Роман задумывался как история о тайнах и приключениях для читателей молодых духом (и юных летами, если повезет), как большинство зрителей тех кинофильмов, что увлекали меня тогда. В этом отношении с тех пор ничего не изменилось.
Перемены коснулись лишь внешнего вида книги, а не внутреннего ее содержания. Назрели они давно, ибо впервые с 1995 года роман был опубликован в достойном и добросовестном издании, с соответствующим оформлением, чем он прежде не мог похвастаться.
Надеюсь, книга вам понравится, если вы молоды или желаете вернуться во времена счастливой юности. Мне хочется верить, что с вашей помощью мне будет легче оживить в памяти этот роман, как и два предыдущих. И я смогу позволить себе роскошь вновь пережить приключения «Сентябрьских огней» и тех лет, когда я тоже наслаждался юностью и мне казалось, будто слова и литературные образы имеют безграничную власть.
Приятного чтения и до встречи.
Карлос Руис Сафон Май 2007.
Дорогая Ирен, я помню, как прилив смывал твои следы на песке. Сентябрьские огни питают мою память. Уже тогда я осознавал, что холодное дыхание зимы вскоре развеет миражи лета, которое мы провели вместе в Голубой лагуне. Ты удивилась бы, узнав, как мало перемен произошло в округе с тех пор. Башня маяка по-прежнему возвышается в густом тумане, как бессменный часовой. Дорога вдоль Английского пляжа стала едва заметной тропинкой, которая петляет в песке и не ведет никуда.
Развалины Кравенмора выступают над лесом, окутанные безмолвием и темнотой. Я теперь редко хожу на яхте в лагуну. Когда же выпадает такой случай, я все еще различаю вдали растрескавшиеся стекла западного крыла. Они сверкают в туманной дымке, точно мистические знаки. Я помню, словно это было вчера, как мы пересекали лагуну, возвращаясь в порт с наступлением вечера. И мне, околдованному воспоминаниями о тех волшебных днях, вновь чудятся мерцающие во тьме огни. Но я хорошо знаю, что там уже никого нет. Совсем никого.
Ты спросишь, что сталось с Домом-на-Мысе. Что ж, он стоит как стоял, на отшибе, созерцая безбрежный океан с вершины утеса. Прошлой зимой шторм разнес в щепки то, что еще оставалось от небольшого причала в бухте. Богатый ювелир, приехавший из какого-то безвестного города, хотел купить дом, соблазнившись его смехотворной ценой. Однако западные ветра и прибой, что атакует отвесные скалы, остудили его воодушевление. Соль сделала свое дело, источив поверхность беленого дерева. Потайная тропинка, которая вела в лагуну, ныне заросла диким кустарником и завалена буреломом, превратившись в непроходимые дебри.
Изредка, когда работа на пристани позволяет, я сажусь на велосипед и еду на мыс, чтобы полюбоваться закатом с веранды, нависающей над скалами: только я и стая чаек. Птицы как будто присвоили себе права новых жильцов, не позаботившись заглянуть в кабинет нотариуса. С веранды до сих пор можно увидеть, как луна, поднимаясь над горизонтом, протягивает серебряную гирлянду от мыса к Пещере Летучих Мышей.
Помню, однажды я говорил тебе об этой пещере. Тогда я рассказал легенду о корсиканском пирате, чей корабль будто бы утонул в гроте бурной ночью 1746 года. Признаюсь, я сочинил всю историю. Не было на самом деле ни контрабандиста, ни бесшабашного флибустьера, рискнувшего зайти в эту темную пещеру. В свое оправдание я могу сказать, что та ложь была единственной, что ты когда-либо слышала из моих уст. Клянусь. Впрочем, наверное, ты сразу все поняла.
Нынешним утром, когда я вытягивал сети, зацепившиеся за подводные рифы, меня вновь посетило видение. На секунду мне показалось, будто я вижу тебя на веранде Дома-на-Мысе. Ты стояла и молча смотрела за горизонт, как ты любишь делать. Тут чайки взмыли ввысь, и я понял, что на веранде никого нет. Вдали, над волнами тумана, возвышалась гора Сен-Мишель, плавучий остров, севший на мель в отлив.
Иногда меня одолевают сомнения. Мне кажется, будто все уехали, поселившись далеко от Голубой лагуны. И только я очутился в ловушке времени, тщетно ожидая, что багряный сентябрьский прилив вернет мне нечто более ценное, чем воспоминания. Не обращай внимания. Море проделывает такие трюки: рано или поздно оно все возвращает, особенно воспоминания.
По-моему, я отправил тебе уже сотню писем (считая и это последнее) на тот старый адрес, который мне удалось разузнать в Париже. Порой я спрашиваю себя, получила ли ты хоть одно письмо, вспоминаешь ли еще меня и рассвет на Английском пляже. Может, да, а может, жизнь увлекла тебя слишком далеко и от этих мест, и от всего, что напоминает о войне.
Тогда жизнь выглядела для нас намного проще, помнишь? Да? Нет, конечно. Я склоняюсь к мысли, что лишь я, несчастный глупец, до сих пор живу памятью о тех коротких днях 1937 года и помню каждую минуту, что ты была рядом…
Париж, 1936
В ночь, когда умер Арман Совель, небосвод прочертила огненная комета. За ней до самого горизонта тянулся пылающий шлейф. Так утверждали очевидцы. Ирен, дочь Армана, не видела огненную комету, но много лет ее волшебное сияние озаряло сны девочки.
Занималось морозное зимнее утро. Оконные стекла в четырнадцатой палате больницы Сен-Жорж тонким слоем разукрасил иней, и получилась фантастическая акварель, изображавшая город в золотистых предрассветных сумерках.
Арман Совель угас тихо, едва вздохнув. Симона, жена Армана, и его дочь Ирен подняли головы, когда первые лучи, прорезав ночную пелену, легли светлыми полосами на пол больничной палаты. Дориан, младший сын, спал на одном из стульев. В палате царило гнетущее безмолвие. Слова не потребовались, чтобы осознать случившееся. После шести месяцев страданий черный призрак болезни, название которой было невозможно выговорить, забрал жизнь Армана. Вот и все.
Так начался ужасный год, хуже которого семейство Совель не знало ни до, ни после.
Арман Совель унес в могилу свое обаяние и заразительный смех, но бесчисленные долги не последовали за ним в последний путь. Вскоре когорта кредиторов и всякого рода публика в сюртуках и с кучей почетных званий взяла за правило наведываться в дом семейства Совель на бульваре Осман. Прохладные светские визиты с соблюдением формальной вежливости сменились завуалированными угрозами, а те, в свою очередь, секвестрами.
Для Ирен и Дориана закончилась пора престижных колледжей и дорогой одежды и настал черед почасовой работы и более скромных нарядов. Это явилось лишь началом стремительного погружения семьи Совель в пучину реальности. Но самое тяжелое бремя на пути вниз выпало на долю Симоны. Она вернулась на учительскую работу, однако ее жалованья оказалось недостаточно, чтобы противостоять лавине долгов, съедавшей скудные средства. Отовсюду дождем сыпались новые документы, подписанные Арманом, новые непогашенные векселя, и возникали новые черные бездонные дыры…
Именно в тот период у маленького Дориана зародилось подозрение, будто половину населения города Парижа составляют адвокаты и ростовщики — особый тип крыс, обитавший на поверхности. И тогда же Ирен (без ведома матери) стала подрабатывать в танцевальном зале. Она танцевала с солдатами, робевшими юношами, почти подростками, и получала гроши. Эти деньги Ирен по ночам складывала в коробку-копилку, которую Симона прятала под мойкой на кухне.
