— Нам нужно уехать, — добавила она.
Сначала я подумала, что ослышалась.
— Уехать? — осторожно переспросила я. — Куда? Надолго?
— Подальше отсюда! И, Дина, быть может… быть может, навсегда.
— Нет!
Она не могла это иметь в виду. Уехать еще раз! Ни в коем случае! Не теперь, когда все стало привычным, будничным. Мы посадили яблони. Мы построили дом. Ведь не можем же мы пуститься в путь, удрать только из-за него. Только потому, что он — чернокнижник.
— Я бежала от него еще до того, как ты родилась, — горестно произнесла мама. — Я едва могла защитить себя от него. Я не знала, как защитить своих детей!
— Ты имеешь в виду меня. Ведь только я ему нужна. Я — единственное змеиное отродье в семье.
— Дина! Не смей так говорить!
— Почему же? — горько вымолвила я. — Ведь это правда!
Я встала.
— Одного не понимаю… Я и вправду не понимаю, как ты могла родить от него дитя. Почему я вообще родилась на свет?
Мать открыла было рот, но я не дала ей времени ответить. Я ушла. Яблоневая ветвь задела мое плечо, и я нырнула вниз, чтобы не повредить нежные почки и бутоны. А потом внезапно подумала, что ведь это все равно. Если нам придется уехать, пожалуй, все равно, появятся ли когда-нибудь яблоки на этом дереве или нет. Я могла бы сломать целую ветку, если б захотела.
Каллан пытался отговорить маму… Здесь твоя семья среди друзей, Кенси-клан защитит Пробуждающую Совесть и ее детей. Но мать только качала головой и продолжала складывать вещи, которые следовало взять с собой. На дворе Давин копал могилу Страшиле.
— Пусть покоится там, где по-прежнему сможет следить за теми, кто приходит и уходит, — сказала мать. — Это ему больше всего пришлось бы по нраву!
— Если вы уедете, кто тогда защитит вас? — спросил Каллан, разжав и снова стиснув пальцы, будто хотел что-то схватить. — Малец подает надежды, но он еще больно юный. Мадама, это безумный поступок!
— Мне жаль, Каллан, но выбора у меня нет!
— Дай срок, я соберу дружину храбрых мужей и уж мы разделаемся с этим парнем!
— Меч и храбрые мужи бессильны против чернокнижника! — возразила мама. — Как можно сразить то, чего не видишь? А Сецуана видишь только тогда, когда он сам того пожелает!
Она не хотела никого слушать — ни Давина, ни меня, ни Розу и Мелли, ни Каллана, ни Мауди Кенси. Ни одной ночи не осмеливалась она ночевать под крышей Можжевелового Ягодника. Единственное, в чем смог убедить ее Каллан, — это переночевать у Мауди, чтобы тронуться в путь при дневном свете.
Заснуть мне было трудно. По другую сторону тонкой дощатой стены я слышала бормочущие голоса. То были мать и Мауди, Нико и Каллан. Они обсуждали разные планы.
Но не это заставляло меня бодрствовать. Стоило мне закрыть глаза, как я видела флейтиста, стоявшего в воде посреди озера, видела играющего на флейте, меж тем как вокруг него плясали туманы.
Назавтра, лишь только забрезжил серый рассвет, мы уложили последние вещи. Немногое уместилось в повозке, если вообразить, что это было все, что осталось нам в этом мире. Многое из того, что было сделано своими руками или куплено за последние два года, пришлось оставить.
На душе у меня было ужасно. Так печально, что приходится покинуть Можжевеловый Ягодник. А еще мне казалось, будто в этом была моя вина, так как спасались мы бегством от моего отца. Бывало раньше, когда я за что-то дулась на маму, я придумывала себе отца, который вдруг вынырнет откуда-то и увезет меня далеко-далеко. Само собой, он был очень добр. И еще он был силен и мужествен. А еще — он скакал на рослом красивом коне, а сам — в роскошном наряде, сплошь — бархат и шелк. И еще — он искал меня всю мою жизнь и был счастлив, что наконец-то я нашлась…
Так я мечтала, да. И вот, пожалуйста, получила в отцы Сецуана-чернокнижника…
На том месте, где Давин похоронил Страшилу, осталось бурое пятно свежераскопанной земли. У меня было желание положить на холмик цветок или что-то вроде этого, но зачем цветы Страшиле? Ему больше нравилось, когда чешут за ухом или угощают ломтиком колбасы. А этого я дать ему больше не могла. Я надеялась, что где-то есть небеса для собак, где Страшила бегал теперь повсюду, и вынюхивал самое заманчивое на всем свете, и рыл ямы, где хотел, и где ему каждый день доставались бы сахарные косточки. Если какой-то пес и заслужил такую жизнь, так это Страшила! Во всяком случае, он не заслужил того, что собственное семейство уезжало от него, пока он еще даже не остыл в своей могиле.
Я ненавидела Сецуана. Я чуть было не возненавидела и свою мать, ведь это она распорядилась, чтоб мы уехали.
— Дина! — позвала меня мама. Она уже сидела на облучке. — Пора!
На миг я прислонилась лбом к теплой шее Шелковой, и у меня не было ни малейшего желания садиться в седло и скакать прочь. Но ничего ни поделаешь. Давин уже сидел верхом на Кречете и ждал, а в повозку запрягли мышасто-серую кобылу, которую, как сказала Мауди, мы берем с собой, чтобы не запрягать Кречета в повозку.
— Дать тебе руку? — спросил Каллан.
Он хотел проводить нас, пока мы не покинем пределы Высокогорья. А может, еще дальше, этого он точно не сказал.
Я покачала головой. Ведь медлила я не потому, что не могла самостоятельно сесть на лошадь.
Нико и Местер Маунус пришли помочь нам с последними приготовлениями к отъезду и попрощаться. Теперь они, как обычно, бранились меж собой. Однако же, вместо того чтобы, по своему обыкновению, кричать, они почти шептались, а это было необычно и им несвойственно.
— У тебя есть долг! — тихо произнес Местер Маунус и покосился через плечо, чтобы увидеть — слышала ли его слова мама.
— Да, но это совсем не то, что ты думаешь. Она спасла мне жизнь!
— Тысячи человеческих жизней зависят от тебя! Это настоящее безумие, что ты сидишь здесь, в горах, и разводишь овец! Ты не вправе блуждать по городам и весям, словно какой-нибудь купчишка!
Нико, глубоко вздохнув, очень спокойно произнес:
— Можешь ругать меня сколько угодно, Местер! Я решился.
И, улыбнувшись, обнял своего наставника и легонько прижался губами к его гневно-нахмуренному, испещренному морщинами лбу.
Местер Маунус просто потерял дар речи.
— Ну, знаешь! Ну, это уж… — запинаясь, пробормотал он. А потом сбился и замолчал.
— Оставайся у Мауди, Местер! Или перебирайся в Можжевеловый Ягодник. Когда все это останется позади, я вернусь. Или пришлю весть. Обещаю!
Так что, когда мы уезжали из Дома Можжевеловый Ягодник, Нико сопровождал нас, а Местер Маунус остался.
Рассказывает Давин
II. Лаклан
Вечером накануне нашего отъезда из Дома Можжевеловый Ягодник я поскандалил с матерью. Началось с того, что я не нашел свой меч. Я только-только похоронил Страшилу, и единственное, что занимало мои мысли, было желание отыскать гнусного дьявола, что убил нашего пса. Не говоря уж о том, что из-за этого ядовитого змея я покидаю родной дом. Но, сунув руку в покрытую дерном кровлю овчарни, где постоянно хранился мой меч, я не обнаружил ничего. Я шарил и шарил, пока не забрался в кровлю по плечо. Ведь где-то здесь он должен быть!..
— Его там нет! — сказала мама.
Сердце мое екнуло, я никак не предполагал, что она станет вмешиваться в мои планы. Обернувшись, я попытался сделать вид, будто ничего не понял.
— Ты о чем?
— Давин, эту опасность ты не отведешь ударом меча.
Тут я понял: это она взяла меч, и страшно разозлился:
— Что ты с ним сделала?
— Послушай-ка, что я скажу тебе, Давин! Не пытайся отыскать его.
И мы прекрасно поняли друг друга: речь шла о ядовитом змее.
— По-твоему, пусть он убивает наших собак?
Она опустила глаза и не произнесла ни слова.
— Или тебе совсем не жаль Страшилу? Само собой, ведь это было всего-навсего глупое животное! И говорить-то не о чем!
— Я убита этим, как и ты!
— Что-то не заметно!
— Нынче мы ночуем у Мауди. — Только это она и произнесла в ответ. — А рано утром тронемся в путь.
Теперь настал мой черед молчать. Если у меня нет меча, придется пустить в ход лук. Пожалуй, это еще лучше против такого троллева отродья. Когда у тебя лук, нет надобности близко подходить к этому сброду. А если я найду убийцу нынче же ночью, не станет и нужды куда-то уезжать.
Порой мне казалось, будто я сделан из стекла. Мать без малейшего труда видела меня насквозь.
— Не делай этого, Давин! — молвила она. — Ты нужен мне. Что станется со мной и каково, по-твоему, будет девочкам, если он заманит тебя в трясину или на какой-нибудь крутой склон. Нам останется тогда только собрать твои косточки.
— Мама…
— Нет! Не смей! Слушай, что я говорю!
Я не мог ослушаться, когда она говорила тем самым голосом Пробуждающей Совесть… Но и не мог спокойно смириться с этим.
