— Ой, сколько кукол! — ошеломленно сказала Майя.
— Миленькая, моя миленькая, можешь взять какую захочешь, только отдай мне Крошку, — попросила принцесса.
Майя посмотрела на Крошку и посмотрела на всех этих кукол с закрывающимися глазами. У Майи никогда ни одной такой не было.
— Да, — сказала она, — надо же подумать и о Крошкином счастье. Так чудесно, как здесь, у меня дома ей никогда не будет. Там ей придется лежать просто в старой обувной коробке. Бери ее.
— Спасибо, милая, милая Майя, — прошептала счастливым голосом Лисе Лотта. — Не горюй, ты будешь приходить и видеть ее каждый день.
— Непременно, — согласилась Майя, разглядывая большую куклу с кудрявыми каштановыми волосами, в светло-голубом шелковом платьице.
— Можно, я возьму ее? — прошептала она.
Ей позволили. И когда Майя расправляла платьице на животе куклы, та пролепетала: «Мама».
— Мне нужно пойти домой и показать куклу моей маме, — сказала Майя.
И она сбежала по ступенькам и выскользнула из калитки; Майя крепко прижимала к груди куклу и была так рада, что даже забыла попрощаться.
— Приходи завтра опять, — крикнула Лисе Лотта.
— Обязательно приду, — прокричала Майя.
И скрылась из виду.
— Мое самое красивое, милое дитя, — сказала Лисе Лотта Крошке, — тебе пора спать.
У Лисе Лотты было несколько игрушечных колясок, но одна была гораздо красивее других. В ней уже лежала кукла, но ее Лисе Лотта безжалостно швырнула на пол.
И вот теперь Крошка лежала на розовой шелковой, вышитой цветами простынке, а накрыли ее светло-зеленым шелковым одеяльцем. Так она и лежала, с разбитым носом и нарисованными глазками, и глядела в потолок, как будто не могла поверить, что все это правда.
Сестра, что дороже всех на свете
(Перевод Л. Брауде)
Я поведаю вам сейчас одну тайну — про нее никто, ну никто кроме меня, не знает. У меня есть сестра, и мы с ней — близнецы. Только никому про это не рассказывайте! Даже мама с папой об этом не знают. Потому что когда мы с сестрой давным-давно — семь лет тому назад — родились, она тут же убежала и спряталась за большим кустом роз, который растет в самом дальнем углу сада. Подумать только! И как она могла убежать так далеко, ведь она была ну совсем-совсем новорожденной!
Хотите знать, как зовут мою сестру? Вы, наверно, думаете, что ее зовут Лена, или Биргитта, или еще каким-нибудь другим именем, обычным для девочек. Вовсе нет! Ее зовут Ильва-ли. Повторите это имя несколько раз подряд, и вы услышите, как красиво оно звучит: Ильва-ли, Ильва-ли, Ильва-ли.
А меня саму зовут всего-навсего Барбру. Но Ильва-ли никогда не произносит моего имени. Она называет меня «Сестра, Что Дороже Всех На Свете».
Ильва-ли так горячо любит меня!
Папа больше всех любит маму. Мама больше всех любит моего маленького братика, который родился весной. А Ильва-ли любит только меня одну.
Вчера было так тепло! Утром я сразу же пошла и спряталась, как обычно, за розовым кустом. Он растет в самом дальнем углу сада, куда никто никогда не заглядывает. Ильва-ли и я разговариваем на особом языке, который никто, кроме нас, не понимает. Розовый куст называется на нашем языке «Саликон».
И вот, когда я сидела там, рядом с Саликоном, я услыхала, как Ильва-ли зовет меня:
— Ади сыда!
На нашем языке это означает: «Иди сюда!» И тогда я полезла вниз в ямку: под самым Саликоном в земле есть ямка. А потом поползла дальше вниз по длинной-предлинной тропинке и прошла по темной галерее к дверям, которые ведут в Золотой Зал и где Ильва-ли — королева.
Я постучала в дверь.
— Это ты, Моя сестра, Что Дороже Всех На Свете? — услышала я голос Ильвы-ли из Зала.
— Да, это я.
— Никку, отвори Моей Сестре, Что Дороже Всех На Свете, — сказала Ильва-ли.
И вот двери отворились, и Никку, крошечный карлик, который готовит еду Ильве-ли, поклонился, как всегда, ухмыляясь. Ильва-ли и я долго обнимались. Но потом в Зал ворвались Руфф и Дуфф и давай лаять и прыгать вокруг нас. Руфф и Дуфф — это наши маленькие черные пудели. Руфф — мой, а Дуфф — Ильвы-ли. Руфф так радуется, когда я прихожу! Он лижет мне руки, машет хвостом! Он такой славный!
Раньше я все время приставала к маме и папе, выпрашивая у них собаку. Но они говорили, что держать собаку — это очень дорого и очень обременительно, да и вредно для маленького братика. Поэтому я так радуюсь Руффу. Ильва-ли и я подолгу играем с нашими собаками, и нам так весело! Потом мы отправляемся кормить наших крольчат — у нас великое множество маленьких белых крольчат.
Вы и представить себе не можете, как красиво в Золотом Зале! Стены сверкают золотом. А посредине Зала — фонтан с совершенно изумрудной водой. Там мы с Ильвой-ли купаемся.
Накормив крольчат, мы надумали немного покататься верхом. Лошадь Ильвы-ли — белая. Грива у нее — золотая, и копыта — тоже золотые. Моя лошадь — вороная. А грива и копыта у нее — серебряные. Наших лошадей зовут Золотая Подковка и Серебряная Подковка.
Мы ехали верхом Большим Кошмарным Лесом, где живут Злыдни. У Злыдней — зеленые глаза и длинные руки. Они мчались за нами и не произносили ни слова. Они не кричали, они только молча неслись следом за нашими лошадьми и протягивали к нам свои длинные руки. Злыдни хотели захватить нас в плен и заточить в Большой Кошмарный Грот. Но Золотая Подковка и Серебряная Подковка скакали так быстро, что только искры летели из-под копыт. Искры — золотые и серебряные. Тогда Злыдни отстали, остались далеко позади.
И вот мы уже на лугу, где живут Добряки. Злыдням сюда путь заказан. Они остались в Большом Кошмарном Лесу. Они стоят там, на лесной опушке меж деревьями, и смотрят на нас своими недобрыми зелеными глазами.
А у Добряков так весело! Мы спешиваемся и садимся на траву. Золотая Подковка и Серебряная Подковка тоже валяются в траве и ржут. Приходят краснощекие Добряки, одетые в мягкие белые одежды, и угощают нас вкусными пряниками и карамельками, которыми они обносят всех на лугу, — подают их на маленьких зеленых подносиках. Таких вкусных карамелек, которыми угощают Добряки, нигде больше нет. Посреди луга у Добряков — большой очаг. Там они и варят свои карамельки и пекут пряники.
А затем мы снова едем верхом в Самую Красивую Долину В Мире. Путь туда заказан всем, кроме меня и Ильвы-ли. Там поют цветы и играют деревья. По долине бежит маленький прозрачный ручеек. Он не умеет ни петь, ни играть. Но он тихонько журчит свою мелодию. Никогда не слышала я мелодии прекраснее.
Ильва-ли и я стоим на мосту, перекинутом через небольшой ручеек, и слушаем, как поют цветы, как играют деревья, а ручеек тихонько журчит свою мелодию.
Тут Ильва-ли крепко взяла меня за руку и сказала:
— Сестра, Что Дороже Всех На Свете! Ты должна знать!
В этот миг у меня больно кольнуло сердце.
— Нет, — сказала я. — Я ничего не желаю знать.
— Нет, одно ты должна знать, — продолжала Ильва-ли.
И тогда цветы перестали петь, а деревья — играть, и я больше не могла расслышать тихую мелодию ручья.
— Сестра, Что Дороже Всех На Свете! Когда розы Саликона увянут — я умру!
Я бросилась на спину своей лошади и поскакала прочь, а слезы так и текли у меня по щекам. Я поскакала во весь опор. Ильва-ли гналась за мной на своей лошади. Мы скакали так быстро, что, когда вернулись в Золотой Зал, Золотая Подковка и Серебряная Подковка совершенно взмокли от пота.
Никку уже испек для нас свои чудесные пряники. Сидя на полу перед горящим очагом, мы ели их. Руфф и Дуфф прыгали вокруг нас. Прискакали и наши крольчата, которым тоже хотелось побыть с нами.
В конце концов мне пришлось отправиться домой. Ильва-ли проводила меня до дверей. Мы так крепко обнялись на прощанье!
— Возвращайся скорее, Сестра, Что Дороже Всех На Свете! — сказала Ильва-ли.
Потом я вышла за дверь, прошла по галерее и поднялась по лестнице. Я слышала, как Ильва-ли еще раз крикнула мне:
— Возвращайся скорее, Сестра, Что Дороже Всех На Свете!
Когда я вошла в детскую, мама как раз укладывала там спать маленького братика. Лицо у нее было страшно бледное… Увидев меня, она прямо-таки швырнула братика в кроватку и кинулась ко мне. Схватив меня в свои объятия, она заплакала и спросила:
— Дорогая детка, где ты была? Где ты была целый день?
— За кустом роз, — ответила я.
— Слава Богу, о слава Богу, что ты здесь, — повторила мама, целуя меня. — Мы так волновались.
А потом сказала:
— Ты знаешь, что папа купил тебе сегодня?
— Нет. А что? — спросила я.
— Загляни в свою комнату, — сказала мама.
Я помчалась туда со всех ног. А там в корзинке, возле моей кровати, лежал маленький щенок — пудель — и спал. Он проснулся, вскочил и залаял. Это был самый прекрасный песик, какого я только видела в своей жизни. По правде говоря, он был еще милее, чем Руфф, — там, внизу, в Золотом Зале. Он был какой-то более живой, что ли?! Да, в самом деле, это так.