Олег Верещагин - Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)

— Иду, — Олег Фирсов встал, поправляя перевязь с метательными ножами. — Дашь топор, тёзка? — он подтолкнул Крыгина.

— Держи, — Олег перекинул ему оружие. — Поймал? Чё вякаешь?

Я решительно допил остаток смолистой мерзости, подышал и тоже поднялся. Надо было распределять всех по дневным работам.

Вадим был прав насчёт лыж. Без них пробираться по лесу было очень трудно, я почти пожалел, что взял с собой Танюшку. Но, когда я оглянулся, то обнаружил, что она совершенно хладнокровно лезет по сугробам, держа на плече заряженную аркебузу.

— Хорошая ты всё-таки у меня, Тань, — вырвалось, и я смутился, но она рассмеялась и молча пожала плечами, на которые падал снег — красивыми, крупными хлопьями.

Лес. Снег. Синеватый полудень-полусумрак.

В широком плоском логу мягко позванивал ручей, выныривавший из-под гранитных глыб и почти тут же скрывавшийся подо льдом. Я присел, сдёрнул крагу, зачерпнул воды, пахнущей морозом и вкусной.

— Вымер лес, — сказала Танюшка. — Ну никого… Как ты это объяснишь, Олег?

— Никак, — я встал. Глядя с улыбкой ей в лицо, вспомнил: — " — Долго ли мука сея, протопоп, будет? — и я говорю: — Марковна, до самыя до смерти!"

— Добро, Николаич, — вздохнула Танюшка, — ино ещё побредём… — и, засмеявшись, добавила: — Как ты меня доставал этим "Житиём…"! Я, если честно, не верила, что мальчишка в тринадцать лет может серьёзно этим увлекаться. Думала — дурака валяешь, чтоб впечатление произвести… — она вдруг перестала смеяться и задумчиво повторила: — Долго ли мука сея, протопоп, будет? — Марковна, до самыя до смерти! — Добро… ино ещё побредём… А слова-то великолепные… Что с ним, с Аввакумом, случилось-то?

— Сожгли, — коротко ответил я.

— Нормально, — спокойно ответила она. — Ну? Ещё побредём?

— Повезло мне с тобой — как Аввакуму с его Марковной, — вздохнул я, перешагивая ручей: — Руку подать?

Она фыркнула, сделала лёгкий прыжок… и тяжело села в снег, удивлённо моргая:

— Голова закружилась…

— Вставай, — я поднял её. — Есть хочешь?

— Не хочу…

— Значит, очень хочешь, — констатировал я, забираясь в поясную сумку. — На. Ешь, — я достал полосу вяленого мяса и отвёл глаза. Слышно было, как Танюшка сглотнула.

— Пополам… — жалобно сказала она.

— Ешь, Тань, — мягко сказал я. — Ешь, ешь…

Я принял у неё аркебузу и засвистел сквозь зубы.

Уже разделанную тушу огромного оленя приволокли Басс с Ингрид — почти ползком тащили по снегу сорок килограммов мяса, завёрнутые в шкуру. Они вернулись через полчаса после меня и Таньки (мы пришли пустые), а уже в темноте пришёл Андрей Соколов. Мы сперва переполошились невероятно — он еле тащился на негнущихся ногах — и только когда он подошёл ближе, стало ясно, что его штаны превратились в ледяные трубы.

— Потом, потом… — торопливо сказал он, когда все, повскакав с мест, бросились к нему. — Я в воду провалился… вот, — и он без предисловий сбросил со спины раньше не замеченного нами здоровенного сома — метра полтора длиной. — Это из-за него, — Андрей с трудом сел — вернее, рухнул — у огня, его штаны ломко хрустнули, осыпаясь пластинками льда. — Ноги ва-аще ничего не чувствуют.

Ингрид подсела к нему, достала кинжал:

— Не бойся, ничего ампутировать я тебе не буду, а вот брюки кое-где порежу…

— Тяни так, — отчеканил Андрей. И уже тише добавил: — Их Ленка шила…

— Извини, — Ингрид смешалась.

— Значит, ещё сколько-то не сдохнем, — сообщил Саня. Я покосился на него. Последнее время он был очень молчалив, а у меня это вызывало резкое опасение.

— Не только не сдохнем, — вдруг вмешался Басс, сидевший со своим "инструментом" на коленях, — но и вообще… — он не стал пояснять, что там "вообще" и, тронув струны, запел, бросая слова в снежную ночь:

— Комедию с несгибаемым Мальчишом-Кибальчишом разыгрываешь? — спросил Саня, и я удивился тому, каким неожиданно злым стало его лицо. Но Басс не разозлился в ответ, а спокойно, даже чуть насмешливо ответил:

— А я не вижу причин, по которым мне надо по-собачьи завывать. Хочу и пою. А пою, что хочу.

— Правильно, — одобрил Серёжка, вставая и, сбросив меховой плащ, которым он укрывался вместе с Ленкой, подал ей руку. — Ну-ка, Басс, дай что-нибудь такое…

— "Такое"? — уточнил Игорь. — Ну, вот тебе "такое". Если что не такое, то извини.

У меня даже челюсть слегка отвисла. Я такой глупейшей песни в жизни от него — да что там от него — вообще! — не слышал. Не знаю, где он такое "оторвал". Может, сам сочинил. Но я совершенно неожиданно заметил, что у меня начинает подёргиваться нога, а плечи сами собой "ходят". Сергей же с Ленкой вообще вовсю отплясывали вокруг костра! Причём четырнадцатилетние, вполне современные по взглядам мальчишка и девчонка, отродясь не плясавшие ничего "народного", вовсю "рубили" что-то вроде присядки, смешанной с хороводом, словно так и нужно — откуда что взялось! Я вздрогнул — резкий свист свирели в руках Вадима врезался в струнный перезвон диссонансом, но тут же встроился в него и "добавил жару" в эту чушь про заиньку, творившего самые дикие вещи вроде поедания краденого сахара и надевания драных штанов на тонкие, кривые ножки. Но песня странным образом "заводила". Я и не заметил, что отплясывают — кто во что горазд — ещё несколько человек. Вильма Швельде изумлённо рассматривала эту картину расширенными глазами. А я вдруг обнаружил, что возле нас стоит Джек.

— Позвольте? — он спросил это по-английски, улыбаясь и протягивая руку Татьяне. Та сделала бровями в мою сторону и встала. Джек положил её руки себе на плечи, свои устроил (ах, нахал!!!) на её талии, что-то шепнул, она кивнула — и они, нырком уйдя в сторону, понеслись вокруг костра. Под русскую народную музыку в английском народном танце (я такой видел по телику несколько раз).

Вадим, продолжая насвистывать, толкнул меня локтем. Безо всякой задней мысли, конечно, но я нахмурился, наблюдая за красивыми движениями Джека и моей девчонки.

— Подкрался к девочке-подростку, — пробормотал я, поднимаясь. — Эх, пропадай моя телега, экипаж машины боевой! Подвинься, Джек!..

…Вообще-то плясать на пустой (не первый день) желудок тяжеловато. Поэтому скоро все вновь сидели по местам, отдыхая после вызова, брошенного ночи, смерти и зиме, и слушали, как поёт Басс…

… - А может, ты споёшь, Олег? — предложила Наташка Мигачёва. — Ты же вроде бы научился играть?

Басс, подлец, немедленно и готовно протянул мне инструмент.

— Но петь-то я лучше не стал, — заметил я, бросив на него многообещающий взгляд.

— Да, — согласилась Танюшка, — петь ты можешь в приличном обществе только при очень громком аккомпанементе. Достаточно громком, чтобы тебя заглушить.

— Спасибо, Тань, — невозмутимо ответил я, принимая инструмент, — я постараюсь аккомпанировать погромче.

Я в самом деле разучил знаменитые "три аккорда", которыми можно сопровождать любое пение вообще. И сейчас аккуратно подобрал их, а потом, решившись, негромко запел — едва ли не впервые так, один и при всех, запел то, что пришло мне в голову неожиданно:

Становится с годами горячей… — и я услышал, как Танюшка поддержала, негромко, чтобы не глушить меня, но ясно и умело:

…Краем глаза я заметил, что Серёжка Лукьяненко поднялся и вышел наружу из нашей загородки. Вышел и вышел (ну, может, в туалет?), но я всё-таки был князем — и меня словно толкнуло.

— Я сейчас, Тань, — пробормотал я уже начавшей укладываться Танюшке. Она проводила меня спокойным взглядом…

…"Снаружи" всё падал и падал снег. Я на миг прикрыл глаза, посмотрел. На сугробах чернели ямы следов — Сергей ушёл в лес, и я, тут же провалившись почти по пояс, зашагал за ним, мысленно ругая себя и держа ладонь на рукояти даги, а главное — пока что не очень понимая, что это Серого понесло в лес и за каким чёртом я иду следом.