Зал, куда его привел Тициан, находился на втором этаже дворца. Первый этаж, как и в других старинных дворцах, был нежилым. В былые времена, когда такие здания принадлежали семьям богатых торговцев, полуподвальные помещения служили складом для товаров, а в те годы, когда случались наводнения, их затапливало водой из каналов.
Теперь, после стольких лег осады, торговля почти умерла в отрезанной от мира Венеции; немногочисленные купцы, которым удалось выстоять, не могли похвастать богатством. Большинство знатных и состоятельных семей уже давно, как только началась война, перебралось на материк, не ведая, что там они станут легкой добычей воинов-мумий и жуков-скарабеев. Никто не мог знать заранее, что волшебство Королевы Флюирии надолго охранит и защитит город от врагов. По злой иронии судьбы те, у кого были деньги и кто смог отсюда бежать, стали первыми жертвами египтян.
Окна и двери в пустых полуподвалах были замурованы, заложены камнями еще тогда, когда никто не знал о воскрешении Фараона. Таким образом, повстанцам досталось здание, в целом годное для обитания. Серафин по некоторым признакам догадался, что их предводитель живет здесь уже довольно давно. Наверное, он какой-нибудь благородный или даже знатный горожанин. А может быть — торговец, из тех немногих, кто здесь остался. Едва Серафин успел сунуть в рот последний кусок, как дверь в зал, где он сидел, отворилась. Вошел Тициан и велел ему следовать за собой.
Серафин шел за бывшим подмастерьем зеркальщика по многочисленным коридорам и ходам, вверх по лестницам и вниз под арки. На всем пути им не встретилось ни одной живой души. Казалось, что людям строго-настрого запрещалось приближаться к покоям главы Анклава. В то же время Серафин ощущал, что с каждым следующим коридором и залом в атмосфере что-то едва заметно меняется; действительность начинает восприниматься как-то иначе: странно и расплывчато. Нет, тусклое освещение оставалось прежним, не менялся и запах — пахло сыростью и плесенью. Но будто бы органы чувств реагировали на все вокруг по-новому: и дышалось, и виделось, и слышалось по-иному, хотя еще было непонятно — как и почему.
Тициан подвел его к высокой двери и шепнул:
— Стой здесь. Тебя позовут.
Он повернулся, хотел уйти, но Серафин схватил его за плечо.
— Ты куда?
— К ребятам. Назад.
— Ты здесь не останешься?
— Нет.
Серафин с недоверием посмотрел на дверь, перевел взгляд на Тициана и опять взглянул на дверь.
— Слушай, а это не западня?
Он понимал, что глупо задавать такой вопрос, но не мог отделаться от подозрений и забыть о старой вражде, существовавшей между ним и Дарио. Он ждал от своего заклятого — или уже бывшего? — врага любой гадости.
— Какой в западне смысл? — спросил Тициан. — Мы могли тебя не спасать от мумий, вот и все. И дело с концом.
Серафин помолчал, потом медленно покачал головой.
— Ладно, извини. Я ваш должник.
Тициан растянул рот в улыбке.
— Да, Дарио бывает опасен. Настоящий головорез. Я знаю.
Серафин не смог не улыбнуться.
— Вы с Боро тоже это заметили?
— Знаешь, но у Дарио есть свои плюсы. Один или даже два. Иначе его бы тут не терпели.
— Плюсы у всех есть. Ясное дело.
Тициан ободряюще мотнул головой.
— Жди и не тревожься.
Он решительно повернулся и быстро, но без спешки пошел туда, откуда они только что вышли. Серафина вдруг бросило в жар от мысли, что теперь в одиночку ему не найти дорогу назад. Анклав со своими залами, коридорами и подвалами — подлинный лабиринт.
Тут правая створка двери неожиданно, словно по мановению чьей-то руки, отворилась, и Серафина обволокло что-то светлое и мягкое. Словно сотня нежных, легких, как перышки, и почти неощутимых пальцев заскользили по его лицу, защекотали воздушным прикосновением. В страхе он отпрянул назад, но оказалось, что это всего лишь трепетал тончайший шелковый полог, брошенный на него струей воздуха.
— Войди, — сказал голос.
Это был голос женщины.
Серафин повиновался и отстранил полог, едва дотронувшись до ткани: ему почудилось, что в руке у него не тонкий щелк, а прозрачная паутина, которая вот-вот порвется. Он сделал два шага вперед и снова попал в объятия этой легкой вуали, а за ней была стена, нет — ряд таких же пологов, почти невесомых и светло-желтых, цветом напоминавших песчаный берег моря. Он хотел было идти дальше, но вспомнил, что надо закрыть за собой дверь. И только потом осмелился вторгнуться в этот шелковый грот.
Он раздвигал один воздушный полог за другим и вскоре засомневался, — не сбился ли он с пути? В какой теперь стороне дверь, через которую он вошел? И далеко ли успел от нее отойти?
Но вот за невесомыми шелками обрисовались неясные контуры каких-то предметов. В то же время присущий Венеции запах гнили и сырости уступил место сильному экзотическому аромату, скорее даже букету дурманящих ароматов. Серафину припомнились запахи неведомых трав и пахучих корешков, которые он несколько лет назад воровал на складе одного заморского купца.
По ту сторону шелковых пологов лежал другой мир.
Серафин шагнул не на твердую землю, а в зыбучий песок, такой глубокий, что его ноги утонули чуть ли не по щиколотку. Вокруг колыхались все те же вуалевые шелковые пологи, палево-желтые, под цвет песчаному полу. Потолок был затянут тяжелой темно-синей материей, которая резко контрастировала со светлыми тонами окружающей обстановки — словно над пустыней нависло мрачное вечернее небо. Серафину подумалось, что такое впечатление и есть, наверное, самое правильное. Создавалась полная иллюзия пустынного пейзажа, какого ему, уроженцу Венеции, еще не приходилось видеть воочию. Здесь, правда, не было ни искусственных дюн, ни бедуинов с верблюдами, — не было ничего конкретного и реального, но в то же время создавалось впечатление, будто находишься в настоящей аравийской пустыне, в такой, какая рисовалась в мечтах Серафину, никогда не покидавшему свой город у Лагуны.
В центре этого удивительного места громоздился ворох мягких подушек, ароматами заморских трав тянуло из невиданных сосудов, над которыми вились змейки дыма. Возле подушек находился невысокий подиум из камня-песчаника, а на нем стояла массивная круглая купель — диаметром не меньше метра и высотой примерно по пояс человека, — вода в которой рябила и пошевеливалась. За купелью стояла женщина, опустив руку по локоть в воду. Серафин сначала подумал, что это она шевелит пальцами воду, но ее рука не двигалась.
Женщина подняла на него глаза и улыбнулась.
— Ты — Серафин, — сказала она, а его очень удивило, как приятно звучит его имя в устах этого создания.
Она была на редкость красива, наверное, самая красивая женщина из всех, кого он видел, а он повидал немало прекрасных дам, когда работал посыльным у мастера Умберто, который изготавливал магические ткани для благородных венецианок. Ее гладкие, черные как вороново крыло волосы были так длинны, что опускались ниже краев купели. Ее стройная фигура была плотно обернута тканью, ворсистой, как замша, и желтой, как шелковые пологи. Ее огромные карие глаза внимательно оглядывали гостя. У нее были полные пунцовые губы, но Серафин ни минуты не сомневался, что она не пользуется губной помадой. Ее лицо и левая рука, лежащая на кромке купели, были смуглы, но отнюдь не черны, как у мавров, посещавших Венецию, а казалось, загорели на солнце.
Вдруг его осенило: она — египтянка.
Он это понял и уверился в этом раньше, чем она снова заговорила или назвала себя. Восстанием против египтян руководила египтянка!
— He бойся, — сказала она, заметив, что он отступил назад. — Тебе здесь ничто не угрожает, никто не желает тебе зла.
В ее взгляде читалось сочувствие. Она вынула правую руку из воды и положила на край купели. Но ни пальцы, ни рука не были мокрыми. Ни на коже, ни на ее странной одежде не блестело ни капли воды.
— Кто вы? — пробормотал Серафин в растерянности, даже с некоторым страхом. Впрочем, ему было чего пугаться.
— Я — Лалапея, — сказала женщина. — Тебе едва ли известно, какому народу принадлежит мое имя.
— Наверное, египетскому! — Он немного осмелел и ответил даже с некоторым вызовом.
Она рассмеялась звонко и мелодично.
— Египетскому? Нет, совсем нет, мое имя считалось древним уже тогда, когда первые фараоны только взбирались на свои золотые троны. Тысячи лет назад.
С этими словами она выскользнула из-за купели так легко и проворно, что Серафин поразился — пока не увидел ее ног.
У нее было четыре ноги.
И четыре ноги, и нижняя часть тела были львиными, принадлежали львице.
Серафин был так ошарашен, что снова отпрянул назад, запутался в шелковых пологах, потерял равновесие и упал вместе с ворохом невесомых тканей.
Когда он наконец выбрался наружу, Лалапея уже стояла перед ним. Стоило ему протянуть руку, и он смог бы коснуться одной из ее лап и дотронуться до нежной желтой шерсти, покрывавшей всю ее и казавшейся ему ранее бархатистым обтягивающим платьем.
