— Где ты раскопал эту Дороти с Тотошкой?[8] — спрашивает он.
— Внизу, у реки, — сообщает великан. — Говорит, ехали в Филли и спрыгнули с поезда. Как прыгали, не видел. Может, вынюхивали чего.
— На копов не похожи, — замечает Хейс. — Этому задранцу пора домой, уроки учить, а полицейских собак так не раскармливают.
Его дружки ржут.
Ты тоже, голубчик, на кинозвезду не тянешь.
Хейс глядит на Джиско.
— Мне не нравится, как он на меня смотрит.
— Просто проголодался, — встреваю я. — Не обедал сегодня.
— Но я-то не собачьи консервы, так что быстренько скажи ему, чтобы смотрел в другую сторону, а не то я из его шкуры коврик сделаю.
— Смотри под ноги, — говорю я.
Тихо, ты, если не хочешь превратиться в мотоциклетный чехол.
Джиско грозно выгибает спину, словно подбираясь для прыжка. Потом медленно расслабляется и глядит в землю, будто считает травинки.
— Мы просто хотим тихо-мирно… — начинаю я объяснять.
Меня обрывает нетерпеливый голос из круга:
— Нам нельзя рисковать. От них надо избавиться.
— Если мы от них избавимся, Кэссиди, это тоже риск, — поднимает бровь Хейс.
Кэссиди выходит вперед. Бритоголовый. Вместо носа оладья. Тот, кто его сломал, постарался на славу. Щелк. В правой руке появляется нож.
— Среди ночи с поездов никто не прыгает. Откуда мы знаем, что он видел и слышал? Вылез из реки. Так давайте отправим его обратно.
Хейс выслушивает это предложение и смотрит, как я на него отреагирую. Что я сделаю — начну плакать, рухну в ноги, попытаюсь убежать?
Я уже понял, что эти байкеры восхищаются силой и презирают слабость. И чувствую, что хотя я вызываю у них подозрения, но Кэссиди они крепко недолюбливают. Единственный выход — это принять вызов и перевести все в область личных отношений. Не они против нас. А он против меня. Один на один.
— Хочешь сказать, что я соврал? — бросаю я Кэссиди. — Выходи, поговорим как мужчина с мужчиной.
В круге засвистели.
— Он тебя вызывает!
— Слышал, Кэссиди? — говорит Хейс. — Бросай перо или давай ему другое.
Этого Кэссиди не ожидал. Смотрит на меня. Неохотно отдает нож приятелю.
— Повеселимся, — рычит он и небрежной походкой направляется ко мне.
Эй, старина, ты понимаешь, что делаешь?
Не пытайся мне помочь. Тебя пристрелят.
Осторожно! Берегись!
Кэссиди делает финт правой, а когда я пригибаюсь, врезает мне ногой в пах. Как-то это неаристократично.
Плохо то, что такого удара я не ожидал и приходится он в точности по фамильным драгоценностям. Я со стоном падаю на колени. Кэссиди врезает мне ногой еще раз — гораздо сильнее. Метит в висок.
Тут бы мне и конец, но хорошо в этом то — если это слово здесь подходит, — что если тебя уже пинали в пах, то с таким опытом пережить эту боль вполне в человеческих силах. К сожалению, у меня такой опыт есть. Футбольный судья на линии, превышающий свои полномочия. Локоть неаккуратного противника во время борцовского поединка.
Сначала боль ужасно сильная, но почти сразу начинает стихать. Я откидываюсь назад и уворачиваюсь от удара по голове.
На промах лысый не рассчитывал. Теряет равновесие. Хватаю его за ногу, выкручиваю, и он валится в грязь.
И вот мы, сцепившись, катаемся по поляне. То, что надо. У меня две медали за соревнования по борьбе среди взрослых. Стал бы чемпионом графства, если бы папа не посоветовал дать победить другому. Делаю контрольный захват и укладываю Кэссиди на лопатки.
Он вскидывается и откусывает мне кусочек уха. Майк Тайсон чертов. В школьном спортивном зале такое бы не прошло. Слышу его рык, а потом чувствую, как он зубами отхватывает мне правую мочку. Плевок — и кусочек меня падает на землю.
«Больно» — это не то слово. «Пытка каленым железом» — это уже ближе. У меня срывает крышу. Прилив силы. Стоя на коленях, хватаю Кэссиди с земли и швыряю о дерево спиной. От удара у него перехватывает дух, но он по-прежнему за меня цепляется. Тогда я швыряю его еще раз. Второй удар ломает ему пару ребер. Он пытается выдавить мне глаза, и тогда я вжимаюсь лицом ему в грудь и хватаю его в третий раз. От третьего удара тело его размякает, а глаза стекленеют.
Он жив и даже, кажется, в сознании, но некоторое время не будет предлагать бросать людей в реки.
Поднимаюсь на ноги. Сердце колотится. По правой щеке ручьем течет кровь.
Ты как?
А что, не видно?
Видно, что тебя только что спустили в мусоропровод.
Пара байкеров уносят Кэссиди в сторонку. Хейс на него даже не смотрит. Его интересую только я.
— Неплохо, задранец. Как тебя зовут?
— Джек.
— Восемнадцать?
— Скоро будет.
— А ты крупный для своего возраста. И сильный. А как так вышло, что ты не дома с мамочкой и папочкой?
— У меня нет дома.
Мамочки и папочки тоже нет, но об этом я молчу.
Мой ответ трогает какие-то струны в душе Хейса. Мгновенное взаимопонимание. Что-то мне подсказывает, что, когда ему было восемнадцать, у него тоже не было крепких тылов.
— Ты запросто мог разбиться, когда прыгал с поезда. Почему тебе такая дурь в голову взбрела?
— Остался бы — тоже погиб бы.
— За тобой гонятся?
— Надо кровь остановить, — говорю я, запинаясь.
— Отвечай на вопрос.
— Да, за мной гонятся. Мне нужно переодеться в сухое.
— У меня тут не благотворительный фонд.
— Я заплачу.
Блеснул глазами:
— У тебя есть деньги?
Берегись, старина!
— На шмотки хватит, — отвечаю. — И на мотоцикл.
Хейсу становится еще интереснее.
— А что ты хочешь?
— Что-нибудь попроще, — продолжаю я. — Подойдет подержанный мотоцикл, можно даже немного помятый. Был бы на ходу.
Ты что, забыл, что собаки на мотоциклах не ездят? Лапами за руль не уцепишься! Предлагаю приобрести другое средство передвижения. Конечно, я бы предпочел роскошный седан, но охотно подумаю и о внедорожнике…
Краснорожие парни в заклепках глядят на меня как на буйнопомешанного.
— Наличными, — говорю я Хейсу. — Никаких купчих, техпаспортов и прочей лабуды. Сколько?
Хейс на секунду задумывается.
— А что мне мешает просто отнять у тебя бабки — и дело с концом?
Кровь у меня на щеке похожа на боевую раскраску. Руки чуть разведены, кулаки сжаты. Смотрю прямо в глаза-кремни.
— И правда, что вам мешает?
У меня такое чувство, что Хейс редко улыбается, но тут он улыбнулся.
— Этот задранец напоминает мне меня, — говорит он приятелям. — Ну-ка принесите ему сухие штаны, пока у него яйца не отмерзли, надо беречь генофонд нации. Эй, Пискля, у тебя вроде бы был мотоцикл на продажу?
— Ага, — отвечает высокий фальцет, — но это же развалина…
— Ничего, подойдет, — обрывает его Хейс. — А как твоя дворняга поедет?
Какое внимание к моей скромной персоне! Кстати, обращение «дворняга» мне не очень-то по душе. Может быть, лучше — «мистер Дворняга»? И позволь напомнить о необходимости приобрести роскошный седан…
— Мысль! — говорит один парень, который коже с заклепками предпочитает джинсу. Больше похож на фермерского сына, чем на байкера. — У моей тети Рейчел в сараюшке стоит одна штуковина. Мотоколяска, древняя, такие сто лет назад делали.
Хейс задумывается на минуту, а потом предлагает мне сделку:
— Четыреста баксов Пискле за мотоцикл. Сотню тете Рейчел за коляску. Еще сотенную мне лично за шмотки и радость общения. Всего шестьсот. Ну что, наскребешь, задранец?
Шестьсот? Это грабеж на большой дороге! Сбивай цену. Напомню, что при торговле всегда полезно делать вид, что ты собираешься уходить…
— Заметано, — говорю я и протягиваю руку. Она телепается на ледяном ветру, словно линялый флажок.
Хейс ее не замечает.
— Покажи деньги, — говорит он.
— Ездит отлично, ну, почти всегда, — объясняет мне Пискля. — Если начнет глохнуть, пни его вот сюда. — Показывает.
Двигатель фырчит и заводится.
Да уж, классная машина. Умеешь ты делать выгодные покупки.
Молчи уж. У самого вид дурацкий.
И это мягко сказано. Битый час байкеры рылись в сараюшке тети Рейчел и нашли там старую мотоциклетную коляску. Вид у нее такой, словно она снималась в фильме с Лорелом и Харди,[9] реквизит для каскадеров столетней давности. Потом долго изобретали способ приделать ее к «харлею» Пискли, у которого вмятин и ржавчины больше, чем чешуек у карпа.
Кое-как залепив мне ухо, байкеры нарядили меня в заплатанные джинсы и потертую кожаную куртку. Джинсы мне на два размера велики. Штанины я закатал, но сверху все топорщится.
У куртки только один рукав — второй оторван. И последний издевательский штришок: кто-то повязал Джиско красную бандану.
