Когда место было расчищено, мы собрали каркас, опиравшийся одной стороной на скат крыши, а другой на три крепких костыля, вбитых в балку. Все сооружение было привязано канатом к основанию каминной трубы, а сверху настелены доски. Получилось пространство площадью примерно три на четыре метра, огороженное шаткими перильцами и очень напоминавшее плот, плывущий по бескрайнему белому океану.
Самым тяжелым испытанием для нас оказались, однако, тишина и оторванность от людей. Время от времени мать нажимала кнопку видеофона, это стало у нее прямо манией, хотя она и понимала всю бесполезность своих попыток. Она нервно набирала номер, встряхивала трубку и долго стояла, вслушиваясь, словно надеялась на чудо. Но аппарат молчал, и она со вздохом отступалась.
— Ах, если бы только можно было поговорить с кем-нибудь, услышать голос, узнать, что происходит в мире! Я пытаюсь дозвониться к Жолю, но ничего не получается, ничего! И деревня молчит. Что с ними со всеми?
— Наберись терпения, — уговаривал Па, — Подожди еще пару дней. Ну от силы неделю. Не может же это продолжаться до бесконечности. Бедняга Себастьен! Представляю, как он мечется в четырех стенах, точно зверь в клетке, — это он-то, всю жизнь ходивший по лесам! Да, хорошо было бы повидаться с ним. Три километра — сущий пустяк, но теперь!..
Связаться с Жолем стало просто навязчивой идеей, как будто от этого зависело наше спасение. Стоя на помосте, мой отец, отличавшийся зычным голосом, подолгу кричал, повернувшись лицом к долине. Жилы у него на шее вздувались, как канаты, лицо багровело, наконец, крик переходил в хрип, точно отца душил невидимый убийца. «Довольно, перестань!» — умоляла его мать, боясь, что отца хватит удар. Но он упорно продолжал кричать на трех нотах: «Се-бас-тьен!» — до тех пор, пока, окончательно задохнувшись, не хватался без сил за перильца помоста.
Тогда на смену приходили мы с Ноэми, наши высокие голоса терялись в белой пустыне.
Потом мы придумали использовать как барабан наше старое цинковое корыто, в которое изо всех сил били поленом. Грохот стоял такой, что можно было оглохнуть, но, видимо, далеко он не разносился. Во всяком случае, единственным результатом было то, что у нас потом долго звенело в ушах. Мы с горечью прекращали наши попытки. Наступившая тишина казалась мне еще более зловещей, а слепое серое небо вызывало желание заплакать.
— А почему там, у Жоля, не отвечают? — простодушно удивилась Ноэми, — Может, они все умерли?
— Умерли?! С чего это вдруг им умирать?
— Ну откуда я знаю: их завалило снегом, они и задохнулись… А солнце, куда делось солнце?
— Оно скоро вернется к нам, — говорила Ма.
— Правда? А если никогда не вернется?
— Молчи, Ноэми. Не говори глупостей. Смешно тебя слушать. Ладно, пошли в дом, холодно!
Однако мой отец не сдался. Подумав, он сменил тактику: набил соломой старую автомобильную покрышку, укрепил ее на кончике шеста и поджег. Скоро на снег клубами повалил черный дым, он стлался по сугробам, задерживаясь во впадинах, как грязная вода, а вокруг распространялся удушающий запах горелой резины.
Приложив к глазам бинокль, Па напряженно всматривался в ту сторону, где находилось шале Жоля. Он медленно поворачивал голову, его взгляд впивался в гребни гор, потом опускался к расселине, откуда идет дорога в долину. Наш дымовой сигнал мало-помалу сходил на нет и исчезал совсем. Вдали, на снегу, ничего не видно.
Мы поджигаем еще одну покрышку, затем третью, но тут начинает темнеть. Внезапно Па вздрагивает и не отрываясь смотрит в одну точку там, внизу, словно видит то, чего не вижу я.
Вскинув руку, он кричит:
— Смотри, Симон, вот там, у входа в долину, как будто… ну да, это дым!
Я вытягиваю шею, таращу глаза, но все равно ничего не различаю. И спрашиваю:
— Где же? Ничего не видно.
Он опять вглядывается, потом передает бинокль мне. Сперва у меня все мутится перед глазами, и я наугад поворачиваю колесико. Наконец возникает занесенный снегом пригорок с несколькими елями.
— Смотри правее!
Да, там, кажется, действительно виднеется тоненькая темная полоска, едва различимая на свинцовом небосклоне.
— Видишь теперь?
— Да, мне кажется, что…
— Черт возьми, это же как раз в той стороне, где дом Жоля. Они отвечают на наш сигнал!
Он забирает у меня бинокль, вновь напряженно смотрит в него и вдруг говорит:
— Нужно им ответить, да-да, сейчас же, до наступления ночи.
Он с лихорадочной поспешностью зажигает еще одну покрышку. Мы ждем, стоя рядом и устремив взгляд на горизонт. Последние ошметки сгоревшей шины с шипением надают в снег. Но когда дым рассеивается, там, вдали, уже ничего не видно, да и склоны начали окутываться сумерками.
Разочарованные в своих ожиданиях, мы упрямо не уходим, все еще надеясь на неизвестно какое чудо.
Я говорю:
— А может, это было всего-навсего облако?
— Может быть… да, вполне может быть. Но мне вдруг показалось… Жаль, конечно. Ну ничего, завтра попробуем еще раз.
Назавтра было воскресенье. Вот уже неделя, как мы томились в снежном плену. Ма приготовила праздничный обед, Па зачеркнул воскресенье красным карандашом, а Ноэми заявила, что неделя — это очень уж долго. Мы позволили себе выпить по капельке вина, и это привело нас в превосходное настроение.
И вот тогда-то, помнится, мне и пришла в голову эта идея. Как я уже говорил, я был большим любителем приключенческих романов, а книгами Лондона и Кервуда с описанием жизни канадских трапперов [24] зачитывался до самозабвения. В последние дни я часто думал о них. Я воображал себя то Уотсоном, заблудившимся в дремучем лесу, то Шмидтом, охотником за шкурами, который в полном одиночестве, сидя в своей бревенчатой хижине, ожидал прихода весны и таянья снегов. И это не он, а я слышал за дверью завывания пурги и волков.
Так вот, я вдруг вспомнил, что эти лесные жители передвигались по высоким сугробам с помощью снегоступов. Раз уж наши лыжи не могли сослужить нам никакой службы, почему бы нам не изготовить снегоступы?
Я уже представлял себе, как пробираюсь на них через горы. Обнаружив каминную трубу Себастьенова дома, я стучусь: «Тук-тук, это я, Симон!» И слышу снизу удивленные и радостные крики: «Неужели это ты, Симон? Не может быть! Как ты сюда добрался?» Потом Себастьен отворяет мне дверь своей иглу [25], я вхожу, шлепая по полу снегоступами, точно утка, и мы падаем друг другу в объятия.
Я тут же поделился своим открытием с отцом, который, склонясь над верстаком, старательно обстругивал фигурку второго коня. Он поднял голову, положил инструмент и внимательно выслушал меня.
— Интересно, очень интересно, — сказал он, — Можно было бы попробовать. Но только как, черт возьми, устроены эти штуки?
Это я представлял себе весьма смутно. Мне казалось, что снегоступы изготовлялись из гнутого дерева и сыромятных ремней. Да-да, именно так! В одном из моих любимых романов была картинка с изображением этих самых снегоступов, прислоненных к стене хижины. Перелистав бессчетное число страниц моей книжной коллекции, я отыскал эту картинку в «Северной одиссее» [26] и поспешил показать отцу. Картинка, к несчастью, была не очень четкая, и художник явно не потрудился как следует ознакомиться с устройством снегоступов, но все же она хотя бы частично могла помочь.
Мы снова отправились на чердак, и, порывшись там, Па раскопал старинное кресло-качалку, ремни и лыжные ботинки — вещи, вроде бы подходящие для нашего проекта. Па тотчас же взялся за работу. Отодвинув на угол верстака незаконченного коня, он с грехом пополам изготовил из полозьев кресла каркас для снегоступов. Потом набил на них поперечные планки, связанные вдобавок ремнями, а посередине прочно укрепил ботинки. Он трудился над снегоступами весь день и до того увлекся своей задачей, что не сразу услышал, как Ма зовет его ужинать.
Отец всегда был такой: как только им завладевала какая-нибудь страсть, все остальное тут же переставало существовать, и окружающим стоило большого труда опустить его с облаков на землю. Он явился к столу с тесаком в руке, положил его рядом с тарелкой, рассеянно поел и вновь ринулся к верстаку.
Его снегоступы не отличались идеальной формой, но были, в общем, довольно красивы и производили впечатление надежных и крепких. Я взвесил их на руке и восхищенно оглядел со всех сторон.
— Послушай, — сказал мне отец, — теперь их надо смазать жиром снизу, чтобы не налипал снег.
— Откуда ты знаешь?
— Из твоей книги!
Когда я кончил смазывать снегоступы, он еще немного подтянул ремни и вздохнул:
— Ах, как мне хотелось бы поскорее испробовать их!
— А почему бы и нет?
— Да ты посмотри на часы: уже почти десять! На улице тьма кромешная. Придется потерпеть до завтра. Встанем пораньше и сразу же пойдем, даю слово!
