Она угрожающе придвинулась, а мне совсем не было страшно. Вот ни капельки. Как будто между мной и этой некрасивой женщиной стояла невидимая и непробиваемая стена. Мне было немного её жалко, немного смешно, а больше — противно. И я сказала:
— Причём тут отец? Почему вы с ним всё время обобщаете? Ты, чуть что — «вы с отцом», он ко мне с претензиями — «вы с матерью». Это, во-первых. А, во-вторых, вы со мной разве как с человеком обращаетесь? Я от вас слова нормального не слышал. Только наезды и проверки, как в армии. Даже дверь в комнату закрыть нельзя. А, думаешь, приятно слушать, как вы ругаетесь каждый день? Уши вянут, между прочим.
— Ты… Ты… — Елена Анатольевна не знала, что сказать. Только за сердце хваталась и губами шевелила, как рыба. Мне её стало жалко. Я шагнула к ней — поддержать, помочь сесть. И тут моя голова взорвалась.
— Ах ты мелкий поганец, — прогремел где-то надо мной голос Сельцова-старшего. — Ты что мать изводишь? Давно не получал?
Я открыла глаза. В голове гудело. Спину холодила бетонная стена.
Вот, значит, какая штука — оплеуха. Раньше мне о ней только читать доводилось…
Я оттолкнулась от стены и выпрямилась.
— Здравствуй, папа.
Он навис надо мной — багровый, страшный, с перекошенным лицом.
— Ты что себе позволяешь, сосунок? — прорычал он. — Забыл, чей хлеб ешь? Под чьей крышей живёшь?
— Витя… — слабо встряла Елена Анатольевна. — Не надо.
— А ты молчи! — рявкнул на жену Сельцов-старший. — Распустила захребетника!
— Значит, орать на маму только тебе можно? — невинно поинтересовалась я.
Виктор Павлович глухо зарычал и замахнулся.
Думаю, Игорь бы на моём месте всё-таки не ударил. Какой-никакой, а это его отец. Но я просто испугалась, потому что точно знала: сейчас этот огромный дядька мне врежет.
И тело сработало само. Я даже не поняла, что произошло. Виктор Павлович лежал на полу, постанывая, а у меня зудели костяшки пальцев.
— Гера! — вскрикнула Елена Анатольевна. — Ты с ума сошел!
— Нет, — со злостью ответила я. — Это вы тут все спятили. Ругаетесь каждый день, с кулаками бросаетесь. И думаете, что мне всё равно. А мне не всё равно! — голос неожиданно сорвался. — Мне не наплевать! И терпеть я больше не могу! Я хочу в нормальной семье жить! А вы задрали меня уже!
Я перепрыгнула через отца Сельцова, который кряхтел, но не поднимался, и выскочила из квартиры. В горле першило от слёз, но глаза оставались сухими.
Только на улице ко мне вернулась способность соображать.
Куда теперь идти?
Я никогда не уходила из дома. Всегда презирала тех, кто из-за скандалов с родителями демонстративно хлопал дверью. Во-первых, потому что это глупо — всё равно ведь придётся возвращаться. Насовсем ведь не уйдёшь. А, во-вторых, уходом ничего не докажешь. Доказать можно словами и делом. А если убежишь — как доказывать-то? Но, оказывается, бывают моменты, когда говорить не с кем. И тогда единственный способ заставить себя услышать — это показать, что больше по этим правилам играть не будешь.
Куда же теперь деваться? Как эту проблему решают другие парни?
Тьфу ты, получив по голове, я перестала соображать. Мне-то не нужно искать, где переночевать. У меня дом есть. Пусть моё место в нём занимает другой человек, но и для меня-Сельцова там найдётся уголок…
Я медленно шагала по аллее, усыпанной листьями. А навстречу двигался широкоплечий парень с огромной собакой на поводке. Такой же рыжей и лохматой, как он сам.
Витька.
Я никому не рассказывала, как ёкает что-то в груди при его появлении. Даже папе. Я не хочу, чтобы он спрашивал: «Ты влюбилась?» и заставлял анализировать это чувство. Мне просто нравилось смотреть на Витьку. Как он хмурится, как смеётся, как задумчиво грызет колпачок ручки… Конечно, я для него — одна из многих. Малявка. По нему такие девчонки сохнут — закачаешься. И сейчас я приготовилась кивнуть ему и пройти мимо. Но Витька заулыбался, как будто приятеля встретил. Протянул правую, не занятую поводком руку:
— Привет, Сельцов! Извини, забыл, как тебя зовут.
— Игорь.
— А я Витька.
— Я знаю.
— Откуда?
Я ухмыльнулась:
— Тебя все знают.
— Да? — весело удивился Витька. — Хотя, ты у нас теперь тоже что-то вроде знаменитости. Стойкий оловянный солдатик.
— Почему?
— Ха! Навалял двум парням и не колешься, за что.
— Давай не будем об этом, — попросила я. Получилось неожиданно мрачно.
— Запросто. Я в чужие тайны лезу только по долгу службы, — Витька подошел к скамейке и повернулся к собаке. — Сидеть.
Пёс послушно уселся на газон. Витька плюхнулся на скамейку, я машинально села рядом.
— Что за порода? — спросила я, чтобы не молчать.
— Золотой ретривер.
— Твоя собака? — спросила я. И тут же обругала себя за глупость: ну и вопросик. Сейчас Витька скажет: нет, твоя.
Но Витька небрежно отозвался:
— Клиента.
— В смысле?
— Зарабатываю я так, — тем же тоном объяснил Витька. — Предки бабла не дают на карманные расходы. Говорят: сам добывай. Вот, папаша пристроил собак выгуливать. Какие-никакие, а деньги.
Я сидела, не зная, что сказать. А Витька глянул на меня и добавил:
— Ты не думай, у меня папа не жадный. У него просто своя концепция воспитания. Говорит, насмотрелся на сыночков богатых родителей, которым всё готовое досталось. Ничего не умеют, фирму в наследство получат и промотают за два-три года. Поэтому меня приучает к самостоятельности…
Витька снова посмотрел на меня и вдруг сказал:
— А у тебя случилось что-то, да?
— Да…
— С родителями поссорился?
— Угадал.
— Да тут и угадывать нечего, это у всех бывает.
— И у тебя? — не поверила я.
— И у меня, — усмехнулся Витька. — Я, что ли, не человек?
А ведь я никогда не ссорилась с отцом. С мамой — бывало по-разному. Она и накричать могла, не разобравшись, и отругать за долгое сидение за компом. А папа всегда находил со мной общий язык. Мне казалось, так и должно быть. Нет, я, конечно, читала книги, и знала, что бывают и родители-алкоголики, и наркоманы, и даже преступники. Но чтобы два человека с высшим образованием в здравом уме устраивали такое, как Сельцовы… Бедный Игорь, как он жил с ними всё это время?
Витька понял моё молчание по-своему:
— Думаешь, куда податься?
— Это не проблема, мне есть, где переночевать. Но дальше-то что?
— Мириться придётся.
— Знаю. Но пока не хочу. Да и не знаю как.
— Подожди, пока мать позвонит.
— А она позвонит? — не поверила я.
— Конечно. И скажет: «Немедленно домой».
— По своему опыту знаешь?
— Ага. Ты первый раз ссоришься с ними, что ли?
— Чтобы вот так — первый.
— Ну, значит, сам убедишься, — пообещал Витька и встал. — Пора мне.
Мы вместе дошли до поворота. Начинался осенний вечер — ясный, но прохладный и ветреный. Небо ярко синело над золотыми деревьями. А по опавшей желтой листве не спеша шагал такой же желтый пёс. Он вел на длинном коричневом поводке высокого рыжего человека. И вокруг них было облако спокойствия. Хотелось остаться в нём навсегда.
У перекрёстка Витька протянул мне руку:
— Ну, пока…
— Пока.
Я побрела домой. В голове всё прыгало. Вот Витька — такой… Настоящий. Внимательный, весёлый. С ним интересно. А его тёзка, отец Сельцова — мрачный и злобный тип. Имя одинаковое. А люди разные. Конечно, Витька ещё в школе учится, а Виктор Павлович уже почти пожилой. Но всё равно не верится, что Витька когда-нибудь сможет рычать на собственного сына и бить его по голове… Из какого-нибудь придурка вроде Тихонова вполне может такой папаша получится, но ведь по нему сразу видно, что он гад. Зачем же за него замуж выходить? Почему люди живут с такими? Почему те же родители Сельцова ругаются каждый день, но всё равно живут вместе? Неужели им нравится?
Я совсем запуталась. И у папы не спросишь — Игорь всё время крутится рядом, вряд ли ему будет приятно слушать такой разговор.
Задумавшись, я не заметила, как дошла до дома. Позвонила в дверь. Папа возник на пороге почти сразу:
— О, я уже хотел тебе звонить.
— Что у вас случилось? — испугалась я.
— Случилось у тебя. Игорь пересказал мне последний ваш разговор, и я понял, что ты кинулась в какую-то авантюру.
Его голос у него звучал очень ровно. Так он говорит, когда сердится. На меня? За что?
Я посмотрела отцу в глаза, и неожиданно поняла, что он не сердится. Он с ума сходит от беспокойства. Но ни за что этого не покажет. Будет делать вид, что всё под контролем. И ещё педагогическую беседу мне устроит, стопудово.
Зачем он так? Почему у мужчин так принято? Вот и Игорь такой же, вечно делает отмороженное лицо. Неужели так лучше?
Может быть, это от беспомощности? От того, что он, так же как и я, не знает, что делать дальше?
