Опять я чуть не сорвался с места, чтобы не слышать больше такое: я уже понял, к чему он клонит. Что имеет в виду. Он и не думал это скрывать, потому что произнес:
— Эта рукопись требует для пищи детей… Их кровь…
Я так задрожал, что стукнулся головой о станину печатной машины, и звук от удара показался мне громом в душной полутьме комнаты. Фуст дернулся, внимательно оглядел помещение, и я был уже готов к тому, что он сейчас встанет, осмотрит все кругом, обнаружит меня, вытащит за ноги из-под пресса и превратит в пищу для этой кровожадной книги.
Он действительно встал, но только для того, чтобы потянуться и пересесть ближе к огню. Ему стало холодно.
Пересесть он не успел, потому что внезапно свалился на пол и его начало трясти, словно в лихорадке. Лицо у него сделалось серым, как зола.
— Хозяин, что с вами? — закричал Петер.
— Отведи меня домой, — с трудом проговорил он сквозь стиснутые зубы. — Кристина знает, как помочь. Но сначала захлопни крышку сундука… Положи туда пергамент!
Петер выполнил все его распоряжения, после чего кое-как поднял на ноги и осторожно повел вниз по лестнице к выходу.
Перед этим он выплеснул в очаг остатки жидкости из железной кружки, пламя задрожало и потухло. Комната погрузилась во мрак.
Я остался там, где был, почти в полной темноте. Когда убедился, что они вышли из дома, я приблизился к сундуку.
Для того, что я задумал, было слишком темно, однако откладывать дело я не хотел. Тем более что огонь в очаге все-таки взял свое и чуть-чуть разгорелся: в темной массе угля и золы появилась тонкая светлая полоска.
Я и без света мог найти нужный инструмент, и он оказался у меня в руке: похожий на стамеску, но сделанный из плотной кожи. От возбуждения у меня слегка дрожали руки — так не терпелось попытаться самому открыть сундук и как следует рассмотреть, что там. Пальцами я скользил по краям крышки, ощущая под ними вырезанные из дерева фигуры, пока не наткнулся на более выпуклые металлические формы — это были змеиные головы. Мои пальцы задрожали сильней, но я сдержал дрожь.
Набрав побольше воздуха (а с ним и немного смелости), я нащупал змеиные клыки, прикоснулся к их острым, как игла, кончикам, надавил и почувствовал, как они впились мне в пальцы.
Я ожидал всего: что они отравят меня смертельным ядом и я тотчас же упаду бездыханный; или погружусь в глубокий сон, а то и просто у меня отнимутся руки и ноги.
Однако ничего не случилось. После того, как прошла боль от укола, я ощутил какое-то странное спокойствие, хотя чувствовал — или мне казалось? — как змеиные клыки продолжают высасывать из меня кровь.
Окажется ли она достаточно чистой (и безгрешной, как сказал герр Фуст) для того, чтобы крышка сундука открылась?
Прошло совсем немного времени, и я ощутил под пальцами легкое движение змеиных голов — крышку можно было поднять.
Одновременно с треском вспыхнул яркий огонь в очаге, и я увидел, что клыки, которых я так страшился, торчат вовсе не из змеиного зева, а принадлежат фигуре дракона, изображенного на крышке, и это совсем не клыки, а когти на его лапе. Выходит, крови моей напилась не змея, а дракон.
Не знаю почему, но это придало мне смелости: я нагнулся над сундуком. На самом верху лежал папирус из драконьей шкуры (если верить рассказу Фуста), на ощупь она была, как тронутые изморозью листья, и так же шуршала. А еще была похожа на тонкую-претонкую кольчугу. Но ведь на самом-то деле это чешуя дракона! Его кожа!
Может ли такое быть? Сердце у меня громко билось о ребра.
Под шкурой в сундуке находились листы пергамента — чудесной бумаги, в которую я погрузил руки и начал жадно перебирать, отделяя листы один от другого, ощущая их прочность и в то же время мягкость, шелковистость. Каждый из них будто живет какой-то особой, своей жизнью.
Я испытывал странное волнение и одновременно чувство полной защищенности, безопасности.
Потом что-то еще более необычное привлекло мой взгляд. На одном из листов стали появляться тонкие, словно паутинные нити, знаки. Они превращались в буквы, складывались в слова, и я уже знал — что-то подсказывало мне, что они предназначены для меня: я должен их прочитать и понять.
И я прочитал:
Ребенок увидит, а взрослый нет
То, что забыто за давностью лет;
Про все, что было, будет и есть,
На этих страницах можно прочесть.
Свет загасить надумала Тьма —
Сделаться Светом хочет сама.
Эндимион Спринг говорит вам сейчас:
Глядите на все, что смотрит на вас…
Это же мое имя на листе с паутинными буквами! Мое! Дракон обращается не к кому-нибудь, а ко мне! Вернее, говорит как бы от моего имени. А несколько лет назад дракон обращался к внучке Лоренса Кустера, тоже назвав ее по имени. Наверное, он любит детей…
Я видел сейчас собственными глазами, как на листах бумаги у меня в руках появляются слова. Помимо этого стихотворения. Они отпечатываются там намного быстрее, чем на машине моего хозяина, герра Гутенберга. И в них все: они рассказывают о том, как возникали и исчезали царства; они открывают пути к обретению знаний, к мудрости; учат тому, как отличить добро от зла и правду от лжи; указывают дороги и тропы, которыми нужно идти…
И я готов был идти по всем этим дорогам, приобретать все эти знания, чтобы стать ученым и мудрым… Но внезапно мой восторг, мой душевный подъем сменился испугом, страхом.
Словно тень упала на меня, заслонив всю радость, а в душе родилось сомнение. Да это ведь то самое, чего хотел Фуст! Разве нет? Чтобы все тайны мира от его сотворения, все загадки природы, все поступки людей раскрывались перед ним, Фустом, как страницы книги. И тогда он и только он будет знать все. Все ответы на все вопросы. Но ведь это должно быть присуще лишь одному Существу — Верховному Существу, Богу!..
Тем временем все новые и новые письмена возникали на волшебных листах папируса, проступая, словно кровь на человеческой плоти, заполняя собой внутренность сундука. Его уже не остановить, это море слов! Оно разливается и затопит все вокруг!
Я понял, что поступил опрометчиво: открыл огромное хранилище знаний, Книгу Книг без конца и края. Открыл, но не имею ни малейшего понятия, как ее закрыть, захлопнуть…
Порыв свежего холодного воздуха ворвался в комнату. Я услышал, как внизу открылась дверь, и потом — шаги по лестнице. Вернулся Петер? Но, судя по шагам, там двое. Значит, с ним Фуст. Что делать?..
В страхе я еще сильнее сжал листы бумаги в руках. И, словно в ответ, они стали уменьшаться прямо на глазах, превращаясь в совсем небольшие листки, которые можно легко положить в карман или просто зажать в кулаке.
И еще одно чудо: на остальных листах бумаги — тех, что в сундуке, — все буквы и слова начали бледнеть и быстро исчезать.
Слава богу, кто-то вместо меня исправил то, что я натворил из любопытства, в спешке, от испуга.
Шаги слышались уже возле двери мастерской. Я закрыл крышку сундука, сунул оставшиеся листки в пустой футляр из-под инструментов, подаренный мне хозяином, и на цыпочках подошел к двери.
Огонь в очаге опять почти погас, я надеялся, что спасительная темнота поможет мне улизнуть незамеченным.
Так и случилось. Я бесшумно спустился по лестнице в комнату, где была наша с Петером постель, лихорадочно запихнул футляр под соломенный тюфяк.
Обо всем, что произошло, мне предстояло еще подумать, но одно я уже хорошо знал: я вернулся к старому своему ремеслу — снова, как до знакомства с хозяином, я стал вором.
Блейк протер глаза, протянул руку за часами. Он чувствовал, что проспал, но не знал, на сколько. Ух ты! На два часа позже, чем обычно! Мама будет в ярости.
Он быстро натянул на себя одежду, валявшуюся в беспорядке на полу — ну и ну, как торопился вчера улечься в постель! — и стал думать, как оправдаться перед матерью.
Попутно ему вспоминались странные сны, посетившие его ночью. Целиком восстановить их он не мог — так, обрывками: какие-то гномы со злыми лицами, со звериными клыками пожирали книги в какой-то незнакомой библиотеке. Даже не сами книги, а слова и буквы из них. И переплеты тоже…
В квартире было тихо — ни сестры, ни матери. В кухне никого. Только записка на обеденном столе.
Приходи в колледж на ланч (если протрешь глаза).
М.
И приписка неровным почерком сестры:
Сонная тетеря! Нам нужно поговорить.
Д.
Он порвал записку и бросил в мусорное ведро. Еще чего! Ни о чем он говорить с ней не будет. Нечего ей совать нос, куда не просят. А мама могла бы и поласковей написать: хотя бы начать со слов «доброе утро, дорогой Блейк», а закончить не просто одной буквой, а перед ней поставить хотя бы одно слово (или сколько это?) — «с любовью».
