— Красиво, правда? — сказал художник: он стоял рядом со мной и глядел на сверкающие вдали купола. — В следующий раз захвачу этюдник…
— Я попрошу доктора, чтобы он разрешил мне здесь ночевать, — сказал Поэт. — Тогда я смогу ночью вставать на молитву…
Мы фыркнули. Наш Поэт и по утрам-то вставал с большим трудом. Иногда даже Эстонцу не хватало терпения будить его, и доктор выливал на соню стакан холодной воды.
— А что это за церковь на том берегу? — спросил Юрист.
— Храм Покрова Богородицы, — ответил Поэт. — Восемнадцатого века, представляете! А тамошнему священнику уже почти сто лет! И он говорит… Но мы уже не слушали, потому что вспомнили про булочки с маслом и возможность самим приготовить чай на костре.
— Вот это жизнь! — вздохнул я, отваливаясь от потухающего костерка; заложив руки за голову, я уставился в ярко-синее небо.
— Да! — сонно подтвердил лежащий рядом художник. — Скажи?..
Шалаш мы немного перестроили, и теперь в нём умещалось не два человека, а все четверо. Постепенно у нас завелось и хозяйство: посуда, топорик, а под корнями сосны в пластиковой коробке хранились соль, сахар, чай и спички. Мы по всем правилам оборудовали кострище, а вокруг вкопали четыре чурбака для сиденья. Для возможных гостей приготовили ещё парочку.
Мы приходили в наш лагерь после обеда и оставались до ужина. Полдник, с разрешения Эстонца, мы брали с собой. Придя на место, мы проверяли, все ли в порядке, а потом принимались за свои дела. Поэт (которого, кстати, звали Васей) уходил в лес, художник Миша садился над оврагом с этюдником, а юрист Юра погружался в очередной детектив.
Я просто лежал и смотрел в небо. Слушал лесные голоса и думал о будущем. Оно представлялось мне в виде большого светлого зала с распахнутыми настежь окнами. Там была Тийна. Она танцевала…
— Ну, что, может, чайку?
Ко мне подошёл Вася.
— А кто-то хотел поститься до ужина, — как бы невзначай заметил я.
Вася покраснел. Он просто бредил житиями святых, но с молитвой и постом у него упорно не ладилось.
— Давайте чайку, — к костру подошёл художник Миша. — А то я чего-то устал…
— А посмотреть можно? — попросил Вася, который был рад переменить тему.
Миша как-то неохотно протянул нам свою картонку. Подошедший к нам Юра долго и придирчиво сравнивал картину с натурой.
— Вот здесь у тебя трава немножко другого цвета, а так вообще, похоже! — одобрил он.
— Вот так похвалил! — фыркнул я.
— А чего? — удивился Юра. — Я думал, это главное…
— Дурачина, — мне стало смешно. — А композиция? А колорит? Миш, объясни этому ботанику, что главное в живописи!
Но Миша, не ответил. Он сидел, отвернувшись от нарисованного пейзажа, и печально глядел на настоящий.
— Кто знает, может быть, я вижу всё это в последний раз! — тихо вздохнул он.
Настроение на полянке разом изменилось. Трое моих друзей пригорюнились, да и я тоже.
— Илья счастливый! — сказал Юра. — Он останется здесь навсегда!..
— Без вас будет не то, — покачал головой я.
Вася с тоской смотрел на свой драгоценный шалаш…
— Я знаю, что нужно делать! — внезапно воспрянул Поэт. — Надо молиться! Может быть, Господь смилуется, и нас не выпишут!..
С этими словами Поэт отправился обратно в лес. Мы скептически посмотрели ему вслед и погрузились в мрачное молчание. Но ненадолго. Так ярко сияло солнце в небе, так весело пели птицы, такая благодать была кругом, что грустные мысли развеялись сами собой. Четверть часа спустя Вася вышел на полянку и как ни в чём не бывало спросил:
— Ну что, может, чайку?..
По дороге домой мы встретили сгорбленного седого дедушку, который прогуливался под липами, заложив руки за спину и внимательно разглядывая песок аллеи. Это был самый старый доктор лечебницы. В этом году главврач Ольга Васильевна дала ему только двоих пациентов, чтобы у старичка оставались силы вести кружок: в прошлом он был известным художником. При виде него Миша зачем-то спрятал этюдник за спину.
— Добрый вечер, господа, — поздоровался дедушка. — Гуляете? Это правильно. Чудесная погода… Михаил Анатольевич, что это там у вас? Неужели, этюдник? Вы всё-таки решили взяться за летнее задание? Не позволите ли старику полюбопытствовать?..
Миша с обречённым вздохом достал свой пейзаж. Старый доктор изучал произведение так же внимательно, как до этого рассматривал песок.
— М-да, — задумчиво произнёс он, — как я вижу, вы не ставили перед собой задачи создать шедевр…
Миша покраснел.
— Я просто хотел… — залепетал он. — Там так красиво… Меня так и тянуло…
— А почему это вы решили, будто я вас ругаю? — спросил Мишин наставник, и в его острых глазах заплясали непонятные искорки.
Миша промолчал. Вид у него был обескураженный.
— Прекрасная работа! — промолвил старик, возвращая картину автору. — Вы очень меня порадуете, если станете продолжать в том же духе.
Это случилось неделю спустя.
Мы, как обычно, отправились в лагерь после обеда, взяв с собой спальные мешки, сумку картошки и несколько банок с тушёнкой. Настроение у нас было прекрасное: Эстонец разрешил нам остаться в лагере на целые сутки!
Предвкушая такое удовольствие, мы бодро шагали по лесной тропинке. Внезапно шедший впереди Поэт остановился так резко, что Миша не успел затормозить и налетел на него, уронив сумку с картошкой. Картофелины раскатились по траве и сосновым иголкам.
— Что случилось?! — испугались мы с Юрой.
— Смотрите! — прошептал Поэт.
Мы взглянули… и наши сердца покатились следом за картошкой. Мы стояли на краю нашей полянки. Но шалаша на ней больше не было. На истоптанной траве валялись поломанные жерди, пучки соломы, чурбачки были вывернуты из земли, в размётанном кострище свернулись куски обгорелого пластика — всё, что осталось от нашего хозяйства.
Мы сбросили рюкзаки и, осторожно ступая, обошли полянку, обнаруживая всё новые и новые следы преступления. Родник в овраге кто-то попытался засыпать, и теперь вниз по оврагу текла струйка жидкой грязи. Черпак и кружка были плотно набиты землёй. Земляничник, где уже начали поспевать ягоды, был словно вспахан: изрубленные кустики валялись кверху корнями.
В сосну был воткнут перепачканный землёй топор. Из-под лезвия уже тянулась капля свежей смолы.
Никто из нас не произнёс ни слова. Поэт Вася постоял немного над обломками шалаша, выдернул топор из раненой сосны и, подобрав рюкзак, побрёл прочь. Мы отправились следом.
— Вы знаете, кто это сделал? — спросил Эстонец.
Он, конечно, удивился, увидев нас в корпусе спустя всего час после нашего ухода. Так что, без расспросов не обошлось. Доктор выслушал нас, сидя в своём кресле во главе обеденного стола. Наш рассказ его, кажется, расстроил. Когда мы замолчали, Эстонец опустил голову и тяжело вздохнул.
— Доктор, я не понимаю, кому это понадобилось, — сдавленным голосом проговорил художник Миша. — И, главное, зачем. Разве кому-то мешал шалаш? И сосна… и земляника… Что может толкнуть человека на такую ужасную бессмыслицу?!
Доктор не ответил, но уставился на нас таким ледяным взглядом, что моя спина чуть не покрылась инеем. Его пальцы так стиснули подлокотники кресла, словно хотели сломать. Кажется, он сердился…
— Если вы узнаете, кто это был, скажите мне, — очень медленно произнёс доктор.
Я, конечно, пылал жаждой мести, но при этих словах мой гнев слегка утих. Не то, чтобы я пожалел преступников. Но мне вдруг стало страшно отдавать их Эстонцу. Теперь до меня дошло, что он не просто сердится, он в ярости!
Мы с Мишей и Юрой украдкой переглянулись. Поэт Вася, не проронивший ни единого слова с тех самых пор, как мы увидели разрушенный лагерь, отрешённо смотрел в окно. Внезапно он заговорил:
— Я знаю, кто это сделал. Это из младшей палаты двое. Я видел, как они следили за нами. Только… я не скажу, кто они. Если вы их накажете, они всё равно ничего не поймут. Они потом поймут. Когда сами построят что-нибудь, и это кто-нибудь сломает просто так, из вредности. Поймут, я знаю, ведь я-то понял… Сегодня. А раньше — раньше я был такой же, как они. Эстонец как-то осел в своём кресле, словно снеговик под солнцем. Его глаза больше не сверкали ледяными искрами, королевская осанка куда-то подевалась. Помолчав немного, он встал и показал Поэту на дверь:
— Надо поговорить…
Оба направились в комнату доктора. Через пару минут до нас, оставшихся на кухне, донеслись отчаянные вопли и рыдания.
— НЕТ! НЕТ! НЕ ХОЧУ! Я БОЛЬНОЙ! Я ПСИХ! Я БУЙНЫЙ! МЕНЯ НЕЛЬЗЯ ВЫПИСЫВАТЬ!!!
Поэт выбежал в кухню весь в слезах. Мы вскочили… и замерли с дурацкими рожами, потому что не знали, что делать. Из столбняка нас вывело появление Эстонца. Доктор остановился на пороге кухни, тяжело привалившись к дверному косяку.
