– Эй вы, погодите! Без разрешения нельзя! Протасов, позвони в диспетчерскую, пусть проводят!
Обожженный на коляске горячо затряс головой, показывая, что не может ждать никого из диспетчерской и должен проехать немедленно.
Милиционер протянул руку, чтобы задержать забинтованного, но, взглянув на красные пятна, расплывающиеся на бинтах, отодвинулся и убрал руку за спину.
– Ладно, Протасов, не звони!.. Проезжайте! Но имейте в виду: обратно только с пропуском, – пробурчал он, видно, недовольный тем, что вынужден нарушать инструкцию.
Беспрепятственно миновав охрану, странный пациент проехал дальше по коридору и, свернув на небольшую площадку, которую не было видно от лифта, выбрался из коляски.
Восстановив вертикальное положение, он брезгливо посмотрел на свои забинтованные руки с расплывавшимися красными пятнами.
– И угораздило эту Туркину-Буркину вымазать меня свеклой! Ну ничего, я еще отыграюсь! Будет знать, каково шутить с тем, кто носит гордую фамилию Пузиков! – раздраженно пробормотал сквозь бинты знакомый голос.
Скользнув в дверь мужского туалета, Борька сорвал с себя все бинты и, кое-как восстановив прежний вид, надел свой хирургический халат.
В этом халате он беспрепятственно прошел через все отделение и, толкнув дверь, заглянул в палату реанимации, откуда доносился негромкий писк кардиологической системы.
Профессор Слощей и его шофер неподвижно лежали на кроватях. Их кожу покрывала та же загадочная, похожая на лед корка, что и тогда в лесу, когда их настиг сверкающий шар. Всплески кардиограммы на сдвоенном мониторе показывали, что сердца уфологов хоть и слабо, но все же продолжают биться. Заледеневшие завитые усы профессора топорщились все так же воинственно. Одинокий борец с инопланетянами был грозен и теперь, на больничной койке.
Приблизившись, Пузиков обнаружил, что профессор и его водитель переодеты в унылые больничные пижамы. Все их личные вещи куда-то исчезли.
«Ну вот и обломилось! Нет вещей – нет и карт! Интересно, на что рассчитывала Туркина?» – недовольно подумал Борька.
Он хотел уже ретироваться из палаты, как вдруг ухо его уловило приближающиеся шаги в коридоре. Челюсть у Пузикова отвисла. Мгновение спустя он пугливо метнулся к кровати, на которой лежал профессор, и с ловкостью, которую сложно было ожидать от юноши столь упитанных форм, закатился под свисавшую простыню.
Притаившись, Борька ждал. Ограниченный желтоватой больничной простыней обзор его был совсем не велик и составлял всего лишь пару десятков сантиметров от пола.
«Сейчас как накроют меня здесь!» – опасливо думал Пузиков. Его живое воображение рисовало ему ужасные картины, как его, закованного в наручники, выводят из больницы и бесцеремонно волокут в отделение.
Дверь открылась, и Борька увидел женские ноги в туфлях без каблуков. Различив чуть ниже колена край белого халата, он сообразил, что это врач или медсестра. Постояв некоторое время в дверях, женщина подошла к прибору и что-то проверила в его настройках.
«Уф! Пронесло! А еще бы немножко – и того… засекла бы она меня!» – подумал Пузиков, когда за медсестрой закрылась дверь.
Он собрался уже колобком выкатиться из-под кровати, когда дверь открылась во второй раз. Перепуганный Борька замер, не понимая, как он мог не услышать шагов. В палату вошли двое мужчин, один из которых был в милицейских брюках с тонкой красной полосой.
– Что говорят на постах? Никто не пытался сюда прорваться, Трофимов?
– Вроде никто, товарищ полковник. Лезут, конечно, любопытные, но их отшивают.
– Видеокамеру в палате установили?
– Завтра утром установят. Оборудование уже заказано.
– Лично проконтролируй. Как пострадавшие? – напирал голос, в котором ужаснувшийся Пузиков узнал Голопупа.
– Без изменений, товарищ полковник!
– Чего ты орешь? Я не глухой. Что говорят врачи?
– А что они скажут? Ставят диагноз за диагнозом, а потом сами же их снимают. Пострадавшие не реагируют на боль, у них не сгибаются конечности, а кожа отвердела настолько, что у шприцев ломаются иглы. И при всем том у них бьется сердце, хотя частота его ударов сильно замедленна.
Голопуп расхохотался. Смех его звучал сипло, с провалами и перепадами и настолько не был похож на земной смех, что Борьке стало не по себе.
– Ослы! Неужели они думают, что величайшая цивилизация во Вселенной… – начал полковник и внезапно осекся, словно у него перемкнули рубильник. – Что еще? – добавил он севшим голосом.
– А что еще? Хотят вызывать каких-то умников из Москвы. Ученых, то да се, – продолжал Трофимов.
– А вот это уже скверно, майор. Ну ничего. Московские светила тоже сядут в лужу. Если же возникнут проблемы, мы отправим этих двоих в морг. Там им самое место.
Пузиков, принужденный лежать на холодном полу, ощутил вдруг, как у него засвербило в носу. Борясь с желанием чихнуть, он плотно зажал себе рот и нос рукой.
«Елы-палы! – подумал он. – А ну как я чихну и они меня тоже в морг отправят? Зачем им свидетель? Шлепнут, а потом скажут, что все так и было. Ну ты и попал, Пузик! Натурально попал!»
«Пузиком» Пузикова ласково называла его мама – единственный человек, на которого он не обижался, когда она таким образом изменяла его фамилию. Всем остальным он таких шуточек не простил бы.
«Аа-апччч!» – Пузиков все-таки чихнул, не отнимая ладони ото рта.
Ему почудилось, что в ушах у него что-то взорвалось и в голове загудело, но снаружи, он был в этом уверен, ничего услышать было нельзя.
Почти одновременно с чихом Борька обнаружил в свисавшей простыне небольшую, не больше десятикопеечной монетки, дырочку. Прильнув к ней глазом, он сумел увидеть стоявшего к нему спиной коренастого начальника милиции и рядом с ним его долговязого заместителя.
– Что там с пацанами? – донесся сквозь стоявший у него в ушах звон голос Голопупа.
– Пока не взяли.
– Засады расставил?
– Да, по два поста на каждого. Один снаружи, во дворе, а другой в самой квартире. Но пока там пусто… – По голосу майора Трофимова чувствовалось, что он еще хочет что-то добавить. – Как же вы сами их не взяли, товарищ полковник? В школе-то? – не удержавшись, спросил он.
– Не знаю, Трофимов, – хмуро сказал Голопуп. – Я уж почти было их схватил, но потом вдруг отрубился. Пришел в себя уже на полу. Минут пять или десять вообще выпали у меня из памяти.
– Сердчишко у вас пошаливает, товарищ полковник! Беречь себя надо.
– Да, пошаливает.
Голос у начальника милиции звучал удрученно. Борька сообразил, что полковник действительно не помнит ничего из того, что происходило в школе. Едва ли он даже сознает, что зомбирован. Скорее всего, мыслит теперь иными, внеземными категориями. Это был уже не человек, а пришелец, маскирующийся под человека. Пришелец, впитавший его память. Просто чудо, что тогда, упомянув агнеров и датчик подчинения, они сумели прорвать его мысленный блок и добраться до его земной, неискаженной сути.
– Ничего. Никуда они не денутся. Замерзнут, проголодаются и прилетят к своим мамочкам под крылышко. Тут-то мы их и прихлопнем, – прогудел Голопуп.
– Ясное дело, прихлопнем. Город у нас небольшой, а все вокзалы и дороги перекрыты. Птичкам не улететь, – поддакнул его заместитель.
Начальник милиции подошел к кровати и склонился над профессором Слощеем.
– Да, славно его заморозили, – пробормотал он. – Трофимов, осмотр вещей произвели?
– Вы об уфологах?
– Да.
– Так точно, товарищ полковник! Сразу же, когда их переодевали. Осмотр закончен. Я лично взял все под контроль. Вот список.
Голопуп уткнулся в бумажку.
– Часы… записная книжка… запонки… пачка сигарет «Союз»… Есть что-нибудь, что не внесли в список?
– Так точно, карту. Ее обнаружили уже позже, у шофера.
Начальник милиции впился в заместителя взглядом.
– Карту? Какую карту? – хрипло спросил он.
– Обычная карта области, командир. С достопримечательностями всякими, с дорогами. Правда, довольно подробная. В любом киоске можно купить. У меня в машине тоже такая валяется. Я ее потому и не взял. Что в ней может быть особенного?.. Правда, их карта вся почему-то исчеркана. Рисовали они на ней, что ли? – забормотал туповатый Трофимов.
Голопуп оборвал его коротким взмахом кулака в воздухе.
– Идиот! Раньше не мог сказать? Где она?
– В раздевалке, где все вещи пациентов. Записную книжку и все ценные вещи я выгреб, а карту оставил в кармане. Вы же велели только вещи профессора осмотреть, а про шофера не сказали. Вот я и подумал, что…
– Не надо думать! Думаю здесь я! Если еще раз ты…
Внезапно полковник вздрогнул. Лицо его изменилось и приобрело отрешенное выражение, будто он прислушивался к чему-то, что, кроме него, никто больше не слышал и не мог слышать.
Голопуп решительно, по-военному повернулся на каблуках и направился к окну. У окна он замер, низко опустив голову и словно ожидая чего-то.
