Когда некоторые из наблюдавших забеспокоились и потребовали объяснить, что происходит, Оттвальд встал перед ними с высокомерной гримасой и, подбоченившись, провозгласил:
— Жители Гибельштайна! Сегодня солнце дважды взошло над вашей деревней. Можете считать себя счастливчиками. Ибо я, Оттвальд фон Рен, решил сделать вот эту вашу церковь своим жилищем.
Голос Оттвальда звучал угрожающе и требовал повиновения; немало нашлось таких, которые оробели и втянули головы в плечи.
Деа тоже вовсе не хотела вступать в спор с отвратительным наглецом. Тем не менее она была одной из немногих, у кого хватило мужества возразить ему.
— Но почему именно в нашей церкви? — крикнула она так громко, что все ее услышали.
На девочку устремились изумленные взгляды односельчан. Деа слыла несговорчивой и строптивой. У нее почти не было друзей в деревне. Но то, что она осмелилась перечить могущественному торговцу, вызвало уважение людей.
В первый момент Оттвальд, казалось, и не обратил внимания на ее выкрик. Но когда другие гибелъштайнцы, приободренные храбростью Деа, громко и возмущенно зашумели, Оттвальд властным жестом руки призвал их к спокойствию.
— Это красивая постройка, — начал он, — и…
Он не успел договорить, так как в этот миг толпа расступилась, пропуская вперед согбенную фигуру. То был Хартвиг, священник. Старый и дряхлый, он проковылял вперед, опираясь на палку. Сразу бросилось в глаза, что Хартвиг просто кипит от гнева.
— Оттвальд! — яростно вскричал он. — Что ты себе позволяешь?! Красивая постройка, говоришь? Ну и ну! — Священник остановился перед торговцем, который возвышался над ним, словно гора. — Я-то знаю, что ты задумал! — ревел старик прямо в жирное, наглое лицо. — Приближается смена тысячелетий. Всюду говорят, что вот-вот наступит конец света. По всей стране мошенники вроде тебя спасаются бегством в церкви, надеясь укрыться там от Божьего гнева.
Оттвальд кисло ухмыльнулся.
— Ну, старик, если ты все уже знаешь, то нам больше нечего тратить время на пустые разговоры.
С этими словами он выхватил из ножен, висящих на поясе, короткий блестящий меч и приставил острие к подбородку пастыря.
— Только посмей мне перечить, — злобно прошипел торговец. — Я, моя семья и моя челядь с сегодняшнего дня забираем церковь себе. А вы все можете хоть сгнить здесь, снаружи, когда приблизится день Страшного суда. Мы же полюбуемся на это изнутри… и, если вы будете благоразумны, помолимся за вас.
Деа не сомневалась: Оттвальд просто потерял рассудок. Иначе как объяснить, что возомнил о себе этот мужчина?
Известие о том, что с приходом нового тысячелетия весь мир и человечество погибнут, было далеко не новым. Уже давно слухи об этом бродили по стране; докатились они и до Гибельштайна благодаря странствующим проповедникам и купцам. Времена были темные и смутные, немудрено, что люди боялись наступления грядущего тысячелетия. Ибо тогда, гласили предсказания, ангелы Господни сойдут с небес, опустошат землю и заберут с собой все человеческие души, дабы поставить их перед престолом Всевышнего. И там решится их загробная участь: вечное блаженство на небе или же вечные мучения в адском огне.
Однако Хартвиг, священник из Гибельштайна, отвергал все эти россказни, называя их преступными. Церковь, заявлял он, не верит слухам и не поощряет никого из тех, кто распространяет их. Не будет никакого конца света и Страшного суда — ни в этом году, ни в следующем. Большинство верующих он успокоил своими словами, рассеял если и не сомнения, то, по крайней мере, страх у прихожан.
Деа тоже сомневалась в том, что все они переживут январь 1000 года. Но если и нет — что тут можно изменить? Ничего, даже самой малости. И уж конечно, не спасется тот, кто силой займет церковь, чтобы переждать в ней грозные события.
Оттвальд все еще угрожал старому священнику своим коротким мечом. Когда Хартвиг попытался поднять клюку, чтобы ударить торговца, тот слегка надавил на клинок. Лезвие оцарапало дряблую шею старика. Крупная капля крови, выступив на ней, скатилась за воротник его рясы.
Все свидетели этой сцены затаили дыхание. Никто не осмеливался даже двинуться. Все робко ждали, что же произойдет дальше, понимая, что на карту поставлена жизнь священника.
Оттвальд оглянулся по сторонам. Его свита уже разгрузила четыре из пяти повозок и перенесла все пожитки в здание церкви. Слуги, держа лошадей под уздцы, отводили пустые телеги в сторону, чтобы освободить площадь.
Но пятый воз по-прежнему стоял здесь. Его груз был тщательно укрыт грубым, толстым брезентом. И сейчас прислуга суетилась вокруг, снимая тяжелую ткань.
Из-под брезента показалась груда золота.
Не просто сундук, полный золотых украшений, или шкатулка с бесценными жемчужинами. Нет, на телеге высилась целая гора сокровищ! На это можно было бы купить десяток таких деревень, как Гибельштайн, со всей окружавшей их землей в придачу. Оттвальд оказался куда богаче, чем они себе представляли.
По велению торговца золотую гору сгрузили на площади перед церковью. Слуги лопатами сбрасывали на землю переливающиеся драгоценности, даже не глядя на них. Вскоре перед глазами ошеломленных зрителей вырос сверкающий холм по грудь высотой. Наконец и последний воз покинул площадь.
Оттвальд свирепо глянул на священника, потом грубо толкнул его, так что тот отлетел прямо в толпу.
— Это золото — моя жертва Всемогущему, — громко провозгласил Оттвальд, обращаясь к толпе, в то время как его свита удалилась в церковь. — Тот, кто приблизится к нему, умрет на месте.
И он указал на церковную крышу, где застыли три лучника со стрелами на изготовку.
— Золото будет охраняться день и ночь, — продолжал Оттвальд. — Оно пролежит здесь до тех пор, пока сам Господь не снизойдет с неба и не примет его с благодарностью.
Хартвиг бросил на купца взгляд, полный ненависти.
— Ты не сумеешь с помощью золота откупиться от своей судьбы, торговец! — громко крикнул он. — Ни все твои сокровища, ни твоя надменность не смогут воспрепятствовать тому, что тебе уготовано. Твои грехи не замолишь богатством. Никакое золото их не перевесит. Ни к концу тысячелетия, ни к часу твоей смерти.
Оттвальд лишь глумливо рассмеялся. Потом повернулся и направился в церковь. За ним закрыли ворота. Молча стоявшие гибельштайнцы слышали, как изнутри запирают тяжелый засов.
Несколько мгновений царила мертвая тишина. Но потом заговорили все разом.
Деа послушала немного, затем отправилась домой. Она только ненадолго задержалась у колодца, чтобы набрать воды в свое ведро, и побежала дальше. По дороге девочка обогнала Хартвига, которого поддерживал деревенский староста. Священник с ожесточением говорил:
— Эта каналья еще горько пожалеет о содеянном. — Дрожащей рукой старик стер тонкую струйку крови со своего горла.
— Что ты собираешься предпринять? — спросил староста.
— Я пошлю за Готеном. Он самый подходящий человек для такого дела.
— Готен? Охотник за ведьмами?
Деа успела заметить, как Хартвиг кивнул в ответ, потом она обогнала собеседников и помчалась к хижине на окраине деревни, где жила со своей матерью.
Она раздумывала, как описать дома разыгравшиеся события, а последние слова пастыря между тем не выходили у нее из головы.
«Готен…»
Потом, когда она рассказывала обо всем, сидя у очага, ее мать вдруг побелела как полотно.
— И он действительно сказал «Готен?» — спросила она слабым голосом.
Мать Деа была мала ростом и немного медлительна. Она ни капельки не походила на свою дочь. Иногда, в гнетущие часы по наступлении темноты, лежа под одеялом, Деа спрашивала себя, как относилась бы к ней мама, если бы они не состояли в родстве. Что еще их связывало, помимо кровных уз? До сегодняшнего дня она так и не нашла ответа на этот вопрос.
— Он хочет послать за Готеном, — подтвердила Деа. — Я точно это слышала.
Ни слова не говоря, мать встала и направилась к двери. Она пошла в лес одна, и лицо ее было белым, как молоко, а на стиснутых руках проступала каждая жилка.
Деа смотрела ей вслед, зная, что мать вернется домой очень поздно, с цветами в волосах и оцарапанными коленями. Она всегда выглядела так после того, как, стоя на коленях в лесной чаще, молилась древним лесным божествам.
По этой ли причине мама так боялась охотника за ведьмами? Потому ли, что она втайне была язычницей?
Деа не знала.
«Готен, — думала она, засыпая. — Охотник за ведьмами».
Неделей позже, ранним вечером в конце 1 января 999 года, тишину лесов, окружавших Гибельштайн, прорезал стук копыт могучего коня. Дровосеки издалека увидели, как что-то белое, похожее на призрак, мелькает между деревьями. «Видение» сопровождалось скрежетом железных колес, оставлявших глубокую колею на лесной дороге.
