— Ты куда?!
— На «Пластик».
— Программа, что ли, запущена — так мчишься.
— Да нет. Совещание. Считают они, мое дело — фантазировать…
— Воображать?
— Представлять!
— А сам предмет-то изучаешь?
— Еще бы! Читаю выше головы!
— Умница!
— За конфеты спасибо!
— Вкусные?
— О!
— Одной не было — заметил?
— Заметил.
— Это я взяла. Не сердись.
— Ерунда, что ты!
— Ну, беги. Махнем на Млечный Путь?
— Млечный Путь?!
— Ну, беги. Скорее бы он все придумал.
— Кто «он»?
— Папа твой.
— Да-а…
— Ну, беги.
* * *
Швейцар Дворца распахнул перед нами большую, лег кую, из матового пластика дверь, и возле второй нас встретил пожилой кругленький полный человечек в черном костюме, весь улыбающийся, с коротенькой толстой шеей (как бы без шеи), довольно юркий и быстрый.
— Пожалуйте, дорогие гости, — сказал он, расшаркался и представился, мол, такой-то (не помню, невзрачная какая-то фамилия, типа Пнев) — администратор зала и распорядитель на сегодняшней свадьбе.
Он пропустил нас во вторую дверь, и мы оказались в пустом зале, где справа (я увидел) был гардероб, а слева, вдалеке, огромная раскрытая настежь дверь, возле которой по стойке смирно стояли Юра и его белая невеста с цветами в руках, — вероятно, они встречали гостей. Рядом с ними была невысокая, обычная, но широкая двухстворчатая дверь, на которой после я прочел: «Комната для подарков» и почему-то быстро подумал: «Вот бы мне такую».
Мы с папой разделись, и администратор попросил нас отметиться в книге прибывших на свадьбу.
— Сын Рыжкин и отец Рыжкин! — сказал папа неожиданно очень коряво, будто в механизме речи что-то заело, разладилось.
Администратор поцарапал коротенькой лапкой в книге и, вытянув ее, эту лапку, в сторону распахнутой двери жениха и невесты, сказал торжественно:
— Прошу!
Мигом он умчался встречать других гостей, а мы с папой тронулись через длинный зал в сторону красного Юры (это я заметил чуть позже) и белой Леры (ее имя я узнал через двадцать секунд). Все было действительно так торжественно и, главное? так непонятно и неожиданно, что волновался я (а, собственно, из-за чего?) ужасно.
Почему-то я смотрел, приближаясь, не на Юру, а на невесту; она была вся удивительно белая: белая какая-то воздушная ткань, спадающая с головы на плечи, белое пышное платье, белые цветы в руках, белые туфли и белые, очень светлые волосы.
Мы подошли к ним вплотную, папа, громко загрохотав (я даже вздрогнул), поставил на пол нашу громадину коробку с кастрюлями и сказал каким-то особенным голосом, но на этот раз не коряво, а, наоборот, очень витиевато и… вроде бы изящно:
— От всей души моя супруга, к сожалению, захворавшая и не имеющая удовольствия сделать это лично, и я поздравляем вас в счастливейший день вашей жизни — в день бракосочетания и свадьбы!
После он наклонился и поцеловал руку невесты, а потом зачем-то положил на Юрино плечо свою; я стоял, опустив глаза, и молчал; вдруг меня пронзила мысль, что невесте-то известно, наверное, что я не просто мальчик Митя, а Юрино начальство, — я быстро протянул ей руку и сказал:
— Рыжкин… Митя… поздравляю… И тут же услышал ее смех и голос:
— Валерия, Лера! А что же ты не целуешь мне руку? А? Ну-ка, быстренько!
Я вмиг покраснел, неуклюже наклонился и как-то неловко клюнул ее в ладошку, сердце у меня колотилось бешено.
— Это… подарок, — неожиданно для себя сказал я. — Кастрюльки… сковородки… И еще — редкая вещь…
— Дорогие мои! — невеста ахнула, и белая воздушная ткань взвилась и на секунду зависла над ее головой, как светлое облачко. — Боже мой, какие вы умницы! Юрик! Смотри! Смотри, что нам подарили! По-настоящему дельный подарок! Смотри, милый!
Юра, красный не меньше моего, хлопал глазами, и его покачивало.
— Прошу вас, эти прелести — сюда. — И она показала рукой на комнату для подарков. — И пожалуйста — в зал. Спасибо вам огромное! Другие бы не догадались, а вы удивительные молодцы!
Мы с папой прошли в комнату для подарков. Там уже стояло много разного-всего. Детская коляска (коляска-то зачем?!), очень пристойный новюсенький футбольный мяч, довольно дорогой двухместный летательный аппаратик «Прогулка» и несколько микрохолодильников: забавная такая штучка размером с чайник — интегральная система —, блок питания и ручка регулятора объемного минусового поля (хочешь — зона кубометр, хочешь — больше, хочешь — меньше, в зависимости от количества продуктов, — нечто вроде микромодели «Тропиков» наоборот). Остальное — не помню.
Когда мы с папой, пристроив в углу оба наших чуда (с записочкой: «От семьи Рыжкиных»), снова вышли в зал встречи гостей, перед женихом с невестой стояли Ра-фа и какая-то кудлатенькая тетенька, жена, наверное… Рафа, судя по отдельным словам и длиннющим паузам, держал речь, и мы с папой тихонечко, бочком, чтобы не мешать ему даже шорохом, прошли в зал для гостей.
Мы долго молча сидели у стены в креслах, иногда махали кому-нибудь рукой, кивали, кланялись, вставали и здоровались; наконец в зал ввалился оркестр (незнакомые какие-то ребята лет по семнадцати с классной исландской аппаратурой и совсем крошечной певицей), и публика в зале оживилась.
Администратор Пнев катался по всему залу, как маленький возбужденный шарик, потому что, видимо, гости уже все собрались и пора было начинать. В портативный мегафон с телеэкранчиком он то отдавал последние распоряжения на кухню, то командовал оркестром и официантами. Неожиданно огромная пластиковая стена, разделяющая наш и банкетный залы, стала светлеть, светлеть… (Я поглядел на папу: когда-то он работал на «Пластике» — в отделе, где как раз и корпели над пластмассой, способной менять коэффициент прозрачности; папа грустно как-то улыбнулся.) Наконец эта стена сделалась совершенно прозрачной, и все увидели большой в форме буквы «П» белый, роскошно обставленный стол. Публика в зале оживилась, задвигалась (весело захохотал вдалеке Рафа), народу набралось довольно много, человек, я думаю, шестьдесят, почти половина — девушки, в основном, довольно симпатичные, но, мысленно закрывая глаза и вспоминая Валерию, я решил, что она здесь самая красивая, даже просто красивая, очень — ну, насколько я в этом разбираюсь. Внезапно свет в нашем зале погас, и вступил оркестр — заиграл что-то медленное, тягучее, едва уловимое, а по экрану за оркестром поплыли мягкие волны цветомузыки.
Кто-то сказал рядом, в полумраке:
— Они не прилетят.
— Кто «они»?
— Второй басист и вибрафонист тоже. На Селене сезон бурь начался преждевременно.
— А-а-а…
— Прошу вас — наши самые почетные гости!
Папа взял меня за руку.
— Что? — спросил я. Я не понял.
— Идем, — сказал папа.
Я поднял голову и увидел в полумраке перед нами администратора Пнева, белым платком он вытирал свою толстенькую шею…
— Позвольте проводить вас первыми, наши самые почетные гости, — почему-то повторил он, как мне показалось, довольно назойливо.
Мы с папой встали и потащились за ним к широкому, почти в полстены, раскрывшемуся перед нами проходу в банкетный зал.
Наверное, потому что зал этот был очень высокий, с бледно-голубыми воздушными стенами и абсолютно пустой (кроме нас троих, ни одного человека), он выглядел невероятно просторным; из-за этого и из-за огромного, роскошно обставленного безлюдного стола я немного растерялся, опешил.
Шея-Пнев вел нас вдоль длинной части «пе»-стола, и где-то почти в конце нашего пути у меня, как назло, развязался шнурок на ботинке; главное, он, гад, так хитро развязался, что умудрился завязаться на узел, и не у самого ботинка (черт с ним, сделал бантик — и все о'кей!), а несколько выше: и ботинок плохо держится, хлябает, и завязать невозможно — не развязать. Я нагнулся развязывать узел, отстал от Шеи-Пнева и папы и услышал (почему-то во время всего этого разговора их голоса звучали до рези в ушах громко), как Шея (они как раз остановились у поперечной, короткой части стола) сказал, обращаясь к папе:
— По желанию устроителей свадьбы это место слева от невесты предназначается для самого почетного гостя, а в данном случае и непосредственного начальника жениха, то есть для вас, уважаемый Дмитрий Владимирович! Вот ваша карточка, вот ваш прибор, прошу!
Я так и стоял, согнувшись, будто всего меня (кроме сердца и башки) заморозили, сделали укол на всю жизнь, чтобы я все слышал, мучился, но не мог ни пошевельнуться, ни открыть рот — просто скелет, модель молекулы-Рыжкина с сердцем наизнанку.
Было очень тихо.
После папа заговорил, и я никогда, никогда, никогда в жизни не слышал, чтобы он говорил таким голосом:
— Это место предназначается не мне, а моему сыну, вот этому мальчику…
