Ладони чесались от желания снова раскрыть гримуар. Ноги ерзали под столом, готовые помчаться вверх по лестнице – хоть вместе с телом, хоть сами по себе, а по рукам и плечами бегали колючие, тревожные мурашки.
– Можно мне выйти из-за стола? – спросила Олив.
– Конечно солнышко, – ответила мама, слегка нахмурившись. – Ты хорошо себя чувствуешь?
– Да, все нормально. Просто устала.
– Сладких снов, Олив, – сказал мистер Данвуди и ласково погладил дочь по волосам.
Ее родители тут же снова так углубились в обсуждение пропорций, что даже не заметили, как Олив забрала недопитый стакан молока с собой наверх.
Она не спускала с него глаз, чтобы не разлить, а когда добралась до висевшего у двери в ее спальню изображения Линден-стрит, где жил Мортон, то как можно быстрее прошла мимо, стараясь не глядеть в ту сторону.
Стоило открыть дверь, ощущение притяжения немного ослабло. Олив оставила стакан молока на комоде и, бросившись к кровати, вытащила книгу из-под халата. Ее тут же окатило волной счастливого облегчения, словно она целый вечер задерживала дыхание изо всех сил, а теперь глубоко вдохнула свежий воздух. Девочка плюхнулась на кровать и стиснула гримуар в объятиях. Гершель по-дружески привалился к ее спине, но Олив не обратила на него внимания. Она прижалась носом к кожаной обложке, вдыхая ее пыльный, пряный запах, смешанный с мятным ароматом трав, которые торчали между страниц, будто буйно разросшиеся закладки. И принялась ждать.
Снизу доносились голоса мистера и миссис Данвуди. Сначала они перемежались стуком приборов о тарелки, а потом наполовину утонули в шуме воды из кухонного крана. Олив слушала. Она не включила ни одной лампы в спальне – если бы родителям вздумалось заглянуть, они бы решили, что она заснула. По фиолетовому небу за окном рассыпались первые крошечные звезды. Мягкость кровати и теплая тяжесть книги тянули в сон. Она даже задремала раз или два и блуждала во сне по заросшему саду, где возвышалось огромное одинокое синее дерево. Нижние ветви словно тянулись к ней, приглашая забираться все выше, и выше, и выше, к самой кроне, которая расстилалась над ней кудрявым шелестящим небом. Очнувшись, Олив удивлялась тому, что снова оказалась в своей спальне…
Она щипала себя за руку ногтями. Пыталась считать овец, чтобы побороть сон, но все время сбивалась где-то между седьмым и девятым десятками, а овцы норовили превратиться в кошек: рыжих, черных и пятнистых кошек, которые разбегались в стороны, не желая, чтобы их считали. Это раздражало. Потом девочка вспомнила, что овец считают, чтобы заснуть, а не наоборот. Наконец по коридору нижнего этажа прошагали две пары ног, и двойные двери библиотеки громко захлопнулись.
Олив сползла с кровати и выглянула в коридор, чтобы убедиться, что поблизости нет ни котов, ни родителей. Потом включила прикроватную лампу и открыла книгу заклинаний на отмеченной странице. Колючие, остроконечные буквы резко выделялись на фоне пожелтевшей бумаги. Мгновение она колебалась, почти физически ощущая, как стены старого каменного дома нависают над ней, следя за каждым движением. Сердце в груди билось тяжело и быстро. Она просто не могла теперь отступить назад, так и не выяснив, сработает ли заклинание, не узнав, что скрыто под люком в подвале…
В последний раз Олив окинула взглядом полутемную спальню и склонилась над страницей, повторяя пункты заклинания. И пока она читала, она все больше ощущала уверенность. Это ощущение окружило ее, словно броня, задавив последние следы нервозности, превратив ее в крошечное пламя, которое пульсировало в такт с биением ее сердца. К тому времени как девочка начала следовать инструкциям, она уже двигалась так плавно и уверенно, что стала едва похожа на самое себя.
На трюмо у нее стояла стеклянная чаша с увядшей цветочной композицией. Олив вытряхнула коричневые лепестки и поставила пустую посуду рядом со стаканом молока. Потом покопалась в ящиках, полных художественных принадлежностей, раздвигая акварельные палитры и разломанные упаковки цветных карандашей, и наконец нашла коробку мела. Вынула белый и положила рядом. Шарик черного меха по-прежнему лежал в кармане. Олив опустила его на дно пустой чаши.
Медленно, чтобы дверь не заскрипела, она открыла шкаф. Раздвинув груды обуви и книг, высвободила участок паркета. Нарисовала мелом круг на полу, аккуратно, чтобы не осталось зазоров или пробелов. В центре круга написала имя Леопольда – почерком куда более уверенным и острым, чем обычно. Растения она раскрошила на границах круга, охая всякий раз, как ее жалила крапива. Наконец, внутри круга, на самом верху, она поставила стеклянную чашу с черной шерстью и вылила туда остатки молока.
За порогом спальни что-то скрипнуло.
Олив застыла. Но скрип – что бы его ни издало – не повторялся. Она сказала себе, что это просто дом оседает, а вовсе не кто-нибудь из котов стоит у двери и подслушивает… Тем не менее девочка выбралась из шкафа и закрыла створки, тяжело дыша, чувствуя, как все волоски на руках встали дыбом. «Чего ты так боишься?» – спросила она себя. К сожалению, ответ на этот вопрос был ей известен.
Она боялась, что заклинание не сработает или, хуже того, что случится какая-нибудь страшная, ужасная ошибка. А если Леопольд пострадает? А если он исчезнет, и она больше никогда не сможет вернуть его обратно? А если что-то пойдет не так и заклинание вызовет всех трех котов разом, перемешает их и превратит в эдаких кошмарных котов Франкенштейна – одного с тремя хвостами, одного с шестью глазами, а одного с ушами по всему телу? Ей представилось, как Горацио орет на нее из трех ртов сразу. От этой мысли к горлу тошнота подкатила.
«Ты опять позволила разыграться воображению, – зазвучал в голове рассудительный голос, очень похожий на голос отца. – Скорее всего, ничего подобного не произойдет».
Олив задумчиво пожевала щеку изнутри. Коты, казалось, могли влезать и вылезать из чего угодно: их не останавливали ни закрытые окна, ни запертые двери, ни картины. Даже если ей удастся призвать Леопольда из подвала, шкаф, возможно, не удержит его. С другой стороны, это даст ей несколько минут, чтобы успеть добраться до подвала и спуститься в люк незамеченной. Олив подтащила к двери шкафа прикроватную тумбочку и, на всякий случай, еще и стул от туалетного столика. Потом отступила на несколько шагов.
Медленно, глубоко вдохнув, она представила, как выдыхает прямо через кончики пальцев. Бросила последний взгляд на открытую рукописную книгу посреди кровати, на колючие буквы, похожие на тонкие черные шипы. Потом встала, широко расставив ноги на скрипящих половицах.
– Леопольд, – зашептала она. – Леопольд. Леопольд.
Из шкафа донесся приглушенный щелчок.
Девочка замерла, затаив дыхание. И тут за баррикадой из мебели и закрытой дверью шкафа тихонько, горестно мявкнули. Олив никогда не слышала, чтобы Леопольд – да если честно, и любой из остальных двух котов – издавал подобные звуки. Сердце девочки словно стянуло крошечным лассо. Но этого не хватило, чтобы удержать ее.
Книга по-прежнему тянул к себе, но она понимала, что это, скорее всего, ее единственный шанс выяснить, что скрывается в подвале. Бросив на гримуар последний ласковый взгляд, она упрятала его под одеяла. Теперь он в безопасности, а она постарается вернуться как можно скорее.
Олив на цыпочках спустилась вниз по лестнице. Родители с головой ушли в работу – из библиотеки доносился торопливый стук компьютерных клавиш. Коты не обнаружились ни в коридоре, ни в одной из открытых дверей, ни на кухне. Она схватила с верхней полки надежный походный фонарь, а потом спешно промчалась через кухню и окунулась в темноту подвала.
Неподвижный воздух все так же пробирал холодом. Без единого луча света с первого этажа здесь, казалось, было еще темнее, чем обычно. Олив почувствовала, как кожа на голых руках съеживается, словно пытается убежать. Дернула за выключатели висячих ламп, и тени расползлись по углам, прячась под лестницей и в выбоинах пятнистых каменных стен. Там, где обыкновенно мерцали зеленые глаза Леопольда, было пусто – только утопали в холодном каменном полу неясные очертания квадратной крышки люка.
Получилось.
Олив опустилась на колени перед люком. Ладони дрожали. Сердце принялось возбужденно выстукивать барабанную дробь.
Она схватилась за железную ручку-кольцо. Крышка оказалась тяжелой и упрямой и один раз даже выскользнула из рук, хлопнувшись обратно с грохотом, который, казалось, пошел эхом гулять под полом. Олив застыла, прислушиваясь, но родители вроде бы ничего не заметили. На этот раз она крепко обхватила кольцо ладонью, уперлась ногами и потянула изо всех сил. Петли издали сердитый звук, похожий на кашель древнего старика. Девочка распахнула люк так широко, как позволяли петли, и оставила крышку стоять вертикально. Потом включила фонарь, подняла его над зияющим отверстием и впервые робко заглянула в мрачную пустоту, что раскинулась под ногами.
