Александр Преображенский - Голоса трех миров

— На. Вот тебе карта, — проворчал Ник. — Видишь? Пятьдесят.

— Вижу, светятся, теперь все в порядке. Давай к делу. Или, может, сначала пивка? — Голос служителя звенел теперь скрытой радостью.

— Некогда мне пивка, — буркнул Ник. — Давай к делу. Как ты его брать собираешься?

— Без проблем. Шарахнем парализатором, у меня тоже имеется, а там делай с ним что хочешь. Ну что, ты готов?

— Готов.

— Резак принес?

— Принес.

— Тогда погоди тут, я за парализатором схожу.

Шаги служителя заглохли в коридоре.

«А я его еще пожалел», — тоскливо подумал Барди, лег прямо на пол, закрыл глаза и вытянул лапы.

Аюше опять снился лес, и опять ему обломали сон на пороге самой желанной встречи.

— Подъем, подъем, — повторял чей–то безжалостный голос, вторгшийся в сознание.

«Отец, что ли?» — Дюша открыл глаза и увидел Мельницу.

— Ну? — Он тут же сел на «покойке», все вспомнив в доли секунды.

— Баранки гну, — не столько зло, сколько грустно передразнила Мельница.

— Нет, ну чего? Нашли они его? Виктор выручил?

— Папа сам влип. — Мельница сказала это, отведя глаза в сторону, с тусклым непроницаемым лицом.

— Как влип?

— Его арестовали. Забрали сегодня утром по подозрению в незаконном проникновении в распределитель и освобождении бессловесного.

Дюша присвистнул от удивления:

— Зачем? Можно ведь было доказать, что он не бессловесный, — и все.

Мельница пожала плечами:

— Не знаю, я его всю ночь с Рутой и Лари прождала. Они–то спали еще, как и ты, а я глаз не сомкнула ни на секундочку. И в Мире Разума его не было, я проверяла, и запросы посылала, и экстренные вызовы. «Справка» ответила: нет его там и давно уже не было. А утром, едва он появился дома, приехала полиция, и его тут же забрали, вот и все. Он мне даже так ничего и не объяснил.

Мельница замолчала, и Дюша тоже молчал, потому что не находил нужных слов, да и мыслей подходящих не было.

— Пойдем отсюда, — предложил наконец он. — Или ты хочешь выспаться?

— Дурак ты все–таки, Динозавр, — полным прозвищем в ЗОД она называла Дюшу крайне редко, гораздо реже, чем просто дураком, только в состоянии раздражения.

— А чего? — глупо спросил он.

— Чего, чего, какое тут спать. Теперь все на мне. И контора, и Лари, и Рута, и сам отец. Где уж тут выспаться. — Голос ее звучал все раздраженнее.

«Ну и хорошо, — подумал Андрей, — пускай сердится, по крайней мере не заревет». Но он ошибся, тут Мельница и заплакала.

— Вот черт, — всполошился Андрей. Ему было жалко ее, да и виноватым он себя чувствовал. — Мель, ты что? Ты что? Его выпустят.

— Ясно, выпустят, — согласилась она. — Лет через пять.

— Да что ты, честное слово. — Он всполошился окончательно. — Почему через пять? Он никого так не освобождал. Что он, дурак, что ли? У него на это есть другие возможности.

— А где ж он шлялся всю ночь? — вся в слезах выкрикнула Мельница.

— Я почем знаю. Только все равно это не он. Бред какой–то.

— Но что же делать? — Теперь этот вопрос, с которым Дюша появился вчера в «Глобе», задала уже Мельница. Ответа он пока не знал, а посоветоваться, в общем–то, было не с кем. Меле самой помощь нужна, а единственному взрослому, на которого Дюша рассчитывал, тем более.

— Мама твоя знает, что Виктора арестовали? — спросил он вместо утешения.

— Не знаю. Не знает, наверное. Откуда ей знать там, где она находится. «Суперпокойников» по пустякам не дергают.

Мельница была права. В Зоне Нирваны, где обреталась уже второй год ее мать, царил полный покой, и нарушить его могло разве что настоящее землетрясение.

— Все равно пошли отсюда, — повторил он свое предложение только для того, чтобы хоть что–нибудь говорить и как–то действовать. — Здесь нам вообще делать нечего.

На сей раз Мельница сразу согласилась. Просто кивнула — и все. Они вдвоем вышли из обители вир- тосна, носившей у «глоботрясов» столь неблагозвучное имя «покойницкой». Уже на выходе из «Глоба» их перехватил Стеба.

— Меля, Мель, — догнал и обогнал он их, загородив собой дверь. — Тебя твоя мать разыскивает.

— Мама? Откуда? Где? Сегодня же не ее день… — Удивление Мельницы было безграничным и искренним.

— Экстренный вызов по всему ЗОДу дала. В школе

сидит, тебя ждет, в восьмом классе твоего направления.

— Ну вот, — вмешался Дюша. — А ты… — Он чуть было не сказал «плакала», но вовремя спохватился, тут бы ему уж не поздоровилось, разглашения такой тайны Мельница могла и вообще не простить. — А ты беспокоилась, — выкрутился Андрей. — Давай, прямо в «бублик» ныряй, — посоветовал он ей кратчайший путь.

— Ладно, — махнула рукой Мельница. — Я поговорю и вернусь. Ты меня дождись.

— Зачем? — не согласился он. — Сразу из школы домой выходи. У тебя в конторе и встретимся.

— А в школу ты что, не пойдешь?

— Это мои проблемы, — отмахнулся Андрей. — Давай скачи через «нуль».

И она прыгнула.

— Что случилось–то? — поинтересовался Стеба, когда они остались вдвоем.

Но Андрей, не собираясь никому ничего рассказывать, отделался пожатием плеч и неопределенной присказкой:

— Мельница — она и есть Мельница.

На том и расстались.

— Тайны у них. Темнят, — недовольно ворчал, удаляясь в глоботрясовское пристанище, Стеба.

Андрей тоже уже собрался прыгнуть через «дырку от бублика» — только не в школу, а к десятому выходу, — как из «нуля» опять появилась Мельница.

— Ну что еще? — удивился он.

— Дурак, — неоригинально начала она, — тебе нельзя в Горбатый, тебя же разыскивают. Ты думаешь, в департаменте такие же, как ты, и не установили слежки за офисом?

— Точно. — Он помрачнел. Мельница была груба, но абсолютно права.

— И на улицу тебе нельзя, если твою бездарную макушку в телемире видели.

Он было помрачнел еще больше, но вдруг понял, что нет ничего такого уж страшного.

— Ерунда, я все продумал, макушку я спрячу, и никто меня не выследит, потому что в Горбатый я не пойду. А видеть нас с тобой там действительно ни к чему. Только это тоже не беда, пришли ко мне Руту, будем через нее связь держать.

Он даже обрадовался, это все было так по–настоящему, как он всегда и мечтал. Просто здорово.

— Пришлешь ее ко мне в Парк. Я буду на главной аллее третьего квадрата. Пусть прибежит туда.

— Что ты задумал? — озадаченно спросила Мельница.

— О–о–о! — таинственно протянул Андрей. — Я знаю, что делаю. Ладно, к маме беги, пока она тебя еще дожидается.

То ли прощаясь с ним, то ли безнадежно махнув рукой, Мельница снова исчезла в «дырке от бублика».

Через минуту он тоже вошел в тренажерную, на этот раз даже раньше отца. Дома никто ничего не знал и ни о чем не беспокоился.

Барди открыл глаза только тогда, когда закрылась крышка и приглушила голоса людей настолько, что он уже не мог толком разобрать слов. Лишь невнятное гудение, они все еще разговаривали. Впрочем, глаз он мог бы и не открывать — кругом полная темнота, ничего не видать. Но он не удивился, он знал, где находится. Ник сам все сказал. «В багажник», — ответил Ник, когда служитель распределителя поинтересовался: «Куда его?» Да, он был в багажнике флайера, темном и глухом.

Гудение голосов совсем стихло, и через несколько секунд Барди понял, что уже летит. Впервые в жизни. Интересно только — теперь–то «куда его»? Как бы то ни было, у Барди имелось некоторое преимущество перед своим похитителем — Ник был уверен, что похищенный спит.

Как только Барди услышал про снотворное, он потихоньку передвинул носом пластиковую плошку с водой к закрытой решеточкой дырке в полу, явно сообщавшуюся с канализацией, и, перевернув плошку лапой, вылил туда все содержимое. Потом вернул тем же способом пустую плошку на ее изначальное место и растянулся на полу рядом с ней, притворившись спящим.

Служитель сначала удивился, приблизившись к камере Барди вместе с Ником, но, заметив пустую плошку, обрадовался, сказал: «Сработало». И потом еще долго хвастался, утверждая, что подсыпал хорошее снотворное и что «на этих псах» он «собаку съел», что «они могут и не жрать, но уж попьют обязательно». Барди тогда еле сдержался, чтобы зубы не показать, а потом было еще труднее сдержаться, когда они его взяли за передние и задние лапы своими грубыми ручищами, чтобы отнести к флайеру. Зубы еще ладно, но он чувствовал, как у него на загривке сама собой поднялась дыбом шерсть, хорошо, что его кверху ногами несли, а то бы наверняка заметили.

И все же он выдержал. И теперь чувствовал удивительное воодушевление, ему было весело, как во время разудалой игры на пустыре со своими сверстниками. Он обманул людей, и они ничего не заметили! А ведь его учили, что такого просто не может быть. И все же куда его?