Дома никого не было. Я обрадовался. Это, признаться, очень даже хорошо — я представляю ужас отчима и брата, увидевших собаку, парящую в воздухе. А именно так она и выглядит, когда я беру ее на руки.
Я поставил щенка на коврик и стал думать, чем бы его покормить. В холодильнике ничего такого, что едят собаки, не было. Хотя… вот кусок колбасы и молоко в коробке. Немного осталось, но щенку хватит. Я распахнул дверцы шкафчика с посудой и достал глубокое блюдце. Когда-то оно было мое любимое, там на донышке нарисован мальчик с котом на плече. Мальчишка, судя по одежде, не был моим современником — скорее всего, он жил в начале или в середине прошлого столетия. На нем была рубашка, как у тогдашних гимназистов или реалистов, такая же кепочка и совершенно не подходящие к этому одеянию брюки — старые, залатанные. А кот был рыжий и наглый. Мне эти двое очень нравились. А блюдце я уж и не помню откуда…
Я налил в него молока, ухитрившись залить мойку и шкафчик с мусорным ведром. Кое-как протерев следы тряпочкой, я поставил блюдце посередине кухни и позвал:
— Марта! Иди сюда! Или как тебе больше нравится — Пальмира? Иди сюда!
Я, конечно, не надеялся, что собака прибежит на мой зов и собрался идти за ней, но щенок сам пришел ко мне. Я удивился и обрадовался. Хорошо, что Пальма велел мне изъять это животное. Я полюбовался немного на свою собаку (свою собаку!) и отрезал кусок колбасы. Положил его рядом с блюдцем. Марта (или Пальмира?) с удовольствием его стрескала. Я отдал ей еще один, последний кусок. И спохватился — а вдруг сейчас явятся отчим и Глеб? Вот будет спектакль. А с другой стороны, может рассказать им все? Написать, я имею в виду? Удивятся, конечно, но и обрадуются, наверное.
Ну и что? А для чего? Вдруг еще мне предложат остаться? Здесь, в своем доме? Это, конечно, неплохо. А главное — спокойно. Не надо будет скитаться по улицам и ночевать на скамейках, ежась от холода.
Не ври, Котяра! Эту ночь ты спал у Юльки с Пальмой!
А, это ты? Ты, который я? Здорово… Только ничего ты не понимаешь… Кончится неделя, и приедет бабушка. Да и вообще — чужие люди…
Не бреши. Какие же они чужие? У вас, по-моему, полное взаимопонимание… Да и на бабушку не клевещи. Почему ты уверен, что она тебя выгонит?
А что, не так? На фиг я ей — совершенно не знакомый мальчишка! Конечно, выгонит.
Если увидит.
Но ведь Пальма и Юлька видят меня. Я подумал об этом и стал ждать, что мне скажет по этому поводу воспоминание. Но оно предпочло заткнуться, оставив меня наедине со своими мыслями.
Ну и ладно, ну и черт с тобой, подумал я. Зафиг мне двойник, который из себя строит не знаю что. И вообще — меня ждут брат с сестрой… Надо идти. Я посмотрел на щенка, задумался. Достал из рюкзака лист бумаги и ручку.
Так Марта или Пальмира? Ладно, пусть будет как положено, что вытащили…
Я нацарапал на листке неровными печатными буквами "Марта" и оставил его на столе. Придут отчим и Глеб, увидят, поймут… Испугаются до ужаса…
А я не останусь, нет. Я не могу. Мне нельзя. Я понял двойника. Мне надо быть с теми, кто видит меня… с теми, кому я нужен. С Пальмой и Юлькой. А уж потом, когда я прыгну под колеса… Правда, когда это еще будет…
Я загрустил.
Интересно будет, когда меня выпишут из больницы. Я приду к Пальме и Юльке в гости.
"Привет", — скажу я.
"Привет", — скажут они.
А что будет дальше, я не знаю. Наверное, все будет точно так же, как сейчас. Ничего необычного.
Меня кольнула тревога. Я сам не понял, почему. Но стало как-то так боязно, жутко, холодно. И от этой непонятности делалось еще страшней.
Думай о чем-нибудь приятном, Март! А то совсем поседеешь… Седых котов в природе не существует…
И меня, фактически, тоже. По крайней мере, пока. "Пока" — явление временное. Ничего, прорвемся. Врагу не сдается наш гордый Варяг.
— Марта… — прочитал Глеб. — Пап, это ты прикалываешься? Откуда собака?
Мужчина, отец Глеба, недоуменно развел руками. Он понимал не больше сына. Утром собаки не было, а теперь, когда они вернулись из больницы, она каким-то образом оказалась в их квартире. То, что это не галлюцинации, он убедился благодаря Глебу. Не может же двоим вполне здоровым людям мерещиться одно и то же.
— Может, мама принесла? — предположил Глеб. Он всегда называл жену отца мамой, хотя это было не так. — Ну, я понимаю, что она в больнице… но, может, это все-таки она?
Алексеев покачал головой.
— Нет. Не она.
— А кто тогда? Не сама же собака пришла… И дверь ей должны были открыть…
— Да, — кивнул Алексеев. — Должны были.
Глеб поскреб затылок и взял в руки тетрадный лист.
— Не понимаю.
— А ну, дай, — попросил мужчина. Глеб отдал листок.
Алексеев прочитал слово, написанное на нем, раз сто и задумался.
— А знакомый почерк, да?
— Знакомый, — прошептал Глеб и слегка кивнул.
Почерк и правда был знакомый. Неровный, размашистый, некрасивый. Такой же, как и в тетрадках младшего брата.
— Или это чья-то шутка… — начал Глеб, но отец не дал ему закончить.
— Это чья-то шутка, — утвердительно кивнул он. — Это точно чья-то шутка.
— А учебники? — тихо спросил Глеб. — Вчера учебники, а сегодня это…
— Ерунда, Глеб. Не думай об этом. Может, нам это просто кажется. Не может это быть правдой.
Парень кивнул. Он знал, что такое на самом деле не может быть правдой. Но знал он и то, что ему это все точно не кажется. И что учебники и тетради, которые они с отцом нашли вчера на кухне, принадлежат младшему брату. Марту.
А младший брат Март и не догадывался, что оставил на кухне после себя такую интересную улику в виде своих драных учебников за восьмой класс. То, как решил избавиться от лишнего груза в рюкзаке, оказавшись дома при помощи великой силы мысли, он благополучно позабыл. А для старшего брата и отчима эта находка была несколько неожиданной…
— Ну что? Отнес? — накинулась на меня Юлька. Я, полностью увлеченный своими мыслями, и не сообразил сразу, о чем это она. Но потом догадался, что Юлька говорит о собаке.
— Ага, — кивнул я. — Отнес. Вот будет моим сюрприз…
— Да, наверное, офигеют, — кивнул Пальма. — Ну вот — можешь записать еще одно доброе дело в свой актив.
Я понял, что Пальма обращается ко мне. Но не сразу догадался, что он шутит. Я прищурился и так вот посмотрел на него.
— Ты чего, Пальма? Совсем рехнулся? В какой актив? Я ведь… могу и по морде…
Пальма улыбнулся.
— А не побоишься?
Я догадался, что Пальма "прикалывается", как он сам любит выражаться. Догадался, но все равно обиделся. Потому что Пальма задел за живое: я в самом деле побоялся бы дать ему по морде. Если бы мы, конечно, были… врагами. Как с Герасимовым. Интересно, кстати, как у него дела. И снится ли ему рыжий кот Мурыч и черный Кот Март.
— Вы еще взаправду подеритесь, умные нашлись, — буркнула Юлька. — Куда пойдем?
— А может, уроки? — неуверенно предложил я. Но моей инициативы не поддержали. Юлька даже спросила:
— Какие уроки?
— Стало быть, домашние… Которые тебе… и Пальме задали.
— Пальме не задали, — гордо сообщила мне жертва итальянского коммунизма. И улыбнулась. Широко и беззаботно — наверное, предвкушая третий год в восьмом классе. Я возмутился.
— Пальм, ну нельзя же так… Ну что за радость три года в одном классе…
— А ты в девятый хочешь? — задал мне довольно справедливый вопрос мальчик. Я задумался.
А в самом деле, хочу ли я в девятый класс? Наверное, нет. Экзамены там, зачеты всякие… Но сидеть еще раз в восьмом мне тоже не улыбается. Я так и сказал Пальме. Он промолчал: наверное, не хотел со мной ссориться, но и соглашаться не спешил. Во всяком случае, мне так показалось.
— Ну их, уроки, — махнула рукой Юлька. — Все равно конец четверти. Эти уроки погоды не делают…
Я снова хотел не согласиться: у меня под конец четверти, напротив, повышается работоспособность. Правда, повышается она в силу плачевных обстоятельств, только потому, что надо исправлять уйму двоек и троек, особенно по русскому. Иначе наша классная может назначить дополнительные уроки. И это летом, в июне! Она так уже со мной делала — просто ужас! Я каждый день приходил и писал какую-то дребедень под диктовку, а Ольга Алексеевна проверяла мои каракули, которые я не очень-то старался выводить, как, впрочем, и всегда… Тогда эти занятия выпали как раз на мой день рождения — третьего июня. Мама и отчим сказали, что раз я так отвратительно закончил класс (кстати, прошлый, седьмой), то никакого дня рождения я не увижу, как своих ушей. Нельзя сказать, что я отнесся к этому равнодушно. Но и не огорчился, потому как приглашать все равно некого было. Ну и ладно… Если успею сигануть под колеса до третьего числа (наверное, успею, сейчас ведь еще только начало мая, а день рождения у меня аж через месяц), позову Юльку и Пальму… Оторвемся, как сейчас все говорят, включая и меня.
