– Это рогондовские моряки, – шепнул ей Кирилл. – Круче них тут нет никого, даже каменщики рядом с ними – просто дети. Они сражаются с пиратами и управляются с гигантскими кораблями, им даже Ночные Птицы не страшны, поэтому они носят их крылья. То есть ненастоящие, просто изображение. Ты спрашивай, если что, я-то тут все облазил, а ты небось в порту впервые. Вон, смотри – доки, где корабли разгружают. Мы с Карасем там отцам помогаем, когда они из плавания возвращаются. Оттуда железная дорога идет к рыбной базе, к коптильному цеху и так далее. Видишь дрезину? А вся вода вот тут, где корабли стоят… А оттуда – акватория, а вот здесь в ангарах…
– Мы ищем твою ракушку, – напомнила Селедке девочка, когда тот гордо начал сыпать без конца морскими терминами, и мальчик замолчал.
Озираясь по сторонам, ребята подошли к деревянному, старомодно выглядевшему строению. Оно было в два этажа, но с кучей пристроек, медная вывеска рядом с дверью гордо гласила: «Удача рыбака». А на двери, на доске, мелом было написано: «Свежее пиво, свежайшие креветки». Судя по тому, что буквы еле виднелись, не то обсыпался мел, не то надпись стерли ветра и дожди, а значит, пиво и креветки уже были совсем не свежими. Луч упирался прямо в порог.
– Че ты паришь? Я тут не был сегодня! – прошипел Кирюха, дергая девочку за руку.
– Но твой телефон здесь, то есть ракушка, – настаивала Маша. Вырвала руку и храбро дернула дверную ручку.
Внутри было так накурено, что она закашлялась. Несколько человек повернули головы на звук, но сразу же отвернулись. Никто не придал значения тому, что в таверну зашли подростки. Кирилл похлопал девочку по спине и сказал:
– Пошли на улицу.
– Погоди… – Маша закрыла лицо рукавом, стараясь вдыхать поменьше.
– Рыбацкий табак – зверский, – хмыкнул мальчик, лицо которого тоже позеленело, но он храбрился.
Маша оглядывала помещение – пол, покрытый видавшим виды линолеумом, бревенчатые стены, чучела рыб повсюду, светильники в виде рыбьих голов – в их зубах торчали лампочки; длинные столы, покрытые пестрой клеенкой с прожженными пятнами, сверху на нее плюхаются мятые карты. А синий лучик ведет между столами и пластмассовыми лавками…
– Вон он! – Маша указала вперед, туда, куда уперся синий луч.
Кирилл дернул ее за руку и присел.
– Ты чего? – спросила шепотом девочка, на всякий случай присев рядом. А Селедка прошипел ей в самое ухо:
– Там Боцман.
Боцман! Красивый, гордый Боцман, в алой бандане, сидел за столиком с грязной клеенкой, подпирая голову руками, глядя на неопрятного старика напротив. Перед ним на столе лежала простенькая желтая ракушка Кирилла, и синий лучик светил прямо на нее.
Кирилл прижал палец к губам и указал Маше на проход за спиной старика, а сам пополз под стол позади Боцмана. Маша сделала, как он велел, и потеряла Селедку из виду. Зато теперь она слышала разговор сидящих.
– Опять у друга спер? – спросил старик.
– Да моя это, старая.
– Хороший аппарат. Отформатировал?
– Номер с регистрацией оставил, как договаривались.
– Беру. Как твои-то?
– Нормально…
– Небось не делишься с ними, а? Папочка каждый раз новую ракушку покупает? – Старик расхохотался хрипло, однако резко оборвал смех. – Ладно, сынок, бери деньги, пока я не передумал, и топай.
«Папочка? А он-то парню кто, если называет его «сынок»?» – удивилась девочка.
Боцман – из-за плеча старика Маша хорошо видела его лицо – вздрогнул, хотел что-то сказать, но махнул рукой, сгреб со стола мятые бумажки и поднялся. Когда он, сгорбившись, побрел к выходу, Маша заметила, как по параллельному проходу за ним пополз Селедка.
Это же заметил и старик, глядевший Боцману вслед. Едва за ним и за Кириллом закрылась дверь, он набрал на ракушке номер и сказал небрежно:
– За тобой рыбий хвостик.
– Я уже знаю, – глухо донеслось из ракушки.
Маша увидела в растянутой, дрожащей, как мыльный пузырь, пленке между усиками информатора лицо Боцмана, затем лицо Кирилла, держащегося за глаз, затем снова Боцмана.
– За тобой тоже рыбий хвостик, отец, – ответил Боцман, глядя с пленки прямо на девочку.
Маша вздрогнула и поспешно щелкнула пальцами, становясь прозрачной, и тут же села на пол. Обернувшийся старик ничего не увидел, кроме упавшей скамьи.
– Разберусь, – ответил он и закрыл ракушку. Пленка вместе с усиками убралась.
Старик неподвижно сидел, допивая пиво из большой мутной стеклянной кружки. Маша сидела на полу у опрокинутой скамьи, боясь пошевелиться и стараясь слиться с фоном. Подошел уборщик, здоровенный прыщавый парень, хотел поднять скамью, но старик остановил его.
– Уйду, тогда и прибирайся, – сварливо бросил он, обшаривая карманы, перекладывая из одного в другой то ракушки, то ключи, то бумажник. И вдруг неожиданно обернулся и бросил туда, где сидела девочка, какую-то блестящую пыль.
Пыль осела на полу и на скамье, Маша благоразумно решила отползти подальше еще тогда, когда скамейку пытался поднять уборщик.
– Ну ладно, – тихонько сказал старик, оглядываясь.
Он встал и пошел к двери. Маша не поспешила за ним даже тогда, когда дверь захлопнулась, потому что ее путеводный лучик по-прежнему без ошибки указывал в сторону ракушки Кирилла. Стоило ли рисковать и бросаться без оглядки в погоню за стариком, который и без того что-то подозревал? Девочка сосчитала про себя до шестидесяти, потом начала считать еще раз, давая старику успокоиться и уйти подальше от таверны. Когда счет во второй раз дошел до тридцати пяти, к выходу двинулась троица подвыпивших рыбаков. Девочка побежала за ними и проскользнула в захлопывающуюся дверь. Огляделась по сторонам и чуть не взвыла – от причала отплывала лодка, в которой сидели старик, Боцман и Кирилл, а девочка была слишком далеко, чтобы пуститься за ней вплавь.
Маша заметалась вдоль берега – здесь были другие лодки, но она не умела грести, к тому же каждая из них была либо привязана к причалу морским узлом, либо пристегнута цепью с замком. Безвыходное положение!
Кирилла увозили все дальше. Солнце еще высоко стояло над горизонтом, но уже собиралось в обратный путь к поверхности моря.
– Андрей! – вдруг сообразила Маша. – Шаман должен знать, что Боцман предал друга ради ракушки!
Она спросила у фонарика колокольцев, где сейчас Андрей, и путеводный лучик послушно повел ее вверх, далеко за дома бедняков, в богатый квартал. Делать нечего, пришлось топать пешком обратно, по лестницам и наклонным узким улицам. Колени у Маши уже дрожали от усталости – шутка ли, пробежаться от «Фруктовой корзинки» до порта, а потом идти обратно, да еще в гору. Маша была одновременно зла на ребят за то, как они с ней обошлись, и беспокоилась за них, слепо доверяющих Боцману. Ненавидеть ей Кирилла и Аню или жалеть их?
Чувства, которые испытывала девочка к ребятам, были настолько сложные, что Маша не обращала внимания ни на что вокруг. Не заметила она и того, что прохожие все больше жмутся к стенам, что матери и старики убирают свои антигравы с дороги, что впереди раздается пение и бухает большой барабан. Только врезавшись головой в чей-то мягкий большой живот, девочка отвлеклась от своих безрадостных мыслей. Ее тут же обсыпало блестящей пылью, точь-в-точь такой же, какой попытался дунуть на нее старик в таверне.
Маша замерла. Прямо над ней возвышался Виталис. Это в его живот угодила ее голова. Он шел впереди пестрой толпы, над которой развевались флаги с изображением Великой Сердцевидки. Люди остановились, пение смолкло, только громко бухал огромный барабан, в который била толстая средне-младшая сестра.
– Смотрите-ка, девочка появилась прямо из воздуха! – зашептали прохожие. – Это голограмма или фантом?
– Невинное дитя, символ Рогонды, что найдет спасение в крепких створках Великой Сердцевидки! Створки, славьтесь! – громогласно, так как у щеки висел микрофон, крикнул Виталис, махнув рукой куда-то назад.
– Славьтесь, створки, славься, дом, сердце мира бьется в нем… – нестройно запели задние ряды.
Маша почувствовала, что взлетела в воздух – мужчина поднял ее и посадил себе на плечо.
– Отпустите! – пискнула Маша.
Но Виталис больно сжал ей ноги, приказывая таким образом молчать, и понес ее куда-то назад. По пути братья и сестры осыпали девочку конфетти. Несколько штук упало в складки Машиной юбки – конфетти было не круглым, а в виде маленьких ракушек.
– Смотри, какое шоу. Вроде бы раньше они так не делали, – усомнилась какая-то старушка.
– Ой, что ты, я уже в третий раз вижу, – возразила другая. – Берут ребенка из воздуха, потом, пока фантом не рассыпался, сажают его в ракушку. Это символ спасения.
И тут Маша заметила среди прохожих Олю. Та стояла, не глядя на шествие, сосредоточенно крутила свою ракушку.
– Чайка! – позвала Маша, срывая голос. – Чайка! Чаечка!
Виталис мельком глянул на небо, но не увидел морских птиц. А Оля вздрогнула, подняла голову и заметила Машу. Глаза у нее стали совсем круглые.
