Лишь одному орангу каким-то чудом удалось спастись. Уцепившись за выступ нависавшей над руслом скалы, он долго висел, поджав колени к самому животу, а потом сорвался и с пронзительным визгом покатился вниз.
Тётя Павлина уже хотела пустить ему вслед камень, но папа её удержал:
— Не нужно… Он теперь уже ни за что не полезет.
И вот мы стоим под стеной и не знаем, что делать дальше.
Наконец, Ван-Ген вроде что-то придумал. Он долго разглядывает нависшую над нами скалу, ещё дольше стоит под отвесным желобом, промытым водой. Потом обращается к тёте Павлине:
— У вас есть капроновый шнур?
— Ван-Ген, что вы надумали? — с тревогой спрашивает папа.
— Я попробую подняться по этому желобу.
— Но это ведь самоубийство!
— А что вы предлагаете? — спрашивает Ван-Ген. — Спуститься в объятия вон тех?
Папа молчит. А я со страхом гляжу на желоб. Он поднимается вверх, как огромная разрезанная вдоль труба, и в нём не видно ни единого выступа или трещины, за которые можно бы было уцепиться.
— Слушайте меня! — говорит Ван-Ген: он взял у тёти Павлины длинный тонкий шнур и теперь наматывает его вокруг пояса. — Если мне удастся взобраться, я спущу шнур вниз. И по очереди вас втащу. Помните: упирайтесь руками и ногами в противоположные стены. Всё время упирайтесь!.. Первым полезет Витя, потом — вы, — это тёте Павлине, — потом — вы, — это папе, — а потом уже ты.
— А почему Жора последним?
— Потому что он среди вас самый ловкий… Ну, я пошёл…
Ван-Ген встал в желоб, спиной к скале. Широко расставил ноги, а руки занёс над головой. Ладони его словно приросли к каменной поверхности. Вот он весь напрягся и начал медленно, сантиметр за сантиметром, передвигать вверх левую ногу. Передвинул, вдавил её в стену, шевельнул правой. Так и стал подниматься, постепенно, сантиметр за сантиметром. Лицо его покраснело, на лбу выступил пот.
Поджав ноги, застыл, потом точно так же осторожно стал передвигать руки…
Замерев, мы смотрели на Ван-Гена. Было такое чувство, словно не Ван-Ген — каждый из нас взбирался сейчас по этому отвесному желобу. Аж мышцы сводило, аж болело внутри от невольного напряжения; мы боялись проронить хоть слово, потому что нам казалось, что тогда Ван-Ген не удержится.
А снизу долетел крик: оранги увидели Ван-Гена в трубу и снова нырнули в расщелину.
— Вот я вас угощу! — закричала тётя Павлина.
Подскочила до здоровенного валуна, стала его раскачивать, пытаясь сдвинуть с места. Мы сразу кинулись её на помощь.
Валун долго не поддавался, намертво врос в глину.
И — раз!.. Ещё — раз!.. И ещё!..
И каменное чудовище, наконец, сдвинулось. Сперва медленно и словно бы нехотя, а потом всё быстрее и быстрее, с таким страшным грохотом, что аж содрогнулась расщелина. Оранги так и посыпались вниз. Драпали, сбивая друг друга с ног.
— Ага, не нравится! — крикнула тётя Павлина. — Лезьте ещё, камней тут хватит!
Глухое завывание, полное бессильной злобы, донеслось снизу.
А Ван-Ген взбирался всё выше и выше. Осторожно и не спеша, как улитка, всем телом вжимаясь в скалу. Он был уже так высоко, что у меня голова пошла кругом и потемнело в глазах.
Он часто замирал, отдыхая. И мы замирали вместе с ним. И каждый раз нам начинало казаться, что Ван-Ген дальше не полезет — начнёт спускаться. Слишком уж там было круто и страшно. А он, передохнув, снова начинал подъём. Еле заметно, сантиметр за сантиметром — жалкая мошка на отвесной стене!
Время от времени мы бросали вниз камни — напоминание для орангов. И каждый раз они взрывались злобными воплями.
Вот фигура Ван-Гена совсем исчезла. Какое-то время ничего не было слышно, потом донёсся шорох: сверху серебряной ниткой быстро спускался капроновый шнур.
— Ур-ра! — радостно закричали мы, а оранги завыли ещё громче.
И новая порция камней покатилась вниз.
Для профилактики.
— Витя, давай!
Жорка ухватил конец, шнура, протягивает мне.
— Упирайся руками и ногами, — говорит папа, обвязывая меня. — И смотри только вверх!
Я киваю головой, потому что говорить не могу. Всё во мне дрожит, и я что есть сил сжимаю зубы.
— Ты крепко его обвязал? — Тётя Павлина осматривает узел, пробует затянуть его крепче. — Ну, Витя, ни пуха, ни пера!
Я подхожу к желобу и становлюсь в него спиной к скале. Расставляю руки и ноги, пытаясь делать всё, как Ван-Ген, и шнур зразу же натягивается. Петля врезается в тело, ноги отрываются от земли.
Что есть сил цепляюсь за стенки, а натянутый шнур аж звенит.
Всё выше и выше… Руки-ноги болят всё сильнее, я, кажется, посдирал с них всю кожу, меня начинает раскачивать в желобе, стукать то об одну стенку, то об другую. А шнур всё тащит и тащит вверх, словно там не Ван-Ген, а какая-то неумолимая машина.
Не выдержал — глянул вниз. Прозрачная жуткая пустота дохнула в лицо, закачалась, завертелась, к горлу подступил тошнотворный комок. Я икал и икал, даже когда очутился на скале.
— Живой?
Ван-Ген отволок меня подальше от края, положил на горячие камни, стал быстро освобождать петлю: возиться со мной ему было некогда.
Пока он вытаскивал тётю Павлину, я пришёл в себя. Вытер лицо, подошёл к Ван-Гену:
— Давайте помогу.
Ван-Ген показал глазами на шнур, который кольцами ложился позади него. Я нагнулся, поднял, что есть сил вцепился в него.
Сначала появились руки, а потом красное от напряжение лицо тёти Павлины.
— Втащим теперь рюкзаки, — сказала она, немного отдышавшись. — А потом уже их.
Ван-Ген только кивнул головой — говорит не мог.
Втроём стало совсем легко — рюкзаки мы втянули запросто. Перед тем, как спустить шнур снова, тётя его осмотрела, прощупала каждый метр.
— Хоть бы что!.. — сказала довольно. — Не даром я его везла аж с Земли.
— Да чтоб вас! — сказал нам папа, когда вы подняли и его. Разве ж можно так тащить?.. Я упираться не успевал, болтался мешком!
Жорку мы тянули ещё быстрее: оранги, увидев, что мы взялись за последнего, снова нырнули в расщелину.
Но было поздно: Жорка уже стоял наверху, а первый оранг только приближался к скале.
— Двинули? — спросил папа.
— Подождите.
Ван-Ген достал нож, отрезал метров пятнадцать шнура.
— Что вы делаете? — воскликнула тётя Павлина.
Ван-Ген поискал-поискал взглядом, подошёл к обкатанному валуну. Килограмм сто, если не больше. Обвязал крепко шнуром, а второй конец закрепил за другой валун, крепко вросший в глину.
— Помогите спустить. Осторожно, чтобы шнур не оборвался… Вот Так! — Выпрямился, удовлетворённо сказал: — Теперь пусть лезут!
Ну Ван-Ген!.. Ну молодец!.. Папа снова хотел отправляться, но тётя Павлина попросила:
— Давай подождём. Посмотрим, что из этого выйдет.
Папа неохотно согласился: он со всё большей тревогой поглядывал на небо, затянутое тучами. Хоть Ван-Ген его и успокаивал, что ливня сегодня не будет.
Какое-то время было тихо. Потом послышался шорох.
— Лезут, — шепнула тётя Павлина.
Шуршание усиливалось. Но вот оно оборвалось, послышалось удивлённое бормотание. Снизу что-то крикнули, вероятно, спрашивали, что там стряслось, оранг, который был под валуном, сердито ответил. Внизу ещё покричали, потом замолчали, а мы услышали, как валун, висевший на шнуре, стукнулся о скалу раз, другой, а шнур аж зазвенел, натянувшись.
— Пытается подняться, — шептал Ван-Ген. — Повис на камне…
Он снова вытащил нож, видимо, чтобы перерезать шнур, если орангу удастся взобраться на валун. Но валун стукнулся ещё раз, и тут же прозвучал отчаянный крик. Шнур ослаб и замер.
— Всё! — довольно сказал Ван-Ген. — Больше они сюда не полезут!
Потом мы поднимались в горы. Три дня, с утра до вечера. Взбирались на скалы, преодолевали расселины, и Ван-Ген всегда был впереди, и ему доставалось больше всех. Дважды нас заставала гроза — жуткий венерианский ливень, и один мы пересидели в пещере, а другой — под огромной нависающей скалой. Ночевали же где придётся: падали прямо на каменистую землю и сразу же засыпали от усталости.
Мы страшно исхудали, а одежда превратилась в лохмотья. Тётя Павлина посшивала их какими-то колючками и стала похожа на ходячий репейник.
Потом мы спускались, тоже три дня. И спускаться было ещё труднее.
К тому же мы голодали: съели всё мясо, осталось лишь немного сушёных фруктов; папа выдавал их каждое утро по пригоршне. Фрукты он нёс в рюкзаке, и я часто ловил себя на том, что не могу оторвать взгляд он его спины.
Когда горы, наконец. закончились, мы все едва держались на ногах. Стояли на возвышенности и жадно смотрели вниз.
Там лежала холмистая равнина. Высокая трава, одинокие деревья, многочисленные стада диких животных. И наши руки невольно потянулись к лукам и стрелам, потому что уж очень мы были голодны.
