– Это к какому?
– К Острову Квенанта.
– И во что там верят?
– Проще сказать, во что там не верят.
– Во что же?
– В человеческую взаимопомощь. Квенанты – народ называется так же, как и сам остров – сильно не любят инакомыслян. Ни в каком виде, ни при каких обстоятельствах. Просто ненавидят их. Все инакомысляне объявлены еретиками, а ересь квенанты карают смертью.
– Смертью?
– Через повешение.
Я сглотнул.
– Но мы же не будем к ним соваться, правда? – спросил я.
Дженин посмотрела мне прямо в глаза.
– Нет, – ответила она. – Именно туда мы и сунемся.
– То есть… как? – не понял я.
– Мы туда плывем, – объяснила она. – Потому что именно там сейчас мой отец. Гниет в тюрьме.
– Но почему именно повешение?
– Они делают это в подражание.
– В подражание кому? Чему?
– Основателю их религии, который был приговорен к казни кучкой других таких же фанатичных мракобесов. Квенанта повесили, а потом последователи объявили его великомучеником и стали ему поклоняться. А из его казни квенанты сделали религиозный символ. Куда ни пойдешь, все о ней напоминает. По всему острову развешаны петли, большие и маленькие, в часовнях и храмах. А при входе в религиозное учреждение или при благословлении нужно обязательно изобразить знак петли.
– Знак петли? Это еще что?
Она мне показала.
– Примерно вот так.
Я попробовал повторить за ней. Жест показался мне одновременно и неловким, и каким-то зловещим.
– А что еще? – спросил я ее жадно, желая узнать об острове все, что ей известно.
– Запретный Остров Квенанта – жуткое место, – сказала она. – Первое, что ты видишь еще на подступах к острову, – это огромная виселица и эшафот на холме над причалом. Виселица гигантская, и на ветру развевается свисающая с нее петля. Она как будто то зазывает тебя и приглашает подойти поближе, то грозит, чтобы ты не приближался.
– Кошмар, – сказал я. – Какая мрачная символика.
Она задумалась.
– Хм… ну, да… наверное, – сказала она. – Мне сначала тоже так показалось. Но так не у них одних.
– В каком смысле?
– Сам посуди, взять, к примеру, другие религии, из старых и общепринятых. Там тоже встречается подобная символика. Например, христианство. Крест. Разве это привлекательный образ? Беднягу на нем распяли! Разве это не мрачно?
– Это совсем другое! – возразил я. У меня у самого родители были христианами, хотя и не особо воцерквленными.
– Это почему же? Чем это оно другое? Где разница?
Я не хотел с ней спорить, поэтому просто пожал плечами и позволил ей продолжать.
– Закон Острова Квенанта гласит, что любой чужак, в буквальном смысле ступивший на их землю, обязан принять их религию. Можешь пришвартоваться в порту, оставаться на борту своего корабля, островитяне будут приходить к тебе торговать – никаких вопросов. Но если сойдешь с корабля, пройдешь по трапу и поставишь ногу на землю острова, тебя могут схватить и принудительно обратить в свою веру.
– А если ты не захочешь и откажешься?
– Этим ты отринешь религию квенантов. Это ересь. А ересь карается…
– Ага, – сказал я. – Кажется, ты уже говорила.
По какой-то необъяснимой причине воротник больно стянул мне шею.
– Ты в порядке, Кристьен? – спросила Дженин. – Ты какой-то бледный.
– В порядке, – сказал я. – Так что же случилось потом, когда вы пришвартовались в порту Квенанта? Твой отец сошел на землю? Зачем бы он стал так рисковать?
– Принеси мне воды, – попросила она, – и я расскажу тебе.
Мы выпили воды, и она продолжила рассказ.
– В общем, у нас была поломка, и пришлось причалить к берегам Острова Квенанта. Туда уж нас вынесли термальные течения. Выбора у нас не было. Мы пришвартовались у причала. Долго ждать не пришлось: послышались шаги местных представителей власти, и они без спроса поднялись к нам на борт. Папа объяснил, что с нами случилось и что нам нужно починить корабль.
– И?
– Они ответили, что все в порядке, и к нам пришлют кого-нибудь, у кого можно будет купить нужные запчасти.
– А потом?
– Мы купили все необходимое. Слово они сдержали.
– Так что же…
– Наберись терпения, Кристьен. Хватит перебивать, дай мне рассказать все по порядку.
– Извини.
– В общем, так. За запчасти мы расплатились водой. Починили двигатель и уже готовы были отправляться в путь. Все случилось как раз перед нашим отплытием. Это было раннее утро, люди еще спали. На причале не было ни души. Мы готовились к отправлению, но услышали шум и какую-то возню.
– И что это было?
– Человек. Мы уже видели его раньше, тот еще тип, судя по виду. Он тащил за собой на веревке собаку. Собака явно была в ужасе, она всеми лапами упиралась и не хотела идти. Она все время гавкала и скулила. Но он продолжал волочить ее за собой. Он привел ее к виселице у причала – виселица принадлежала храму, где перед отправкой в путешествие молились квенантские моряки. Человек перебросил один конец веревки на шее собаки через виселицу, потянул за него и вздернул собаку.
– Не может быть! Зачем?
– Наверное, жертвоприношение. Подношение небесам. Он принес пса в жертву.
– А вы что сделали?
– Папа спрыгнул за борт. Он побежал по пристани и выбежал на берег. Того человека он ударил, освободил собаку, но не успел развязать веревку на ее шее, потому что человек позвал подмогу. Он что есть мочи вопил: «Иноверец на суше! Иноверец на суше!»
– А вы что?
– Каниша тогда с нами не было, только мы с мамой. Мы бросились папе на помощь, но он крикнул, чтобы мы оставались на борту, а то схватят и нас. Отовсюду начали стекаться люди, как будто они прятались и только и ждали, пока что-то такое случится, как будто…
– Все это было подстроено?
– Именно, как будто вся история с собакой была спланирована и разыграна, чтобы вынудить нас сойти на берег и вступиться за нее.
Я вспомнил Дженин в тот день, когда над школой проплывали небесные медузы, и как она рисковала жизнью, чтобы спасти щенка. Не было ли это вызвано тем, что она видела, как однажды точно так же поступил ее отец? Может, это было в его честь. Может, она просто не могла видеть мучений щенка. А может, дело было в том, что ничто так не вдохновляет нас, как живой пример для подражания.
– Что было дальше? – спросил я.
– Мы остались ждать. Мы все ждали, ждали, ждали. Несколько часов прошло. Несколько часов в страхе, панике и неизвестности. Наконец к нам вышел человек. Он был одет не так, как остальные, и выглядел важной шишкой. На шее у него висело ожерелье с узорным плетением, а когда он подошел ближе, оказалось, что это была очередная петля. Он представился священником. Сказал, что завтра папу будут допрашивать и предоставят ему выбирать между обращением в их религию…
– И?
– И смертной казнью, когда придет срок. В День Квенанта.
– А он что?
– Он отказался менять веру, естественно. Мы и не сомневались.
– Значит, его…?
– Пока нет. Он все еще под арестом. Его судили, все как полагается. Там любят выставлять законность напоказ, чтобы прикрыть тот факт, что все они – нетерпимые фанатики. Но вердикт бывает только один – виновен. Потом всех осужденных вешают на их ежегодном фестивале. Они любят отмечать это с размахом. Это происходит на День Квенанта. А поскольку он бывает раз в год, от приговора до казни может пройти как один день, так и целых двенадцать делений.
– И что вы сделали потом?
– Все, что было в наших силах. Только все зря. Квенанты не признают ничьих законов, кроме собственных. Они не подчиняются никаким верховным властям, кроме своего спасителя и искупителя, то есть самого Квенанта. Поэтому несмотря на то, что у нас есть запрет на приведение приговора в исполнение, полученный по межостровному закону, для них это пустой звук.
– Вы ходили по судам?
– Мы обращались в международный суд, и он решил дело в нашу пользу. Ну и что? Какой толк от решений, если их не исполнять? А у межостровных властей нет на это ресурсов. Они патрулируют миллионы километров неба, десятки тысяч островов. Каких только проблем у них нет – пиратство, контрабанда. Им плевать на жизнь отдельно взятого охотника за облаками. У них есть дела поважнее. Мы несущественны, мы просто песчинки. И политикам все равно. Спасение охотника за облаками от виселицы не прибавит голосов на выборах.
Я не спросил ее о других событиях того дня, а сама она не стала рассказывать. Однако теперь, когда она обрисовала ситуацию, я и так запросто мог догадаться об остальном.
Мы сидели на палубе. Ветер играл ее волосами. Ее зеленые глаза были темны и задумчивы. После долгого молчания она снова посмотрела на меня.
