Корнелий положил на колени блокнот с расчетами.
— Их звезды расположены крайне обескураживающе. — Он кивнул Генри. — Еще необычнее, чем твои, боюсь.
— Звезды, — пробормотал Гилберт. — Никогда не понимал их. Что все это значит, старина?
— Это значит, что дети пребывают в равновесии, — объяснил Корнелий. — Научно выражаясь, они эквивалентны и способны склониться как в ту, так и в другую сторону. — Он порылся в кармане в поисках коробка спичек. — Для одного из семейств эти дети станут большим благодеянием.
— Тогда, может быть, — спросил Гилберт, — нам стоит использовать их?
— Если оружие так легко повернуть против тебя, — возразил Аарон, — лучше его уничтожить.
— Но не стоит ли для начала подумать о мирном договоре? — предложил Генри. — Если дети многое унаследовали от матери, то их нужно рассматривать как наших. Сенат должен принять закон…
Он не договорил и посмотрел на Лючию.
Все это было театром. Одри чувствовала присутствие покровов предательства, многослойных вуалей, призванных скрыть истину. Но то, что сказал Аарон о происхождении детей, а Корнелий — о равновесии, она запомнила.
— А что, если они пошли не в мать и не в отца? — вмешалась Лючия. — Что, если они представляют собой некий гибрид, как предполагает Корнелий? Что, если они балансируют между двумя семействами? Какие у нас тогда правовые возможности? Одно семейство не может вмешиваться в дела другого. Таков закон.
— Наполовину — одно семейство, наполовину — другое, — задумчиво изрек Корнелий. — Лазейка?
— Эти двое могут открыть врата для другого семейства, — предположил Гилберт. — И те смогут использовать детей для того, чтобы вмешиваться в наши дела на законных основаниях. Возникнут новые альянсы, произойдет смена власти, может быть, даже разразится война.
— Им всегда только того и нужно было, что посеять между нами раздор, — добавил Аарон и посмотрел на Одри. — На карту поставлено гораздо больше, чем жизнь двоих детей.
Лючия встала и отряхнула песок с платья.
— Прости, сестра, но Сенат должен действовать на благо семейства, на благо каждого из нас. Детей следует удалить. — Она помедлила, облизнув губы. — Поставим вопрос на голосование.
Все молчали. Ждали, что Одри будет действовать… или не будет.
Одри понимала, что решение уже принято, и ради своего же блага она должна согласиться с ним и не искать вендетты.
Два слова вертелись у нее в голове: кровь и закон. Оба эти понятия были достаточно сильны для того, чтобы убить Элиота и Фиону… но, быть может, их могущества хватило бы и для того, чтобы спасти детей?
— Итак, — проговорила Лючия, театрально вздохнув, — кто за то, чтобы удалить Элиота и Фиону Пост…
— Подождите! — воскликнула Одри. — Вы не можете.
Аарон нервно заерзал. Его мощные ноги напряглись. Он был готов вскочить и драться, если потребуется.
— Ты должна позволить Сенату проголосовать, — проворковала Лючия. — Выше закона не может быть никто, даже ты.
— Согласна, — кивнула Одри. — Но и ты, сестра, не выше закона. И ты не можешь предпринимать никаких действий против детей именно согласно закону.
— Что это за уловка? — прищурилась Лючия.
— О, интересно, — пробормотал Корнелий. — Да-да, я тебя понимаю. Наш договор с другими…
Генри откинулся назад, положил ногу на ногу и улыбнулся.
— Вы хотите защитить наше семейство и сохранить нейтралитет с тем, — сказала Одри. — Ведь Сенат по закону обязан поддерживать соглашение о нейтралитете. — Она шагнула к Лючии, и та невольно попятилась. — И согласно этому договору, вам не позволено вмешиваться в их дела.
— В их родословной существует третий вариант, — просиял Аарон.
— Да, — кивнула Одри. — Если они пошли в мать, то они принадлежат к нашему семейству и не должны подвергнуться влиянию других. Если они являются частью обоих семейств… то возникает множество неприятных вариантов типа правовой лазейки. Но если генетически они наследники других, то вы не имеете права прикасаться к ним. Они защищены тем самым договором, который ты желаешь сохранить в силе, сестра. Сначала вы должны определить, чьи они — наши, их или в них есть что-то от тех и от других.
Бледное лицо Лючии стало пунцовым. Она гневно воззрилась на Одри.
— Что ж, хорошо. Приведи их. Давайте наконец поглядим на Элиота и Фиону Пост. Пусть они предстанут перед судом.
14
Три героических испытания
Комната в особняке дяди Генри, в которую отвели Элиота и Фиону, была больше целого этажа в их доме в Дель-Сомбре. Фиона подняла голову к потолку. Высотой около двадцати футов, он был украшен фреской с изображением облаков и херувимов, игравших в прятки или устраивавших засаду друг на друга.[29]
Сквозь высокие, от пола до потолка, окна в южной стене комнату заливал солнечный свет. За окнами виднелось бурное море, вдоль линии горизонта плыли слоистые облака. Элиот подошел к столу, накрытому к чаю и уставленному всевозможными сластями. Взял из вазы пирожное и стал есть, поглядывая в окно.
Фиона рассматривала портреты на стенах: кавалеры и дамы в гофрированных воротниках и бархатных плащах — люди, принадлежавшие к другой эпохе. Однако к этому дому они тоже имели отношение. У всех были волевые подбородки, вокруг глаз залегли смешливые морщинки. У некоторых уши торчали, как у Элиота. Они явно состояли в родстве между собой.
Но их нарисованные глаза слишком пристально смотрели на Фиону, поэтому она отвернулась и подошла к брату.
— Как ты можешь есть? — спросила она.
Элиот запил чаем засахаренную дольку апельсина.
— Мы ведь не ужинали. И ехали долго.
Фиона попыталась припомнить дорогу до поместья дяди Генри, но в ее памяти все смешалось… Запомнился только шофер, который открыл для нее дверцу машины. Раньше никто не открывал для нее дверцу, не протягивал руку, чтобы помочь ей выйти. От шофера пахло кожей и гвоздикой, и еще у него была хорошая улыбка — милая, невинная. Фиона чувствовала магнетическое притяжение этого человека. Роберт — так назвал его дядя Генри.
— Ты в порядке? — Элиот поставил чашку на стол.
— Да. Но все равно не понимаю, как мы здесь оказались.
— Можно понять, если согласиться с нарушением первого закона Ньютона.
Элиот взял с тарелки маленький сэндвич с салями и сыром порволоне.
— И тебе кажется, что это нормально?
— Нет, конечно. — Он покачал головой. — Но когда я думаю об этом, напрашивается единственный логический ответ: со мной что-то не так, сплю или с ума сошел.
Фионе стало зябко, хотя она и стояла в лучах солнца.
— Мне страшно, — прошептала она.
— Мне тоже.
Но ей было страшно не из-за странного путешествия, а из-за его причины. Зачем их сюда привезли?
— Нас вроде как похитили, или что-то в этом роде, — сказал Элиот.
— Бабушка и дядя Генри — этот их разговор… Я думала, что она…
— Пустит в ход нож?
— Да.
— А что ты думаешь, — спросил Элиот, — насчет его слов? Ну, что бабушка убила мистера Уэлманна?
Фиона всю жизнь побаивалась бабушки, хотя та никогда ни ее, ни Элиота пальцем не трогала. Но, видя, как она сжимает нож, девочка понимала: бабушка знает, как с ним обращаться (и сумеет использовать нож не только для того, чтобы разрезать праздничный торт). Фиона догадывалась, что бабушке уже приходилось убивать.
В коридоре послышались шаги. В арочном проеме двери появился дядя Генри.
— Надеюсь, вы успели перекусить, — сказал он, войдя в комнату. Походка у него была легкая и плавная. Он словно бы впитывал в себя часть блестящего мрамора и позолоты с пола.
— А где бабушка? — спросил Элиот.
— Ждет нас. Пойдемте к ней? Вам не нужно в туалет?
Он спрашивал их об этом, когда они уезжали из Дель-Сомбры. Неужели их считали маленькими детишками, которые от волнения могут обмочиться?
Фиона посмотрела на Элиота. Он покачал головой.
— Все в порядке. — Фиона постаралась, чтобы это прозвучало вежливо.
— Хорошо, — сказал дядя Генри. — Вы напуганы?
Вопрос прозвучал просто, без осуждения.
— Немного странно, — уклончиво ответил Элиот.
Фиона запрокинула голову и посмотрела дяде Генри в глаза — прямо и пристально, как давеча смотрела на Майка.
— А мне страшно.
— Рад, что ты в этом признаешься, — кивнул дядя Генри. — Ты сильна и честна, как твоя мать. И это хорошо, потому что вам предстоит познакомиться с другими вашими родственниками.
Фиона почувствовала, как уверенность покидает ее.
— Есть еще родственники? — прошептала она.
Дядя Генри перевел взгляд на Элиота, словно пытаясь что-то решить. Наконец он отбросил сомнения.
— Вас хотят испытать и узнать, принадлежите ли вы к нашему семейству.
