Правда, она знала, где его искать.
— Юкке, маленький мой Юкке! Видишь, я вернулся к тебе, — шептал Пелле.
Когда Чёрвен вошла в хлев Янссона, Пелле сидел в обнимку с кроликом. В сумерках она с трудом различила его, но зато хорошо слышала, как он шептался с кроликом, словно Юкке был человеком.
— Пелле, угадай, что я умею делать? — живо спросила Чёрвен. — Я умею шевелить ушами.
Но Пелле не слышал ее. Он продолжал разговаривать с Юкке, и ей пришлось повторить одно и то же трижды, прежде чем он ответил.
— Давай посмотрю, — откликнулся он наконец.
Чёрвен встала к окну, где чуть брезжил скуповатый свет, и начала демонстрировать свое умение. Она старалась вовсю, делала отчаянные гримасы и потом спросила с надеждой:
— Выходит?
— Не-а, — протянул Пелле.
Он вообще не понимал, зачем ей понадобилось шевелить ушами, но Чёрвен объяснила, что рождественский домовой особенно любит тех, кто умеет это делать. Тогда Пелле захохотал во все горло и сказал, что, во-первых, никакого рождественского домового нет, а во-вторых, люди, умеющие шевелить ушами, нравятся домовому ничуть не больше тех, которые этого не умеют. Поэтому она с таким же успехом могла бы научиться чему-нибудь более полезному, например свистеть. Это Пелле умел и, прижав еще крепче к себе Юкке, засвистел ему: «На елках зажглись мириады свечей!»
Он свистел также и для Чёрвен, раз уж ей волей-неволей пришлось его слушать.
Пелле и не подозревал, что он наделал, сказав, что рождественского домового нет. Детская вера Чёрвен в чудо с треском надломилась. Неужто домового в самом деле нет? Чем ближе был сочельник, тем больше она волновалась. Может быть, Пелле и прав? Утром в сочельник, когда на завтрак ей дали кашу, она уже настолько отчаялась и перестала верить в домового, что почти выбросила его из головы. Но от этого веселее ей не стало. Какой же теперь сочельник! Рождественского домового не будет… и еще каша на завтрак. Она с отвращением отодвинула от себя тарелку.
— Поешь, оса ты этакая! — ласково сказала Мэрта. Она не понимала, почему у Чёрвен так потемнели глаза. — Такую кашу больше всего любит домовой, — заверила она.
— Отдай ему и мою, — недовольно пробурчала Чёрвен. Она негодовала на этого домового, которого вроде и не было, но который все-таки хотел, чтобы она ела его любимую кашу и шевелила ушами, и обиженно сказала: — Кашу есть да верить в рождественского домового — других дел, по-твоему, у малышей нет?
Ниссе понял: с ней что-то неладно. По лицу Чёрвен он почти всегда мог догадаться, когда с ней бывало неладно. Сейчас он тоже догадывался. И когда Чёрвен впилась в него глазами и напрямик спросила, есть ли на свете домовые или нет, он сразу понял, что сочельник будет ей не в радость, если он откровенно ответит: «Нет, они есть только в сказках!»
И тогда он показал ей старинный деревянный кашник, который принадлежал еще его бабушке. В рождественский вечер она доверху наполняла его кашей и ставила за угол дома для домового.
— Что, если мы проделаем то же самое? — предложил Ниссе. — Давай положим твою кашу в кашник и оставим ее для домового.
Чёрвен засияла так, будто внутри у нее зажглась рождественская свечка. Ясное дело, домовые существуют, раз папина бабушка верила в них! Все-таки здорово, что домовые живут на свете и тайком крадутся за углом дома в сочельник! И хорошо еще, что они любят кашу, — им можно будет сплавить свою. Снова все утряслось, и обо всем этом она непременно расскажет Пелле.
Но встретились они, когда уже смеркалось и все сальткроковцы собрались на обледенелом причале Столяровой усадьбы и смотрели, как сани домового неслись сквозь густую пелену поземки. На облучке восседал самый взаправдашний рождественский домовой и освещал дорогу факелом. Правда, сани и лошадь у него были Янссона, но ведь домовой может взять упряжку взаймы, когда ему надо привезти такую уйму подарков.
Даже Пелле онемел от удивления. Он таращил глаза, все теснее и теснее прижимаясь к отцу. Рождественский домовой бросил на мостки два мешка с рождественскими подарками: один — для Мелькерссонов, другой — для Гранквистов. Получилось у него это ловко и проворно, как у матросов, когда те сбрасывают товары с парохода на пристань в шхерах. А потом сани скрылись в вечерней мгле.
Пелле стоял и раздумывал, как же все-таки получается с домовым. Но тут он заметил, как Юхан смеется и подмигивает Никласу, и чуть не рассердился. Уж они сразу и поверили, что он такой несмышленыш, которого можно запросто провести! Но как бы там ни было, до чего же весело стоять в темноте, слушать звон бубенчиков и видеть, как горящий факел постепенно исчезает в глубине фьорда. И в придачу получить целый мешок рождественских подарков!
Вообще в эти зимние дни Пелле было чудо как хорошо на Сальткроке! Малин наблюдала, как он расхаживает, сияя от счастья, и однажды вечером, когда они остались вдвоем на кухне, она спросила, чему он так радуется. Усевшись с ногами на диван, Пелле поразмышлял немного, а потом поделился с Малин всем, что его так радовало.
— Ну, например, здорово, — сказал он…
Выбраться из дома утром после ночного снегопада и помочь расчистить дорожку к колодцу и дровяному сараю от свежевыпавшего снега. Различать следы разных птиц на снегу. Привязывать рождественские ржаные снопы к яблоням, чтобы подкормить воробьев, снегирей и синиц. Видеть рождественскую елку, за которой сам же вместе с другими ездил в лес. Возвращаться в сумерках в Столярову усадьбу после долгой прогулки на лыжах, стряхивать снег на крыльце, входить в дом и видеть, как дружно горят дрова в плите и как уютно в кухне от ярких отблесков огня. Просыпаться утром, когда за окном еще темно и папа разводит огонь в печке. Лежать в постели и смотреть, как в печке разгорается пламя. Идти вечером навстречу ветру и немножко бояться темноты, ну, только самую малость! Кататься на финских санках по льду до самого канала и тоже самую малость бояться. Сидеть, как сейчас, на кухне и болтать с Малин, есть булочки с марципаном и пить молоко и ничего не бояться. Да, еще забраться в телячий загон в хлеву Янссона и по душам беседовать с Юкке — уж это, пожалуй, самое веселое!
— А ты слыхала, что нынче ночью лиса снова утащила курицу у Янссона?
Пелле побаивался этой лисицы. Два вечера подряд она крала кур у Янссона, а кто крадет кур, может украсть и кролика, и эта кошмарная мысль мучила Пелле. Лиса куда хочешь заберется. Ясно, что она съела рождественскую кашу Чёрвен, хотя та думает, что кашу съел домовой.
— А что думаешь об этом ты, Малин? — спросил Пелле.
— Может, лиса, а может, домовой, — ответила Малин.
Пелле в тот вечер долго не мог заснуть, боясь за своего кролика. Правда, кролик жил в телячьем загоне, но лисицы страшно хитрые, кто знает, как они поведут себя, когда проголодаются и пойдут охотиться на курицу или кролика.
«Лисиц надо убивать», — подумал Пелле. Никогда раньше он не был таким кровожадным, а вот теперь, лежа в постели, он представлял себе, как лиса вылезает из норы на выгоне и крадется по снегу к хлеву Янссона. Пелле даже вспотел от страха и беспокойно ворочался всю ночь во сне.
На следующее утро он случайно встретил Бьёрна, который возвращался из леса с только что подстреленным зайцем. Пелле зажмурился, чтобы не видеть… Бедный зайчик! И почему только Бьёрн не подстрелил вместо него эту дурацкую лису? Да и дядя Янссон был бы рад. Бьёрн согласился с мальчиком, когда услыхал, как обстоят дела.
— Мы, пожалуй, прихлопнем эту плутовку. Передай Янссону, я постараюсь это сделать нынче же ночью.
— Когда мы пойдем на охоту? — загорелся Пелле.
— Мы? — переспросил Бьёрн. — Ты никуда не пойдешь, а будешь лежать дома в постели и спать.
— И не подумаю, — ответил Пелле.
Но это он сказал уже не Бьёрну, а немного погодя Юкке, беседы с которым доставляли ему несказанное удовольствие еще и потому, что кролик никогда ему не возражал.
— Не бойся, если услышишь ночью пальбу, — говорил Пелле. — Я буду с тобой, можешь не сомневаться.
И Пелле сдержал свое слово, хотя ему пришлось изрядно постараться, чтобы не нарушить обещания, данного Юкке. Он долго-долго лежал в постели и боролся со сном, моргая глазами, пока не уснули братья. А как осторожно он крался, чтобы пробраться через кухню на улицу, в то время… как папа и Малин сидели у камина в общей комнате и дверь на кухню была открыта. Просто невероятно, что они не услышали его шагов.
А потом… выйти в ночь и совсем одному бежать по освещенной луной заснеженной тропке. Заставить себя подойти к темному хлеву, который вовсе не был таким приветливым, как обычно. Прошмыгнуть тихонько в хлев, таясь, чтобы Бьёрн не заметил его, дрожа, на ощупь пробраться к Юкке. «О, маленький мой Юкке, видишь, я все равно пришел!»
Ночью хлев кажется каким-то особенным. Тихо, коровы спят, только иногда раздаются какие-то шорохи и звуки. То звякнет колокольчик на шее коровы, когда она во сне мотнет головой. То испуганно закудахчет курица, будто ей приснилась лисица. То Бьёрн заряжает ружье и посвистывает у своего слухового оконца. Вот в оконце заглядывает луна, и на пол ложится лунная дорожка. Дорожку пересекает крадучись кошка Янссона и тотчас пропадает в темноте, откуда видны только ее светящиеся желтые глаза. Бедные крысы, плохо им придется сегодня в хлеву! А бедный Юкке! Что стало бы с ним, если бы Пелле не пришел и не защитил его от лисы. Он крепче прижимает Юкке к себе и чувствует наслаждение от того, что кролик такой мягкий и теплый. Пелле думает о том, сколько ему еще придется ждать. Может, лиса в эту минуту выходит из норы и крадется по снегу к хлеву Янссона.
