Я кивнул. Я был все еще уверен, что Уильяма больше нет, что он унесся вместе с Элой туда, куда отправляются все, кто на протяжении веков был призраком; и я в тысячный раз повторил себе, что так-то оно лучше, хотя моя тоска по нему уже сейчас разразилась с такой силой, что совершенно изранила мне сердце.
— Ну, говори, как ты его вызываешь? — спросил Ангус, а Стью в беспокойстве посматривал на каменное изваяние Лонгспе, словно кролик, глядящий Эдварду Поппельуэллу в ружейное дуло…
— Громко произнеси его имя, — сказал я, — и скажи ему, что нуждаешься в его помощи.
«Пожалуйста! — снова услышал я собственный шепот. — Пожалуйста, Уильям Лонгспе. Помоги мне!..» С той ночи, казалось, промчались годы.
Ангус и Стью взирали на каменное лицо Лонгспе и не издавали ни звука.
— У него такой вид, словно он с этой своей клятвой — всерьез, — проговорил наконец Ангус. — Может быть, он сердится, если его тревожат, не нуждаясь по-настоящему в помощи.
— Очень может быть, — прошептал Стью. — Думаю, нам лучше вернуться обратно. Около полуночи Альма обычно делает еще раз обход. Что, если она заметит, что нас нет?
«Она обвинит во всем меня, — подумал я. — Кого же еще? Только полуночника Уайткрофта».
Ангус повернулся и поглядел на другие надгробия:
— Можно попробовать вызвать кого-нибудь другого.
— Не думаю, что это хорошая затея, — сказал я. — Стью прав. Пошли обратно.
Но Ангус не обращал на меня внимания.
— А как насчет вот этого? — спросил он и указал на надгробие сэра Джона Ченея.
Как я уже упоминал, Ангус становится очень упрямым, если он что-то вобьет себе в свою шотландскую голову. А в эту ночь он надумал увидеть призрака.
— Бонопарт рассказывал нам про Ченея, — сказал Ангус. — Он был телохранителем Эдуарда какого-то и знаменосцем Генриха VII[28] во время битвы при Босворте.
Стью бросил на меня тревожный взгляд.
— Генриха Седьмого? — попытался я отвлечь Ангуса. — Не его ли нашли мертвым в терновнике?
— Нет, это был Ричард Третий, — сказал он и подошел к саркофагу Ченея. — Ченея называли также Великаном, — произнес он с благоговением в голосе.
— Великаном? — выдохнул Стью. — Почему?
— Ученые измеряли кости его скелета, — ответил Ангус, — и установили, что он был по меньшей мере двух метров росту! По тем временам это было очень много.
Если ты ростом со Стью, этого много и сегодня.
— Из услышанного я делаю вывод, что с ним совершенно необязательно встречаться! — сказал он и попробовал оттащить Ангуса от саркофага. — Давай, если уж ты непременно хочешь вызвать призрака, позовем кого-нибудь наших габаритов! Бонопарт рассказывал об этом, как его… детском епископе…
Но Ангус оттолкнул его.
— Нет! — сказал он. — Я не хочу абы какого призрака! Это должен быть рыцарь!
Он откашлялся и прижал руки к алебастровой груди Ченея.
— Хмм… Здравствуйте. То есть… лорд Ченей, будьте добры…
— Он придет только в том случае, если ты положишь ему на лоб несколько монет, — раздался голос позади нас.
Ангус и Стью сделались белыми, как алебастровое лицо Ченея, но я голос узнал, и у меня от радости закружилась голова.
Лонгспе стоял рядом со своим саркофагом и мерцал так, будто все свечи в соборе отдали ему свой свет. Никогда раньше я не видел его столь отчетливо. Он излучал счастье, настоящее счастье.
— Ты хотел, чтобы они увидели меня, Йон, не так ли? — спросил он, в то время как Ангус и Стью так широко пораскрывали глаза и рты, словно были чудищами с водостоков[29] на фасаде собора.
— Да, вроде того, — промямлил я. Я был так уверен, что больше никогда его не увижу. Мое сердце тонуло в блаженстве. — Но почему ты все еще здесь?
— Потому что, видно, ты не последний, кому нужна моя помощь, — ответил он.
— А как же Эла?
— Теперь, когда ты принес ей мое сердце, она всегда меня может позвать.
Лонгспе повернулся к Ангусу и Стью. И улыбнулся, когда они непроизвольно сделали шаг назад.
— Если уж вы меня боитесь, то Ченея, пожалуй, вам лучше и вовсе не вызывать, — сказал он. — Он бывает довольно грубым.
Стью открыл было рот, но на губах у него не появилось ни звука. Ангус же, напротив, учитывая, что он беседовал с призраком впервые, держался на удивление молодцом.
— Ну что ж, у меня все равно с собой нет мелочи, — тихо произнес он.
— Правда, есть еще один способ вызвать этого рыцаря, — сказал Лонгспе. — Ты готов?
Стью в знак отрицания энергично задергал головой, но Ангус кивнул так страстно, что Лонгспе приблизился к надгробию Ченея.
Когда он выхватил свой меч, мы все отпрянули назад. Он глубоко вонзил его в алебастровую грудь Ченея, и из надгробия раздалось проклятие, которое бы в школе обошлось нам по меньшей мере в двенадцать штрафных часов в библиотеке.
— Будь ты проклят, Лонгспе! Ты, хитрая дворняга от рыцарства! — разнеслось по темному собору.
На одно мгновение почудилось, будто алебастровое изображение Ченея приняло сидячее положение. Но это был всего лишь призрак, отделившийся от камня. Он свесил ступни с мраморного цоколя и на несгибающихся ногах подошел к Лонгспе. Он был выше Лонгспе на целую голову.
— Ну что, бастард[30] короля? — проворчал Ченей и откинул назад длинные волосы, такие же серебристо-белые, как и все прочее в нем. — Жаждешь здесь, в галереях собора, помериться силой? Или для чего ты меня разбудил?
— Не сейчас, — ответил Уильям. — Хочу представить тебе друзей моего оруженосца.
Когда Ченей обернулся к нам, Стью прижался вплотную к Ангусу.
— Твоего оруженосца? — спросил он и почесал свою коренастую шею. Даже у призраков иной раз чешется шея. — Который же это?
Я поднял руку:
— Я. Йон Уайткрофт.
«Хартгилл по материнской линии», — едва не добавил я, вставая рядом с Лонгспе. Но призрак, для которого это имело значение, уже канул в Лету.
Ченей смерил меня взглядом с головы до ног и толкнул Уильяма кулаком в грудь:
— Это что же получается, у тебя теперь есть оруженосец, а у меня нет?
— Я мог бы быть вашим оруженосцем! — воскликнул Ангус и так поспешно двинулся к нему, что споткнулся о собственные ноги.
Прикрывшись бледной рукой, Ченей зашмыгал носом и бросил на Ангуса оценивающий взгляд:
— Ты-ы-ы-ы? По мне, от тебя подозрительно попахивает шотландцем! — заявил он пренебрежительно. — А всякому известно, что для хорошего оруженосца шотландец уж больно строптив. С другой стороны, — добавил он, взглянув на Стью, — ты будешь, пожалуй, получше, чем твой дружок. Тот ну уж такой тоненький, что его разве только на копья пустить можно.
— Очень смешно! — ответил Стью обиженным тоном. Негодование, очевидно, заставило его забыть всякий страх. — После всего, что я слыхал от Йона, тебе подобные не могут даже перышка поднять, не говоря уже о копьях!
— Думаю, пора мне тебя поучить уважению, хомячья морда! — забрюзжал Ченей и угрожающе шагнул в сторону Стью, но Лонгспе заступил ему дорогу.
— Отправляйся обратно спать, Джон! — сказал он. — У тебя и в самом деле прескверное настроение, если тебя вызвать в полночь.
Вместо ответа Ченей зевнул так широко, что сквозь его пасть можно было увидеть весь собор.
— Вы здесь единственные призраки? — спросил Ангус, которому великан, несмотря на все его комментарии относительно оруженосцев-шотландцев, все же понравился.
— Нет, — ответил Лонгспе. — Этот собор приютил множество привидений, но большинство из них являются только им подобным.
— …и довольствуются по большей части только вздохами, — заявил Ченей с презрением. — Пойду-ка я опять прилягу. Надеюсь, в следующий раз меня разбудит тот, кто за появление рыцаря выдаст ему соответствующее вознаграждение!
После того как призрак Ченея опять скрылся в гробу, Ангус посмотрел на его надгробие с такой тоской, как собака смотрит на могилу своего хозяина. Мои же глаза были прикованы только к Лонгспе. Его образ тоже померк.
— Подожди! — крикнул я ему вслед. — Как мне с тобой снова увидеться?
— Ты — мой оруженосец, Йон Уайткрофт, — ответил он. — Ты всегда меня можешь вызвать. А я — тебя.
Так обстоит и поныне. Я никогда не заставлял его ждать, так же как и он меня. Львиная печать на моей ладони все еще различима.
Может быть, это из-за полнолуния привидения в соборе спят так беспокойно. В одной из галерей нам повстречался подмастерье каменотеса, о котором рассказывала Элла. Он был ненамного старше нас, но его окутывала густая печаль, тянувшаяся за ним, словно тень, и Стью объявил, что ему на сегодня достаточно призраков.
Взбираясь обратно через окно на второй этаж, ружья Эдварда Поппельуэлла мы так и не обнаружили, и я до сегодняшнего дня не знаю, не было ли оно все же только выдумкой Стью. Было уже глубоко за полночь, но нам было не до сна. Мы играли в карты при свете наших карманных фонариков на кровати у Стью. Думаю, нам просто не хотелось, чтобы эта ночь закончилась, ведь мы знали, что воспоминание о том, что нам довелось увидеть, при свете дня так же побледнет, как и образ Лонгспе.
