— Не смей! — кинулась к нему Лис. Не успела. Все пригнулись от нового удара ветра. Словно это взлетевший Кригер смешал и поднял вихрем воздух разных пространств.
Только две-три секунды Витька приходил в себя. Он даже не упал — стоял, привалившись спиной к стволу старого тополя. У дома напротив — отцовского дома — приткнулся красный низкий автомобиль Рибалтера. Из дверей выносили отца — Рибалтер, Корнелий и незнакомый мужчина в вишневой сутане священника. Витька толкнулся лопатками от ствола и побежал.
Ноги и руки отца висели, как перебитые, но лицо было живое. Он сказал Витьке с нелепо-бодрой улыбкой:
— Да чепуха, бред. Это не пуля, а паралитическая ампула. Живым нужен им Мохов. Тепленького хотели взять, сволочи.
— Кто? — всхлипнул Витька.
— Наверно, те, из Лебена. Решили, что я хороший специалист по стабилизации индексов, кретины… — Речь отца была отрывистой и нервной. — Промахнулись, господа. Пардон, не в то место попали. Конечности — брык, а голова варит…
— Все в машину, — быстро сказал Корнелий. Из воздуха шумно спланировал на Кригере Филипп. — Это кто еще?
Витька не удивился и не разозлился — не до того.
— Со мной, — сказал он.
— В машину!
Отец лежал теперь на заднем сиденье. Мужчина в сутане задрал вишневый подол, вынул из кармана брюк вороненый «дум-дум», сел у отца в ногах.
— Да не будут они гнаться среди белого дня, — пренебрежительно сказал отец. — Понимают, что себе дороже… Хорошо, ребята, что я успел нажать сигнал и вы примчались. Спасибо…
— Помолчи, Алексеич, — попросил Корнелий. — Мальчики, в машину… А этого зверя зачем?
— Надо! — крикнул Филипп.
— Скорей!
Витька и Филипп скорчились между сиденьями, Филипп обнял и прижал притихшего Петьку. Только сейчас Витька спросил:
— Чего тебя принесло?
— На всякий случай.
«Ладно. Может, и правильно…»
Худой, лысый, с повисшими усами Рибалтер втиснулся за руль. Рядом — Корнелий.
— В «Колесо»? — спросил Рибалтер.
— Куда же еще… — бросил Корнелий.
— Совсем вы рассекретите таверну, ребята, — сказал священник.
Машина рванулась. Витька ударился затылком о неживые ноги отца.
— Рассекретим — не рассекретим, а что сейчас делать-то?! — крикнул Корнелий.
— А если сразу на состав? Сын-то здесь… — Священник нагнулся над Витькой. — Ты Виктор Мохов, мальчик?
— Да!
— Отца надо увозить! Туда, к вам! Здесь больше нельзя!
— Я знаю! Но ведь надо сперва к врачу!
— Можно подождать. Это же парализатор! Через несколько дней и так пройдет!
— А если сердце! У него сердце плохое!
— У меня в кармане стимулятор! — громко, даже весело сказал отец.
Машину било на старой дороге. Витька, вздрагивая от толчков, спросил:
— Который час?
— Полдень!
— В двенадцать пятнадцать по Окружной пойдет состав! Можно успеть!
И подумал с горьким удовольствием: «Вот так, папочка. Не хотел, а теперь…» Но тут же резануло его раскаянием и страхом:
— Папа, ты как? Ты живой?
— Да живой я, живой, малыш.
Витька лбом вдавился в колени. И стукало его, и трясло на ухабах. А в Кригере что-то булькало и ухало, как в резиновой канистре…
Вырвались на кольцевое шоссе. Здесь ровно! И скорость! Потом — налево, в путаницу Южной Пищевой слободы, в заросшие полынью переулки. И наконец — дорога вдоль полотна. Справа — болотистые луга, слева — насыпь…
— Все, все! Вот здесь!
Минут пять у Башни все молчали. Словно прислушивались к тому неизвестному, что происходило в Реттерберге.
Неизвестность — она давит, как беда. И сильнее всех она давила Цезаря: ведь не Филипп, а он должен был кинуться вслед за Витькой. И потому, что Витькин первый друг, и потому, что Командор.
«Но разве я просился в Командоры?»
«Просился или нет, сейчас это не имеет значения».
Все понимали его, и все, видимо, жалели. Что поделаешь, раз не дано человеку. Цезарь отошел, сел в тени на выступ фундамента. Лишь бы никто не подходил, не вздумал утешать. И сидел так — виноватый без вины, без обиды обиженный. Потом услышал:
— Если все в порядке, они вот-вот вернутся. — Это Рэм.
— А если что не так, вернется хотя бы Филипп, — не очень уверенно сказал Ежики.
— Ага, жди, — горько возразила Лис. — Он там обязательно влипнет в историю…
Цезарь увидел сквозь неплотно сдвинутые пальцы, как Ежики встал.
— Тогда пойду я… Попробую уловить их ориентир…
— Сиди! — вскинулась Лис. — Не хватало еще, чтобы и ты исчез… Тогда последняя ниточка порвется.
— Надо ждать, — решил Рэм. — Может быть, ничего и не случилось.
«Может быть, не случилось, — будто ударило Цезаря. — А может быть… что?!»
И собственный стыд и обида сразу затерялись позади страха за Витьку. За Филиппа…
И страх стал ощутимым, как болезненный нарастающий звук.
Словно беда приближалась с воем вошедшего в пике самолета.
Она стремительно поглощала последние мгновения, в которые можно еще что-то сделать! Кинуться! Спасти!
…Цезарь и потом не мог понять, что его толкнуло. Он бросился в Башню! Шар только что подошел к гранитному краю. Щелкнуло. Шар медленно стал отходить. Цезарь схватил медную ленту, а ногами зацепился за каменный поребрик. Остановить! Задержать. Сбить хоть на миг эту неумолимую равномерность!
Многопудовый маятник смахнул мальчишку с места, словно кузнечика. Цезаря потащило по гравию…
Подходящая платформа нашлась в середине состава, между глухими товарными вагонами. Почти пустая. Только у бортов лежали несколько тугих и пыльных мешков. Кажется, с цементом. Дощатый пол местами был покрыт спекшейся цементной коркой.
Рибалтер постелил свой пиджак. Отца положили на него спиной, а головой и плечами — на мешок. Витька сел рядом на корточках. Филипп устроился поодаль на мешке, с Петькой на руках.
— Возвращайся к Башне, — сказал Витька. — Чего тебе еще здесь… Ребята волнуются.
Филипп рассудительно возразил:
— Вот убеждусь… то есть убедюсь, что все в порядке до конца, тогда вернусь.
Рибалтер, Корнелий и человек в сутане прыгнули через борт вниз, потому что состав дернулся. Стояли под насыпью и смотрели, как едет платформа. Лысый, унылый Рибалтер нерешительно помахал рукой.
Витька поглядел на отца. Его омертвевшие руки и ноги вздрагивали в такт колесам. Но лицо было живое, он даже улыбался опять.
— Ничего, малыш. Выскребемся…
До сегодняшнего дня он никогда не говорил «малыш». Витька прикусил губу и стал смотреть через борт.
Окраина Реттерберга быстро убежала назад, потянулись привычные заболоченные луга. Так и будет до того места, где поезд чиркнет по краю соседнего пространства, скрежетнет ржавым тормозом, остановится на пару минут. И тогда…
«Ох, а как я стащу его вниз?» — подумал Витька об отце. Там, в Реттерберге, это никому почему-то не пришло в голову. Все, наверно, считали, что Витька уезжает в такой благословенный край, где не может быть никаких трудностей и проблем. Даже минутных.
«Ладно хоть, что Филипп не смотался», — подумал Витька и взглянул на него. Тот гладил присмиревшему Петьке гребень, тихонько теребил бородку… И вдруг Петька рванулся, прыгнул на трясущийся пол! Подскочил и заорал! Так же коротко и яростно, как недавно у Башни. Филипп кинулся к нему, Витька вскочил на ноги.
И сразу увидел улан.
Они мчались параллельно поезду на своих черных дисках — одноколесных мотоциклах без рулей. Пять человек. Справа и слева догоняли платформу. Размытые в воздухе от скорости диски едва касались травы. Два улана были метрах в пятидесяти, два других ближе. А один летел по насыпи рядом с платформой, Витька видел его голову в круглом шлеме и черные кожаные плечи. Вот он выгнулся, положил свои лапы на дощатый борт за спиной у Филиппа. Хочет прыгнуть на платформу?
— Филя! — заорал Витька.
Филипп рывком оглянулся и (маленький, а молодчина!) босой пяткой вдарил по пальцам улана. Тот оскалился, отпустил на миг и вцепился в борт снова. И тут с грозным кликом ему в лицо ударился Кригер! Этакий ком взъерошенных от ярости перьев и когтей! Ударился, отскочил, упал на пол. Улан исчез. Прыгнув к борту, Витька увидел, что улан, как большая черная кукла, катится отдельно от диска по насыпи.
В это время ударили выстрелы. С двух сторон. Пули расщепили борта и ушли в стенку переднего вагона… Витька не испугался сперва, удивился только: «Они что, с ума сошли? Здесь же люди!» Пуля вспорола мешок, пыль попала в горло.
— Ложитесь, идиоты! — заорал отец. — Быстро!
Витька толкнул Филиппа, тот послушно упал, ухватив и прижав Петьку. Сам Витька брякнулся на коленки, глянул через правый борт. Два улана мчались метрах в двадцати и картинно целились из длинных пистолетов — держали их двумя руками.
