Петькина кровь бежала Филиппу на колено и стекала по ноге.
Витька, пошатываясь, подошел, поднял тяжелую голову Кригера, спрятал ее под крыло. Взял петуха у Филиппа, положил на мешок. Филипп не сопротивлялся. Только спросил:
— Это что? Все?..
— Да…
Глаза у Филиппа были сухие. Он спросил опять:
— А в тебя не попало?
— Нет…
Филипп снял свою разноцветную рубашку, подолом смазал с ноги кровь. Стал заворачивать в рубашку Кригера. Витька помог ему. И услышал:
— Виктор…
Хлесткая, как пощечина, обида на отца все еще звенела в Витьке. Но он обернулся сразу.
— Все. Я сшиб последнего… — и поперхнулся. По отцовскому лицу текли слезы. Он всхлипывал и судорожно переглатывал. Витька, обожженный новым мгновенным страхом, кинулся к нему, упал рядом. — Папа! Что с тобой? Ранило, да?!
Отец между всхлипами вытолкнул слова:
— Стимулятор. В кармане. Дай…
Витька засунул трясущиеся пальцы в нагрудный карман отцовской рубашки. Выдернул крошечную кассету рубиновых ампул.
— Одну. В зубы…
Витька рванул фольгу, сунул прозрачную пилюлю отцу между зубами. Тот сжал челюсти. Зажмурился. Лицо быстро порозовело. Он открыл глаза. Витька с облегчением хотел подняться.
— Не вставай! Дурак!
— Папа, да все уже! Никто не гонится. И я их всех…
— Молчи! Ковбой зас… — Отец опять всхлипнул.
— Папа, ну что с тобой? Сердце, да?
— Заткнись!.. Сердце… — Отец опять прикрыл глаза, помолчал так несколько секунд и тихо сказал, не поднимая век: — Если ты когда-нибудь вырастешь, и у тебя, у бестолочи, будет сын, и он станет плясать под пулями, а ты не сможешь двинуться при этом… тогда узнаешь… сердце…
Щеки у отца были запавшие, с седой щетинкой, на коже — цементная пыль. И на желтой грязной рубашке пыль. А сквозь рубашку проступали ребра отцовского тела, худого и беспомощного. Витька задохнулся от жалости к отцу, просто подавился этой жалостью. Лбом упал ему на плечо.
— Папа… Ну все же… Ну нельзя было иначе, они же гнались. Один уже на платформу лез. Хорошо, что Филипп…
Он поднял лицо, посмотрел на Филиппа. Тот, с размазанной по ногам кровью, сидел, съежившись, на мешке, гладил пестрый сверток.
Поезд стал тормозить.
Как они стаскивали с платформы отца, Витька потом долго вспоминал с дрожью. Надо было спешить, поезд стоял всего две-три минуты. А сил-то…
Сперва они с Филиппом за ноги и за плечи подтащили Михаила Алексеевича к правому борту. Надо было сходить с поезда только на правый скос насыпи. Сойдешь налево — и останешься в Западной Федерации. И придется ждать нового поезда, чтобы через него преодолеть барьер и оказаться в окрестностях «Сферы». Только так, иного пути нет…
Потом отца по мешкам придвинули на самую кромку полуметрового борта. До грани равновесия — так, что одним боком он повис над насыпью.
— Вы, ребята, не церемоньтесь, вы это… — говорил он. Только словами и мог помочь. — Это самое… Вниз меня, как куль… Я все равно ничего не чувствую. Бросайте…
Бросить они, конечно, не решились. Прыгнули на полотно, за рубашку и брюки потянули Михаила Алексеевича на себя. Он рухнул на них, подмял, втроем покатились под откос. Витька вскочил, стал переворачивать, укладывать отца среди лопухов.
— Пап… ты как?
— Как огурчик… — У него был расцарапан подбородок. — А ты?.. А вы? Где этот-то? Пират кудлатый…
Филипп снова забрался на платформу и прыгнул с нее, прижимая запеленутого Петьку.
Поезд лязгнул, пошел.
Филипп в трех шагах от Витьки и отца сел на корточки, развернул рубашку, смотрел на Петьку. Тихонько приподнял и опустил крыло. Отец скосил глаза.
— Да-а… теперь только на суп годится, бедолага…
Филипп стрельнул гневным взглядом. Витька весь напрягся. Отец жалобно заулыбался:
— Вы, ребята, это… простите. Я, конечно, старый циник. Только… главное-то, что с вами все в порядке… А что дальше?
Витька поднялся.
— Тут в ста метрах контрольная будка с телефоном. Позвоню в «Сферу», пригонят вертолет.
— Сколько хлопот из-за старого паралитика Мохова… Да, не так я хотел вернуться…
Витька поморщился. Но не от слов отца, а потому, что снова сильно заболела пятка, отбитая о «пчелу».
— Филипп, я пошел. Ты подежурь…
Тот молча кивнул.
…Аппарат в будке молчал, будто каменный. «Порядочки…» — сказал Витька и, хромая, побрел назад, чтобы сообщить: придется теперь ковылять ему до «Сферы» пешком, а это километра три. Или два километра до шоссе, где автобусы, машины, телефоны и всякая цивилизация.
Филипп выслушал Витьку безучастно. Сидел, гладил Петьку. Отец сказал:
— Иди, за меня не волнуйся. Мне даже хорошо. Когда тело неживое, душа отдыхает. Не часто бывает такое…
Шутил еще. У Витьки опять зацарапало в горле.
— Пойду.
— Иди… Постой. Сядь рядом на минутку… Слушай, ты там не поднимай шума. Скажи Скицыну или кому еще потихонечку. Мне, сам понимаешь, ни к чему торжественная встреча…
— Ладно… — Витька хотел встать. И увидел, как вдоль насыпи идет к ним, хромая, улан в порванной кожаной куртке и с разбитым лицом.
Это был тот самый улан, последний. Витька узнал его.
«Как он смог пробиться? По инерции, что ли? У самого барьера полетел с диска…»
Но эта мысль была не главной, мелькнувшей. Главная — о пистолете.
Маленький револьвер улан, видимо, потерял и теперь держал в опущенной руке тяжелый казенный «дум-дум».
Он подошел, широко расставил ноги в похожих на черные бутылки крагах. Был он без шлема, пыльно-светлые волосы прилипли к разбитому лбу. Глядя на отца, улан спросил хрипло и официально:
— Господин Михаил Мохов?
— Допустим, — очень спокойно сказал отец.
— Старший сержант спецбатальона корпуса черных улан Дуго Лобман… Никому не двигаться с места…
— Я, как видите, и не могу… А детям почему нельзя?
— Вы, господин Мохов, арестованы по обвинению в нелояльности и действиях, направленных на подрыв государственной системы Вест-Федерации. Он… — сержант качнул стволом в сторону Витьки, — за террористический акт в отношении сотрудников безопасности. Он… — это про Филиппа, — с профилактической целью.
— И кто же дал санкцию на арест? — с холодноватым интересом спросил отец.
— Командир спецбатальона.
— Но ведь уланы лишены права спецнадзора и судебной власти.
— Спецбатальон не лишен… Не двигаться. Я стреляю мгновенно.
Когда он говорил, губы шевелились, а побитое лицо оставалось деревянным.
— Старший сержант Лобман, — сказал отец. — Лучшее, что вы можете сделать, — это обратиться к врачу… А стрелять не надо, это весьма чревато для вас. Вы находитесь не в Западной Федерации, а на территории совершенно иного государства, где стрельба не поощряется.
У Дуго Лобмана слегка шевельнулась рассеченная бровь.
— Иное государство в часе езды от Реттерберга? Кому вы это говорите, господин Мохов!
— Скоро вы убедитесь в этом.
— В чем бы я ни убедился, господин Мохов, это не пойдет вам на пользу. Если через полчаса здесь не появится уланское подкрепление с транспортом, я буду вынужден застрелить вас во исполнение инструкции, данной мне командованием.
— Вы ответите по всей строгости законов здешней страны.
Дуго Лобман сказал без интонаций:
— Если бы я даже поверил вам и опасался возмездия, это не помешало бы мне выполнить мой долг. Я улан.
— А когда вы стреляли в мальчика на платформе, тоже выполняли свой долг?
— Да.
«Бред какой-то! — отрывисто думал Витька. — На своей земле, в двух шагах от „Сферы“… Кто мог ожидать? И ведь выстрелит, гад…»
Он сидел рядом с отцом. А Филипп — спокойно поглядывающий исподлобья — в трех шагах. Ему, Филиппу, легче было бы вскочить и броситься в межпространство. А оттуда — в «Сферу». А найдет он «Сферу»? Найдет, если объяснить… А как объяснишь? Улан не даст… Да и не успеет Филипп: надо секунды две, чтобы уйти, сержант успеет выпустить пол-обоймы… А сам Витька и шевельнуться не сможет — сразу получит пулю. Да и как оставишь отца…
Вот идиотство-то! Не страшно даже, а чертовски обидно… Одна надежда — случается, что по здешним рельсам ходит дрезина путевой службы… Или нет, не надо дрезины. Этот тип сразу выстрелит в отца… А что делать? Кинуться, вцепиться улану в руку? Срежет пулей в броске…
Никакого пополнения старший сержант Дуго Лобман не дождется. Полчаса пройдет. И тогда… Он же дуб, слушать ничего не хочет, скотина!
— Сержант, отпустите хотя бы детей, — сказал отец.
— Это исключено.
— Но вы же должны понимать, что…
— Советую вам помолчать и…
Мелькнула серо-зеленая тень. Пистолет грохнул, пуля взвизгнула в метре от Витьки. Дуго Лобман изогнулся в прыжке за отлетевшим в сторону «дум-думом»…
— Потом… извини, — сказал Цезарь, когда Лис опять начала говорить, что надо снять комбинезон и осмотреть царапины.
