В темной реке плеснула большая рыба. Земля была холодной; кое-где из нее, словно утесы, поднимались кристаллы льда.
Мыши сбились в кучку для тепла, но этого было мало. Пришлось отправиться на поиски хвороста. Вскоре как нельзя более кстати обнаружилась куча веток, видимо оставленных ондатрой. Мыши напихали в щели соломы, и Янтарка наколдовала огонь. Вскоре костер уже весело потрескивал, распространяя несравненное ощущение тепла и уюта.
Янтарка, Терн, Бен и Бушмейстер пододвинулись поближе к огню. Их маленькие черные глазки сверкали, словно бусинки.
Янтарка через огонь посмотрела на Бена, который сидел напротив нее, протянув к костру передние лапки.
— Итак, — спросила она как можно более непринужденным голосом. — Ты готов снова стать человеком?
«Скажи нет. Ну, пожалуйста, скажи нет».
Она не хотела терять его. В виде мыши он был таким хорошеньким, а на людей она так пока и не научилась смотреть без содрогания: со своей безволосой шкурой они выглядели похожими на жаб-переростков.
— Ну конечно, — радостно сказал Бен. — Я готов!
Янтарка кивнула, горло у нее сдавило. Она проглотила слезы:
— Хочешь, чтобы я сделала это сейчас?
Бен радостно затряс головой, но тут ему в голову, кажется, пришла какая-то мысль.
— Нет, давай подождем до дома. Лучше там.
— О'кей, — согласилась Янтарка, которой только что продемонстрировали подписанный смертный приговор.
«Теперь, если я хочу остаться с ним, — думала она, — я должна буду тоже стать человеком. Я должна буду каждый день смотреть на это его дурацкое человеческое тело. Мне придется научиться жить без меховой шкурки… без усиков и без хвоста. Я стану страшной, как любая другая человеческая девчонка».
Янтарка сомневалась, что способна подложить самой себе такую свинью, несмотря на всю ее любовь к Бену.
Тогда ей оставалось только жить рядом с ним тихой мышкой, спать среди клубков мягкой пыли под кроватью, промышлять себе ужин на кухонном полу среди крошек…
Янтарка чувствовала себя совершенно растерянной. Если она станет человеком, она утратит всю свою привлекательность; если останется мышью — никогда не сможет быть ему подругой так, как им того хотелось.
Мыши сидели у потрескивавшего костерка. Миллионы звезд пылали у них над головами.
Должно быть, мягкая печаль охватила всех, потому что Бушмейстер запел медленно и тихо:
Был долог и опасен путь,
Но нам пора домой.
Прощай, мой друг, и не забудь,
Как вместе шли с тобой.
Мы пережили много бед,
И кровь, и мрак ночной.
Но горше бед судьбы ответ:
Один иду домой.
Бен слушал грустную мелодию и едва не плакал от того, что Бушмейстеру так тоскливо.
Но где-то глубоко у него внутри все ликовало.
Весна возвращалась на землю, и высоко-высоко в темном небе перекликались гусиные стаи. Скоро мыши уснут, но он, Бен, заснуть не сможет — так ему сейчас сладко и волнительно.
«Завтра я, наверное, уже буду дома, — думал он. — Если мы сейчас поспим, а вечером снова поймаем гуся, то еще до полуночи перевалим через горы, и вот он, дом».
Когда все отправились на боковую, Бен добровольно вызвался нести первую стражу. Он стоял у костра со своим маленьким копьем и счастливо глядел во тьму. На мгновение в ней возникли отражающие костровой пламень яркие желтые глаза, и тут же пропали. Лиса? Или норка?
Кто бы это ни был, он бесшумно исчез и не стал тревожить лагерь.
Потом он, наверное, задремал, потому что, проснувшись, обнаружил рядом с собой Терна.
— Значит, ты рад, что скоро будешь дома, снова станешь человеком? — спросил тот.
— Ага, — ответил Бен.
Ему не хотелось в этом признаваться, но по дому он и вправду скучал. Да что там, он и по школе соскучился.
— А что такого замечательного в том, чтобы быть человеком? — невинно поинтересовался Терн.
Об этом Бен, надо признаться, до сих пор не особенно много думал.
— Человек — он добрый, — сказал Бен, потому что именно таким он больше всего и хотел быть.
— Добрый к кому? — переспросил Терн. — К другим животным?
Бен и хотел бы сказать, что да, но понимал: это не будет правдой. Он сам чуть не скормил Янтарку ящерице в первый же день их знакомства. И он бы непременно убил ее, не преврати она его в мышь.
А правда как раз была в том, что к большинству животных люди были отнюдь не добры. О нет, некоторые люди держали у себя дома собак и кошек, зато других зверей они специально выращивали на фермах и ели, а на третьих, диких, вообще охотились и убивали, не задумавшись ни на мгновение, как они себя при этом чувствуют.
— Кажется мне, что ты многому научился, — сказал Терн, внимательно глядя на него. — Ты добрый мыш, Бенджамин Чаровран. Ты спас жизни сотням тысяч мышей. Возможно, ты даже спас весь мышиный род. Это заставляет задуматься: а могла бы сделать все это мышь, которая мышь, а не мышь, которая человек? Хватило ли бы у мыши храбрости? Или просто дело в том, что ты все еще человек, одетый в мышиную шкурку?
— Я не знаю, — сказал Бен, и то была чистая правда.
Он больше не знал, кто он такой. Он выглядел мышью и двигался как мышь, но внутри, вполне возможно, все еще оставался человеком.
— Если бы на свете было побольше таких людей, как ты, — сказал Терн, — это было бы по-настоящему здорово. Я очень благодарен судьбе за то, что мне довелось познакомиться с тобой, Бенджамин Чаровран.
— И тебе спасибо, — смущенно пробормотал Бен, и в животе у него заурчало.
Он уже очень давно не ел, а к утру сильно всхолодало. Огонь почти угас. Бен оглянулся по сторонам, прикидывая, чем бы тут можно было поживиться.
В пучке травы неподалеку раздался сухой треск, и из темноты внезапно вылетели несколько зерен овса, шлепнувшись оземь прямо у Беновых ног.
Бен в удивлении уставился на них, и тут ему в голову пришли сразу две гениальные мысли. Во-первых, что Терн, наверное, опять читает его мысли, откуда и почерпнул информацию о том, что Бен голоден. А во-вторых, что у Терна, кажется, появились какие-то новые таинственные способности.
Зерна тем временем взмыли в воздух и ехидно зависли прямо напротив мордочки Бена. Глаза у него едва не вылезли на лоб; назад он, во всяком случае, отскочил, пока еще чего не случилось.
— Ты их двигаешь силой мысли! — закричал Бен.
— Это вовсе не трудно, — флегматично сообщил Терн. — Мозгам нужна энергия, чтобы думать. Я просто перераспределяю ее и использую для подъема зерен в воздух.
— Настоящая левитация! — обомлел Бен.
Ему уже случалось видеть такие штуки — на любом цирковом шоу фокусники заставляли предметы летать. У них это был главный тест на умственные способности — уметь перемещать вещи одной только силой разума.
— Ого, — сказал Бен, восхищенно глядя на Терна. — Да ты точно самый умный мыш на свете!
— Что ты об этом знаешь? — ухмыльнулся Терн.
Он отвернулся, вперив взор в ночную тьму.
— Попрощайся за меня с остальными, — прошептал он. — Ненавижу прощаться.
— Куда ты пойдешь?
— Изучать мир, — сказал Терн. — В нашей множественной вселенной полно странных мест и удивительных приключений. Если вам повезет, в один прекрасный день я вернусь и возьму вас с собой.
С этими словами он отступил от костра в тень. Что-то сверкнуло, и Бен увидал как бы тоннель, распахнувшийся в ткани ночи. На том, дальнем его конце улыбался другой мир, где три розовых солнца вставали над полями пурпурной травы, и огромные птицы, сверкавшие, словно молнии, чертили в небе.
Терн поскакал им навстречу и остановился на пороге пейзажа, озаренный нездешними лучами. В следующее мгновение тоннель схлопнулся, и Терн пропал из виду.
«Он ушел туда, куда мне дороги нет», — подумал Бен; в сердце шевельнулась иголка сожаления.
Глава двадцать шестая
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
Нет места лучше дома.
Дороти[18]
Перелетая на гусиной спине Каскадные горы, Янтарка поняла, что больше не может выносить чувство утраты. Терн ушел, и, хотя Бен честно пытался объяснить ей, что случилось, она попросту ничего не поняла.
Терн ее бросил, и Бен, скорее всего, тоже скоро последует его примеру.
Пейзаж кругом, казалось, двигался сам по себе. Над ней летели назад стаи перистых облаков, внизу — синеглавые сосны и озера, в которых отражалось небо.
Они перевалили увенчанный снежными шапками горный хребет, где ветер кидался в них пригоршнями колючей ледяной пыли, и Янтарка увидела великолепную радугу, мостом раскинувшуюся над равнинами.
Все двигалось, все менялось. Одна лишь Янтарка сидела на спине гуся неподвижно, желая только одного: чтобы мир оставался таким, как есть.
