Я подошла к нему.
— Нико, не хочешь ли подняться со мной к палатке и поужинать со всеми?
Он резко повернулся ко мне. Он, ясное дело, не рассчитывал, что я пойду за ним. Быстро взглянув на меня, он уставился в землю. Это опечалило меня.
— Можешь спокойно глядеть на меня, — тихо сказала я. — Я больше не опасна.
Я почувствовала, как слезы жгут уголки глаз. Довольно того, что глаза Пробуждающей Совесть заставляют тебя ощущать свое одиночество, но как-то странно и словно бы непривычно, если этой силы больше нет. Будто я больше не была настоящей дочерью своей матери. И будто бы я больше не была сама собой. Мама сказала, что дар этот может вернуться снова, что силы Пробуждающей Совесть лишь притаились, и порой бывает, что мелькнет какой-то проблеск, как нынче при встрече с мужланом в кожаном фартуке. Но чаще всего ничего не случалось, когда я смотрела на людей.
— Дина… — Он коснулся пальцами моей щеки так легко, что я почувствовала лишь мимолетное тепло его руки. — Это печалит тебя? Ведь, должно быть, чудесно смотреть на других людей, не выворачивая наизнанку самые мрачные тайны их душ.
— Не знаю, — ответила я.
— У тебя появилась возможность быть обыкновенной, — проговорил он. — Ты даже не подозреваешь, как я тебе завидую.
Я не ощущала себя обыкновенной. Я ощущала себя сломленной, разбитой на куски…
— Пожалуй, уже слишком поздно, — сказала я. — Не уверена, что могу быть обыкновенной. Я вроде никогда этому не училась.
— Тогда меж тобой и мной больше общего, чем я думал, — мрачно вымолвил он.
— О чем ты?
— Если б я мог выбирать, то, полагаю, хотел бы быть… ну, сыном конюха. Или купца. Или плотника.
— Ты говоришь так только потому, что никогда не ходил вечно голодным на исходе зимы, когда есть нечего.
— Я ведь не говорю, что хочу жить в бедности! Или голодать! Или мерзнуть! Но всю мою жизнь все кругом рассуждали, каким я был или каким мне следует быть. В детстве мне запрещали играть с детьми стражников — ведь я был княжьим сыном. Я хотел обучаться мастерству горшечника или резчика по дереву, но нет, мне вместо этого непременно нужно было брать уроки фехтования. А когда я не пожелал больше этим заниматься, когда я зашвырнул свой меч, то… Но ты ведь это знаешь…
Да! Я знала это. Его отец поколотил Нико. Каждый раз он колотил все сильнее и сильнее, повторяя злобным шепотом: «Настоящий муж ничто без своего меча». Но Нико не хотел больше заниматься фехтованием, сколько бы ни бил его отец.
— А когда позднее… Когда случилось это… с отцом, Аделой и Бианом… Когда их убили, все решили, что это моих рук дело, а многие еще до сих пор в это верят. Для них я — Монстр Никодемус, и они, ничуть не колеблясь, убили бы меня, а потом похвалялись бы этим. Когда я сидел в подземной темнице крепости Дунарк, кое-кто спускался вниз только ради того, чтобы плюнуть мне в лицо… Люди, которых я знал, люди, с которыми я рос…
— Но теперь так думают далеко не все! Предводитель не верит этому, и вдова тоже, да и все, кто их окружает, их единомышленники. Ведь там, в Низовье, в Дунарке, были люди, что сопротивлялись Дракану по мере своих сил, сопротивлялись тайно! Это правда!
— Для них я — молодой господин, и они хотели бы, чтоб я пошел войной на Дракана и освободил Дунарк и все другие захваченные им города… Чтобы все смогли жить счастливо до конца дней своих. Им нужен герой, вот что!
— А разве это так уж худо? Это, во всяком случае, куда лучше, чем ходить в монстрах!
— Так тебе кажется? А ты заметила, сколь часто герои погибают в битве? А потом люди слагают прекрасные песни о героях. Но герой мертв и так и останется мертвым! Мертвехоньким! А я ничуть не спешу вскочить на своего белоснежного иноходца и отправиться убивать народ, пока некто, лучший и более удачливый, чем я, всадит в меня свой меч. Нет уж! Благодарствую!
Он показался мне смущенным и вместе с тем терзаемым совестью, будто он в самом деле подумывал, что ему пора вскочить на своего белоснежного иноходца и все такое прочее… Я хорошо понимала, что ему не хочется быть убитым, и все же… Я всегда считала, что он собирается в один прекрасный день вернуться в Низовье — сразиться с Драканом.
— Но тогда чего же ты хочешь? — вырвалось у меня. Ведь я словно бы не могла видеть, что он кончит свои дни как овчар Эвин из клана Мауди Кенси. Для этого он не особо годился — я помнила, что не более недели тому назад мы все вместе искали овец, похищенных у этого овчара.
Нико, подняв голову, один-единственный раз глянул на меня.
— Я хочу быть самим собой, — прошептал он. — Неужели это так ужасно? Хочу лишь, чтоб мне позволили быть Нико, а вовсе не героем или монстром для других людей.
— Да, но, Нико, что ты хочешь этим сказать? — Я невольно глянула на руку, в которой он по-прежнему сжимал свой скиллинг, и Нико тут же заметил это.
— Я имею в виду, что я выпиваю кружку пива, когда мне этого хочется. Точь-в-точь как другие обыкновенные люди. Так что можешь тут же помчаться домой к Местеру Маунусу и наябедничать ему. Мне это безразлично!
Я не знала, что мне делать. Ведь не так уж страшно, если он выпьет эту кружку пива. Беда в том, что Нико не обойдется одной кружкой. Или даже пятью или шестью. И это было на самом деле одной из причин того, что Дракану было так легко обвинить его в трех убийствах.
Быть может, я могла бы остановить его, будь у меня еще взгляд Пробуждающей Совесть. Но ведь его у меня больше не было.
— Нико! — произнесла я. — Когда ты купишь свое пиво, не поднимешься ли ты наверх повечерять вместе с нами? У нас разбит лагерь там, у тех скал.
Я указала пальцем.
Лицо Нико уже не казалось таким, как прежде.
— Пожалуй, я приду, — вымолвил он. — Не печалься! Я, пожалуй, приду!
Я поднималась вверх, к скалам. После целого дня шума и толчеи чудесно было очутиться хотя бы чуть-чуть в стороне от ярмарки. Теперь-то я была рада-радешенька, что мама выбрала такое отдаленное место для лагеря. Роса, будто сероватый покров, легла на траву и скалы, а у меня от ходьбы по траве стали влажными лодыжки. Солнце почти зашло, и на глади небес осталось всего лишь несколько золотистых полосок, но еще не было темно, а только слегка сумеречно. Вообще-то здесь, в горах, накануне Иванова дня никогда не бывало по-настоящему темно. Дым от костров туманной пеленой стелился над долиной, и слышно было, как блеют овцы, мекают козы и облаивают друг друга собаки.
Вдруг он снова предстал передо мной, будто вот-вот из-под земли вырос! Он — тот самый человек! Тот, в красной рубашке! Переведя дух, я закашлялась от неожиданного испуга.
— Я тебе не сделаю ничего худого, — произнес он своим странным голосом, только мягче и звонче. — Мне только очень хотелось бы узнать, как тебя зовут!
Я не ответила. Я помчалась прочь, вверх, в горы. До лагеря было недалеко. Наш громадный пес Страшила залаял, услыхав, что я бегу, а Каллан, разжигавший костер, стремительно вскочил на ноги.
— Что там случилось? — резко спросил он.
— Ничего, — запыхавшись, ответила я. — Один человек. Всего лишь один человек, который…
— Где он? — прервал меня Каллан.
— Там… — Я махнула рукой в сторону горного склона.
Но там никого не было. И ничего, кроме обломков скал, росы и дыма от костров. Человек исчез…
— Там никого нет, — сказал Каллан.
— Он… он, пожалуй, снова спустился вниз, на ярмарку.
Но я не понимала, как он смог так быстро исчезнуть. Просто взял и испарился. Будто призрак.
— Что за человек? Что ему надо?
— Ему хотелось узнать, как меня зовут.
Это прозвучало чудно даже для моих ушей. Однако Каллан кивнул, словно это было самым обыкновенным делом, словно это в порядке вещей.
— Хорошо, что ты осторожничаешь, — произнес он. — Но не думаю, что он желал тебе зла.
Сама-то я не знала, что и думать. Чужак говорил, что ничего худого мне не сделает. Но нужно ведь быть совсем дураком, чтобы сказать: «Иди сюда, я обижу тебя!» И я не могла избавиться от ощущения, что было во всем этом что-то подозрительное.
Я села у костра и радовалась, что Страшила со мной, пока Каллан спускался вниз с Кречетом за повозкой. Немного погодя явились Давин с Пороховой Гузкой, а потом мама и все остальные. Матушка раскошелилась и накупила копченых колбасок, ведь мы так выгодно поторговали. А пока мы ели и болтали, я забыла того человека.
Ярмарка была в канун Ивана Купалы, это был праздник середины лета. И мы хоть на этот раз заработали немного денег. Давин был рад, одержав победу, — ведь Кречет-то пришел вторым на скачках! А матушка посулила нам чуть позднее пойти в палатку музыканта послушать музыку и, может, немного поплясать.
Мама встряхнула меня:
— Дина, просыпайся. Надо складывать вещи!
— М-м-м-х!
