И хотя Пенн, став уже командиром стрелков, называл свою работу «врачебной охотой», он отлично помнил, что родился в другое время, чем его дед и даже отец, которые охотились по-настоящему. Когда не в кого стрелять разрывной пулей, «врачебная охота» — лучшее занятие для таких азартных, сильных, жаждущих погони за зверем парней, как он сам. Сейчас сонные стрелки отдыхали, переживая во сне, быть может, еще раз свои приключения; спали все, кроме тех, кто вел машины вместе с проводниками.
Пустив аэромобиль на малой скорости, командир с удовлетворением поглядывал на свой Ноев ковчег. Пятьдесят голов — гордость любого охотника. Добыть пятьдесят голов, когда почти вся саванна превращена в поля и пастбища, когда звери скрылись в колючих зарослях, — значит месяц бродить с пересохшим от жажды ртом по пустыне. Месяц адской работы! Там, на платформе, были и его, Пенна, «охотничьи рекорды»: носорог с мощным рогом и лев с редкой черной гривой. Лев выскочил из травы в пяти шагах от Пенна и, остановленный выстрелом, свалился тяжелым мешком, чуть не царапнув его по плечу; носорог, которого охотник выслеживал больше недели и встретил на узкой тропе, со свойственным ему яростным упрямством не пожелал уступить Пенну дороги…
Была и вторая программа, о которой командир двадцать шесть докладывал фон Кругу. Цель ее профессор не объяснил даже Пенну, но для стрелков она представляла особый интерес: состязание в меткости. Надо было попасть особой радиопулей в определенное место головы или тела. Зебры и страусы, антилопы и жирафы, помеченные радиопулей, убегали галопом. Более агрессивные мишени, если они обнаруживали охотника с бесшумным ружьем и нападали на него, получали вдобавок сонную пулю. Такую жертву не трогали: через несколько часов зверь просыпался, вставал на ноги.
Сонные стрелки не интересовались задачами такой необычной охоты. Считали, что у науки свои причуды; они же получают от этих причуд удовольствие, не нарушая — что очень важно — правил закона о браконьерстве: радиопули не убивали животных. А кроме удовольствия, стрелков ожидала специальная награда. Командир всегда знал, кто попадает точно в цель: в радиоящике пеленгатора, который он возит в своей машине, каждая радиопуля попискивает своим сигналом.
… Пени посмотрел на часы и убедился, что ночь подходит к концу. Звезды вскоре погаснут, и огненный шар начнет свое привычное кружение над пустыней. К тому моменту колонна выберется на каменистый кряж. Кряж ведет к реке и зеленым холмам. Дальше — шоссе. На этом шоссе можно развить скорость и через несколько часов доставить груз на аэродром.
С востока, опережая на полчаса солнце, к каравану приближалось странное существо. Если бы Сергей Сыроежкин мог видеть сейчас своего лохматого друга, он ахнул бы от изумления: вытянувшись в воздухе стрелой, Рэсси летел на крыльях. Впрочем, для любого наблюдателя с земли шесть прозрачных плоскостей, похожих на крылья насекомого, были почти неразличимы, как незаметны бывают крылья летящей мухи — одно лишь мелькание в глазах. Крылья вращались сверху вниз мощными взмахами, делая петли в виде восьмерки, лапы были спрятаны, уши крепко прижаты — все подчинено скорости.
Рэсси пространствовал.
Это не значит, что он просто летел на большой скорости, отмеряя километры. Он искал цель, и все его существо, все тончайшие механизмы излучали, исследовали то, что простиралось под ним и вокруг него.
Со своей высоты Рэсси обозревал на десятки километров плоскую равнину, блестевшую в лунном свете, будто алюминиевая сковорода. Как лев, как леопард, как любая кошка, он прекрасно различал в темноте каждый холм, каждый куст и осторожные силуэты хищников между ними. Но лев, разумеется, никогда не сможет подняться в такую вышину и увидеть четкую грань земли и неба — плавно выгнутую линию горизонта; лев никогда не увидит так близко звезды Африки. А для Рэсси, стремившегося вперед с легкостью птицы, были важны луна и звезды: по ним он ориентировался, зная с точностью до минуты, когда солнце сотрет их с небосвода.
Встречный ветер не заглушал для Рэсси звуков обычной жизни. Он слышал хохот гиены, глухое ворчание самого властелина пустыни — льва, топот сорвавшегося с места табуна антилоп. Рэсси узнавал мимоходом многие ночные секреты — для него были понятны даже те звуки, которые не улавливает человеческое ухо.
Но Рэсси не вмешивался в ночной быт хищников. Он слушал: нет ли сигналов особой опасности, предупреждающих о приближении каравана машин?…
Попав в полосу тумана, многокрылый летун узнал по слабым теплым волнам, что он пересек шоссе и следует вдоль берега реки, где в вязком иле попискивают готовые вылупиться из яиц крокодильи младенцы, призывая мать-крокодилиху разрыть лапами свою кладку.
Все обостренные чувства, пробудившиеся в Рэсси, и были тем особым состоянием, которое необходимо ему, чтобы выполнить поручение, и которое названо словом «пространствовать». Это особая работа сложнейших механизмов, из которых состояла новая модель… Пространствовать для Рэсси означало найти цель, решить множество задач, проявить все способности, зашифрованные в кличке одной таинственной буквы «И» — «И так далее»…
Рэсси пространствовал над ночной пустыней и еще издали обнаружил караван вездеходов. Он приблизился на большой высоте, а потом, снизившись, некоторое время парил над машиной командира, подробно изучая противника, заранее составляя и проигрывая, как опытный теоретик, программу действий. Сложив четыре крыла, планирующим полетом на двух раскинутых в стороны плоскостях Рэсси резко направился вниз.
Пенн, отмерявший на карте расстояние до шоссе, услышал пронзительный, резкий, многократно повторенный в ночи звук, от которого он вздрогнул: как будто закричали разом все звери Африки. То, что увидел Пенн сверху, поразило даже его, охотника, родившегося в Африке, командира дюжины отчаянных парней.
Звери словно взбесились. Слоны с боевым трубным воплем молотили хоботом по кабинам. Ревели, сотрясая воздух, львы. Носорог, обратившись в живой таран, одним ударом разнес борт вездехода. И еще Пени заметил в серой мгле совсем непонятное существо: оно скользнуло вниз на длинных, блеснувших в свете фар крыльях и пропало на фоне черной земли. Пенн включил сирену тревоги. Машины остановились. Из фургона высыпали сонные стрелки.
Блеснули вспышки выстрелов. Но пули опоздали.
Львы, страусы, зебры, носороги, жирафы бежали, подгоняемые протяжными, все не стихающими звуками тревоги. Быстрым глазом охотника Пенн успел заметить, что на платформе после первых ударов слонов откинулись борта и гиганты сошли на землю.
— Двое в «лягушку», — командовал Пенн в микрофон. — Остальным охранять машины. Включить все прожектора!
Сам Пенн устремился за беглецами к реке, развив предельную скорость. За ним, легко соскочив с платформы, резво отталкиваясь от каменистой почвы, прыгала машина-лягушка с двумя стрелками.
— Наш друг змея! — хрипло сказал Электроник.
И Сергей растерянно спросил:
— Змея? Какая змея?
— Наш друг змея помогла Рэсси увидеть в тумане шоссе. Его антенны, чувствительные, как особые точки на голове змеи, уловили слабое тепло…
За тысячи километров от африканской пустыни, в школе юных кибернетиков, в обычном кабинете математики, Электроник чутко слушал далекого Рэсси. Для Сергея он повторял все вслух, а для себя писал на доске формулы. Сыроежкин постепенно узнавал, как пространствовал Рэсси над ночной пустыней. Наконецто он начал понимать, что значит таинственное «И так далее» в имени их лохматого друга!
— Наш друг кошка, — скрипуче произнес Электроник, стуча мелом по доске, и пояснил: — В темноте у Рэсси стопроцентное зрение, как у кошки. А по глазам кошки можно даже определить точное время: в полночь они идеально круглые и горят.
Глаза Рэсси, точнее, его многоглазие особенно удивляло Сережку. Если черепаха глядит как бы сквозь зеленые очки; собака, корова, лошадь не различают никакие цвета; орел, страус, осьминог видят, как человек; стрекоза делит мир на голубой верх и пестрый низ, а пчела ясно различает невидимую часть радуги, то Рэсси смотрел на расстилавшийся перед ним мир так, как ему было удобно. Рэсси мог превратить его в черно-белый и в обычный цветной, мог совмещать желто-зелено-оранжевые краски и различать недоступные человеку тона. Мог, если бы очень захотел, увидеть мир вокруг себя переливающимся тончайшими оттенками, медленно текущим, как цветная река, как бесконечная мелодия красок, таким разноцветно-ярким, что у обычного человека, будь он на его месте, закружилась бы голова. Рэсси мог увидеть все богатства солнечного мира здесь, на Земле, а не на поражающем воображение Юпитере.
Когда Рэсси парил над колонной, следя двумя глазами за вездеходами и третьим, невидимым «глазом рака» — за воздушной машиной командира, Электроник затих, решая вместе с далеким разведчиком сложную задачу. Но вот Рэсси издал пробудивший пленников клич, и Электроник подскочил на месте, а потом произнес:
