— Хочешь — пирожное, хочешь — мороженое, — голосом веселого Вовки из мультика продекламировал я.
— Да, пирожное тоже неплохо.
Эти обжоры заказали по три вазочки с шариками мороженого и по тарелке фруктового салата. А потом еще и колы выпили. Я тоже выпил, но куда меньше.
— Леди и джентльмены! Дамы и господа! Никто не расходится! — вдруг донеслось из какого-то динамика. Я даже подпрыгнул, так неожиданно это было.
Оказалось, что Пальма почти попал. Сцена и правда была для того, чтобы веселить клиентов. Только веселить их должны были… они сами. Динамик объявил конкурс талантов: каждый мог продемонстрировать всем свои уникальные возможности. А тому, кто сделает это лучше всех, полагается главный приз — супернавороченный мобильник.
— Класс. Щас здесь будет такое зрелище! Юлька, мы просто не можем теперь поехать домой!
— Дамы и господа! Только сегодня! Ко дню рождения нашего кафе! Подходите к девушке за голубой стойкой возле входа! Записывайтесь, принимайте активное участие! — помахал нам со сцены мальчишка лет десяти в длинном свитере. — Не стесняйтесь! Каждому гарантированы подарки, а главный победитель получит вот этот сотовый телефон!
Парнишка помахал над головой коробкой, в которой и лежал вот этот сотовый телефон.
— А давайте поучаствуем, — у Пальмы загорелись глаза.
— Валяй, участвуй. Расскажи всем теорему косинусов. Талантище, — усмехнулась Юлька.
— И расскажу. Только я не теорему расскажу…
— А доказательство, да? — не дала ему закончить сестра.
— Нет. Я про тебя расскажу. Стишок.
— Какой это?!
— Не скажу. Услышишь. Матерный.
— Да иди ты! Пошли домой!
— Да я пошутил, не волнуйся…
Честное слово, если бы я их не знал, я бы решил, что они ругаются по-настоящему. Так натурально у них получается. Вот где талант!
Сначала к девушке за голубой стойкой никто не подходил. Но потом народ как-то потянулся в этот угол. Каждый хотел показать себя… и выиграть мобильник. Она только успевала заносить их имена в свой глянцевый блокнот. А мальчишка, который только что агитировал всех поучаствовать в конкурсе, был ее помощником. Он улыбался и выдавал желающим карточки с их номерами. Пальма грустно посмотрел на него и на девушку.
— Да иди возьми номерок, — сказал я.
— Так я ничего не умею! Что я буду там делать?
— Стишок расскажешь. Только не про Юльку, а нормальный.
— Да не помню я никаких стихов!
— Ну, песню спой. Караоке.
— Да я не умею петь…
— Ну я не знаю! Что, совсем ничего не помнишь?
— Ничего! Только вот "Хорошо в деревне летом"!
— Нет, — сказал я. — Это не надо. Ладно. Иди бери номерок. Я знаю, что надо сделать…
— Что?
— Будешь фокусы показывать.
— Я не знаю никаких фокусов!
— Иди бери. Ты телефон хочешь или нет? — подмигнул я.
Пальма понял. Кивнул и пошел за номерком.
— Что ты хочешь сделать? — спросила Юлька.
— Ну, не знаю. Я много чего могу сделать. Покруче Копперфилда.
— Копперфилд — обманщик, — сказала девочка. — У него все фокусы дорогие и банальные. А сделать их проще не бывает. Надо только денег кучу иметь.
— Ну вот. А мы и без денег… — засмеялся я. — Только мы тоже обманщики. Ого, так скоро?
Пальма вернулся и плюхнулся на зеленое кресло.
— Номер тринадцатый, — сказал он. — Несчастливый.
— Ерунда. Тринадцатый — это очень счастливый!
Серьезно, я люблю число тринадцать. Глеб, кстати, родился тринадцатого августа. Но мне тринадцать нравится не потому. Просто почему бы мне, черному Коту, не любить такое подходящее число? И еще я совсем не суеверный.
— Ну, теперь рассказывай, — сказал Пальма. — Что мне делать-то?
И я, улыбаясь, выложил все брату и сестре.
Выступали все очень интересно и до ужаса смешно. Кто-то рассказывал стихи: две девочки и один страшно напуганный мальчик прочитали хором наизусть "Лукоморье", один парень рассказал все "Бородино", только в одном месте запнулся. Но он и выходил-то, по-моему, не за призом, а просто так. За столиком его компания с восторженными лицами и смехом возилась с видеокамерой — они засняли весь его номер. Только, мне кажется, там ничего за их хохотом не будет слышно.
— Ну что? Проспорил? — хлопнул выступавший по плечу своего приятеля за столиком.
Проспорил, — с притворной грустью вздохнул он. — Ладно, я пошел… Тебе какой?
— Клубничный, — улыбнулся парень.
Я понял. Они на коктейль спорили, выйдет ли он выступать.
— Следующий номер пять! — весело заорал мальчишка в длинном свитере.
"Номер пять" оказался пожилой семейной парой. Они здорово выступили — она пела "Мне нравится, что вы больны не мной", а он играл на гитаре. Им все громко хлопали. Только неясно, откуда у них гитара. Но это и не важно.
Потом три девчонки чуть помладше меня станцевали что-то быстрое и ритмичное, а в конце все вместе сели на шпагат.
После них вышел мужичок средних лет в рубашке с пятном кетчупа. Он долго извинялся за это пятно, сказал, что посадил его только что и нечаянно, а потом стал лаять, мяукать, свистеть, как соловей, кукарекать… Чего он только не делал! Мы чуть животы не надорвали.
Потом еще двое из компании того парня, рассказавшего "Бородино" исполнили "Я смотрю ей вслед". Я ужаснулся — ну не может так быть, чтобы совсем не было ни голоса, ни слуха. Вот уж обидела природа. Но зато все снова посмеялись. Никто ведь не обещал, что будет красиво. Сказали, что будет смешно. Так и спели…
И так далее. В том же духе еще целый час. Наконец пришла наша очередь.
— Я передумал, — сказал Пальма. — Не пойду.
— Да ладно, — опешил я. Вот так ничего себе! — Ты же так рвался. Да тебе и делать-то почти ничего не надо. Пойдем!
Мы забрались на сцену. Юлька помахала нам из-за своего столика. Я подмигнул слегка побледневшему Пальме.
— Все будет хоккей, — шепнул я. — Давай!
И Пальма, заикаясь немного, начал:
— Граждане господа! Меня зовут Пальма, я великий иллюзионист и фокусник…
Блин, все перепутал. "Граждане господа"!
— Копперфилд, что ли? — загоготали те приколисты, которые спорили на коктейль.
— Типа того, — кивнул мальчик. Я видел, что его растерянность тает на глазах. — Можно мне ваш кроссовок?
— Мой? — изумился парень. — Зачем?
А я уже спрыгнул со сцены и подошел к нему. Нагнулся и стал развязывать шнурок. А потом хорошенько дернул кеду на себя и медленно, плавно понес Пальме. На него все уставились с неподдельным интересом. А хозяин кроссовка не удержался и ахнул.
— О, — вырвалось у него. — Это… отдай…
— Потом, — отмахнулся Пальма. А я снял с плеч рюкзак и положил кроссовок внутрь. Судя по изумленным взглядам, фокус удался, и кеда исчезла.
— Как это?! — удивленно вскрикнул мальчишка в длинном свитере.
— А у меня можешь? — крикнул дядька с пятном кетчупа.
— А что именно? Ботинок? — улыбнулся Пальма.
— Нет! Часы! Давай часы! — крикнул он и спрятал руку за спину.
Гений. Надежно спрятал.
Я снова спрыгнул со сцены и подошел к мужчине. Он выжидающе смотрел на Пальму. Я обернулся. Мальчик старательно бормотал что-то под нос и двигал руками, с трудом сдерживая смех. Я тоже усмехнулся и снял часы. Подбросил их в воздух, поймал, покрутил на пальце и бросил Пальме. Он перестал бормотать страшные заклинания и ловко поймал часы.
Все зааплодировали. Пальма улыбнулся. А мне почему-то стало немножко грустно.
Если б они знали, кому аплодируют.
Все хлопали минут десять. А потом тот парень сказал такое, что мы с Пальмой и Юлькой расхохотались и долго не могли успокоиться. Он сказал:
— Ну… а кроссовок мне отдадут?
К автобусной остановке мы подошли еще через час с лишним. В восемь часов. Юлька гордо несла коробку с мобильником.
— А все-таки это нечестно, — сказала она.
— Иди верни его, раз нечестно, — пошутил Пальма. — Честно, Юлька. Разве за то, что с Мартом случилось… нельзя подарить ему хотя бы мобильник?
Вот так компенсация.
— Да это вам, — засмущался почему-то я. — Делите как хотите, только не подеритесь…
— Так мы подеремся, — засмеялся Пальма. — Нет, бери его себе. У тебя ведь нету, ты говорил.
— Ну и что? У вас тоже нет.
— Да мы-то себе теперь можем таких сотню купить, — сказала Юлька.
— Мне на день рождения мама обещала.
— Что, прямо такой?
— Ну… почти. Блин. Ехали деньги отдать… А вон как смешно получилось.
— Да, ерунда. Съездим к ней завтра.
Я кивнул. Конечно. Можно и завтра.
— Так на каком автобусе нам ехать? — засмеялся я. — Эх и завел я вас…
— Ну и хорошо, что завел…
Хорошо… Весело было.
И почему-то мне снова стало грустно. И тревожно. Так, словно я чувствовал что-то нехорошее. Но что могло случиться теперь?
