– Откуда? Ну, сюда мы прилетели из университета, – ответил особенно взъерошенный грифон, коричневый с белым. – Джессак был зол, оттого что не сумел отыскать Калетту.
– Джессак – из очень знатной семьи из-за океана, – пояснил грязно-белый. – Калетте не следовало ему перечить. И тебе не следует. Он от этого злится.
– И вымещает зло на ни в чем не повинных коровах? – спросила Кверида. – Что за дурацкий, трусливый поступок!
Тут Джессак, до сих пор сидевший на задних лапах, встал и принялся расхаживать вокруг двуколки, нарочно задевая лицо Квериды своими вонючими крыльями.
– Ну, хватит с меня зеленых человечков! – объявил он. – Сейчас мы ее растерзаем. А начнем, пожалуй, с этого.
И он сунул огромную, покрытую перьями лапищу в повозку и вытащил оттуда ближайшую корзинку с кошкой.
Зря он так, конечно. Если бы Джессак этого не сделал, он, может, и остался бы в живых. До сих пор Кверида была всего лишь рассержена. Она как раз подумывала о том, не превратить ли этих неприятных существ в кроликов. Единственное, что ее останавливало, – мысль о том, что местного племени кроликов они не улучшат. Но ее кошки были ей дороже всего на свете! И когда Кверида увидала свою Сабрину, которая вся распушилась и утробно завывала, сверкая огромными, потемневшими от ужаса глазами сквозь прутья корзинки, болтавшейся в грязных, окровавленных когтях, волшебница утратила всякое самообладание. Глаза ей застлала багровая пелена. И Кверида удивила самое себя – а уж грифоны-то как удивились! – выкрикнув четыре слова, от которых содрогнулась вселенная.
На миг все сделалось туманным и размытым. А когда вселенная пришла в себя, Кверида, к немалому своему облегчению, обнаружила, что по-прежнему сидит в двуколке, в которую по-прежнему запряжен Простофиля, а вокруг возвышаются четыре каменных грифона. В когтях ближайшей статуи болталась корзинка с беснующейся кошкой – по счастью, живой и невредимой. Кверида, вся дрожа, слезла с двуколки и бережно сняла корзинку с Сабриной. Сабрина на нее зашипела.
– Я тебя прекрасно понимаю, – сказала ей Кверида. – Я не собиралась подвергать тебя подобным испытаниям.
Она поставила корзинку обратно в повозку и снова взялась за вожжи. И только тут сообразила, что белесая и сизая статуи перегородили дорогу.
– Ах, чтоб вам! – сказала волшебница. – Прочь отсюда!
Но статуи не шелохнулись. Они стояли на дороге, удивленно и озадаченно пялясь на волшебницу.
У Квериды ушло добрых полчаса на то, чтобы подобрать заклинания, с помощью которых ей удалось спихнуть статуи с дороги. В конце концов она сумела опрокинуть их в разные стороны так, что между ними осталось достаточно места, чтобы проехать двуколке. При падении белесая статуя раскололась пополам, а у сизой отбился клюв, но Квериде их было ничуточки не жалко. Она тряхнула поводьями. Пони был весь в пене и еле тащился.
– Понимаю, Простофиля, понимаю! – сказала Кверида. – Мне и самой не лучше. Но надо найти людей, которым принадлежали эти коровы, и объяснить, что случилось. Если повести дело с толком, может, нас даже пустят переночевать.
Примерно в то же время, как Простофиля потрусил дальше, два голубя, летевшие на юг, добрались наконец до Кондиты, столицы империи. Здоровый уверенно спланировал на мраморный карниз, тянущийся вдоль фронтона здания сената. Из окошка тут же высунулась рука, схватила голубя и утащила его внутрь. А раненый голубь нырнул в расположенное неподалеку нагромождение крыш и портиков. Он довольно неуклюже уселся на крышу самого большого здания и захромал вдоль карниза, осторожно поглядывая вниз сквозь водосточные отверстия. Наконец он нашел внутренний двор, который искал. Голубь снова поднялся в воздух и плюхнулся на крышу беседки, увитой желтеющими виноградными лозами, где император Тит допивал свой утренний кофе. Стол перед императором был усеян кусочками раскрошенного хлеба, как будто император не столько завтракал, сколько ковырялся в еде без особого аппетита. Проголодавшийся голубь алчно поглядывал на крошки, мысленно сравнивая человека, сидящего за столом, с тем образом, который запечатлел в его голове Коркоран.
Император Тит, довольно высокий, довольно худощавый, двадцати пяти лет, темноволосый, с резким профилем, кротким выражением лица, облаченный, как и положено императору, в белую императорскую тогу с пурпурной каймой, расшитой изображениями золотых грифонов… Да. Это и есть его адресат. Голубь подкрепился переспелой виноградиной с лозы, что оплетала беседку, и заодно огляделся и убедился, что император один.
Император был один потому, что завтракал. Он не спешил. Как только он допьет свой кофе, кто-нибудь непременно об этом пронюхает и сюда нагрянет целая толпа народу и потребует, чтобы он сделал уйму вещей, которые положено делать императору. И притом почти все это будут вещи совершенно бесполезные. Теперь государством на самом деле правит сенат. А Титу остается только подписывать законы. Он как-то раз сказал Клавдии, что император в наше время – не более чем ходячий штамп.
– Ну так сделай же с этим что-нибудь! – сказала ему тогда Клавдия. – Покажи им всем, кто здесь император!
Но Тит только покачал головой и объяснил, что нельзя так оскорбить сенаторов: ведь большинство из них годятся ему в отцы и к тому же приходятся ему близкими родственниками. Народ не поймет.
– Я так не думаю, – возразила Клавдия. – Всё они поймут! Люди будут благословлять твое имя.
Но Тит с ней не согласился. Ведь народ верит сенату! Он тяжело вздохнул и отхлебнул еще кофе. Вот за такие-то разговоры сенат и возненавидел Клавдию. Хорошо еще, что удалось отправить ее в университет. Там она, по крайней мере, будет в безопасности. Но Титу ее ужасно недоставало.
И тут откуда-то из сплетения лоз выпорхнул голубь и тяжело плюхнулся на стол посреди хлебных крошек.
Тит подскочил как ужаленный.
– О боги! Ну и напугал же ты меня! – сказал он.
– Прошу прощения, – устало пискнул голубь. – Вам послание. Лично в руки.
Тит взял голубя в руки, чтобы снять трубочку с посланием, и снова ахнул. Птица была вся покрыта крохотными ранками, точно ее истыкали шилом, а под крылом виднелся довольно большой порез. Как же больно ей было лететь! Надеясь, что голубь прилетел не издалека, Тит достал послание Коркорана и развернул его.
Как говорил позднее сам Тит, у него было полное ощущение, словно его крыша сорвалась и улетела в неизвестном направлении. На пару мгновений молодой император пришел в такой раж, что еще немного – и он бы выскочил из беседки, громогласно требуя мести, стражу, палачей, армию, адвокатов, судей, наемных убийц – короче, кого угодно и что угодно, лишь бы сделать с Антонином и Эмпедоклом хоть что-нибудь. Пусть даже просто запустить им в голову кочергой или тарелкой. Однако Тит был с детства приучен владеть собой. Поэтому он остался сидеть, яростно стискивая собственные колени – потом он обнаружил на них громадные синяки – и глядя, как голубь ковыляет по столу и жадно заглатывает хлебные крошки. Посидев немного, император заботливо положил свой кубок с водой набок, чтобы голубь мог напиться. Антонин с Эмпедоклом принадлежат к противоборствующим партиям сената. Значит, за этим их визитом в университет стоит весь сенат. Прекрасно…
– Кто тебя так изранил? – спросил он у голубя, когда почувствовал, что вновь может говорить нормальным тоном.
– Человечки с мечами. Злые мыши, – ответила птица. – Хотели помешать нам носить послания.
– В университете? – уточнил Тит.
– Да, – ответил голубь и слопал еще одну крошку.
«Гномы напали на голубей?» – удивился Тит. Если в университете творятся подобные вещи, значит нельзя считать, что Клавдия в безопасности. Это послужило последней каплей. Ярость переполнила Тита до отказа, но, поскольку он не давал ей выхода, она мало-помалу улеглась и превратилась в сдержанный, холодный, рассудочный гнев. Император поднял голову и увидел, что к беседке, как обычно, приближается толпа слуг и чиновников. Поначалу его глаза были настолько затуманены гневом, что он не мог разглядеть их как следует. Тит зажмурился, тряхнул головой и заставил себя сосредоточиться.
Большинство из этих людей были пожилыми писцами, каждый из них нес под мышкой охапку свитков. Кроме писцов, там были императорский мажордом и начальник личной гвардии императора. Следом шли императорский повар, дабы узнать, что императору будет угодно кушать на обед и на ужин, смотритель императорских конюшен, личный портной императора, хранитель императорского платья, императорский законодатель и, наконец, императорский историк, которому полагалось записывать все события нынешнего дня. А следом шагали шестеро слуг, дабы прибрать остатки императорского завтрака.
Император Тит поднялся, приветствуя их, и улыбнулся им своей обычной кроткой улыбкой. «Сначала – начальник гвардии», – решил он, потому что личная гвардия императора состояла исключительно из племянников и внуков сенаторов. Обычно эта золотая молодежь валяла дурака, пьянствовала и бездельничала. Но сегодня Тит намеревался устроить им веселую жизнь.
