Это Гаспар поведал нам историю деревушки, покинутой ее обитателями больше века назад — теперь здесь сохранился лишь маленький домик, служивший ему в летние месяцы приютом. Тут когда-то жили пять крестьянских семей; их шале, давным-давно превратившиеся в развалины, бесследно исчезли в зарослях кустарника среди скал. Зимой снежные заносы напрочь отрезали их от остального мира. Они жили лишь своими запасами, а их скот — сеном, заготовленным на зиму. Один из жителей, умевший читать и писать, собирал детей у себя в кухне и учил их тому, что знал сам. В летние месяцы деревенский учитель там, внизу, научит их всему остальному, но для этого ребятишки должны были часами шагать по горной тропе, вставая на рассвете и возвращаясь домой лишь к ночи. Так они и держались, от отца к сыну, от поколения к поколению, но вот однажды, в двадцатых годах, декабрьской ночью, рассказывал пастух, снежная лавина разрушила большую часть домов. Одна старуха, внезапно проснувшись, закричала: «Дом трещит под снегом!» Она быстро разбудила своих, и они все укрылись под скатом крыши овчарни, среди стада. Это их и спасло, но другие, те, кто не проснулся, так и погибли под обвалом. Оставшиеся в живых в отчаянии решили покинуть свою землю и переселиться в долину.
Вот что рассказал нам пастух, и я слушал зачарованно, словно страшную сказку. Я часто вспоминал потом эту историю. Теперь мне кажется, что она была предвестием тех тяжких испытаний, которые столетие спустя нам столь неожиданно пришлось перенести. Но тогда-то я об этом и не подозревал и только все пытался представить себе тех, прошлого века, школьников, бредущих в своих сабо, пелеринах, с ранцами за спиной, по узенькой тропинке вдоль пропасти.
Теперь мы тоже жили в этих горах, и вряд ли пейзаж той далекой поры сильно изменился, если не считать развалин деревушки. Но мы, конечно, вели куда более легкое, удобное существование! Да, я вспоминаю начало нашей жизни в Вальмани, как период настоящего счастья. Шла третья зима нашего житья-бытья, когда нас застиг врасплох тот странный февральский снегопад.
Итак, было воскресенье. Когда я проснулся, в доме стояла гробовая тишина, и я сразу понял: это снежная тишь. Когда снег валит вот так вот, всю ночь, окутывая и наше шале, и горы, все замолкает: вслушивайся сколько хочешь — жизнь вокруг словно замерла навек. Одно только тиканье часов по-прежнему мерно рассекает тишину на секунды. Если зажмуриться, то испытываешь что-то вроде легкого головокружения, и непонятно, то ли все это во сне, то ли наяву.
Закрыв глаза, я неподвижно лежал под теплым одеялом и думал о том, что сегодня воскресенье и можно всласть поваляться в постели. Да и в кухне пока что было тихо, и оттуда не доносился привычный запах кофе, который обычно возвещал, что родители уже встали. Значит, можно было еще понежиться в постели, и это обстоятельство привело меня в прекрасное расположение духа. Впереди долгий свободный день: сперва я помогу Па расчистить от снега дорогу к воротам, а потом, если сугробы не слишком высокие, отправлюсь кататься на санках.
Наконец Ноэми завозилась в своей комнате за перегородкой. Ее сразу слышно: она быстро-быстро, точно мышка, семенит по полу босиком. Она открыла у себя окно и тут же удивленно ахнула. Я вскочил, натянул свитер и побежал к ней:
— Что у тебя стряслось?
— Гляди-ка! Ставни никак не открываются!
Она стояла у окна в ночной рубашке, всклокоченные волосы падали ей на глаза.
— Пойди оденься! — сказал я ей, — Будешь бегать раздетая — простудишься!
Толкнув изо всей силы ставень, я ухитрился чуть-чуть сдвинуть его: сугроб, доходивший до середины окна, мешал распахнуть его до конца. Похоже было, что снег валил всю ночь без передышки: судя по тому, что творилось во дворе, сугробы поднялись метра на полтора, а то и выше. Такое случалось несколько раз и раньше, но обычно в конце осени, а не в феврале. Мало того, снежные хлопья по-прежнему летели с неба и теперь они были еще крупнее, чем накануне. Они опускались вниз с легким шорохом. Я захватил пригоршню снега, сжал его в пальцах и сразу почувствовал, что он какой-то странный, пористый, необычный.
Оставив Ноэми в комнате, я отправился на кухню. Па только что встал, он бросил на тлевшие с ночи угли новую вязанку хвороста, которая ярко запылала в камине, и теперь пытался отворить входную дверь. Белая масса снаружи доходила ему до груди, и он мял и растирал ее между пальцами, как, бывало, землю в огороде.
Услышав мои шаги, он поднял голову и хмуро взглянул на меня:
— Какой-то странный снег! Все идет и идет, ты видел? Ничего себе работенка — на целый день!
— Да и вообще такого еще не бывало, правда? В конце февраля…
— Да, это редкость, но все случается. Вспомни-ка рассказы Себастьена.
— Как ты думаешь, мы сможем завтра добраться до школы?
— Вполне вероятно. К нам, наверное, пришлют снегоочиститель. А тебе что, так не хочется пропускать уроки? — усмехнулся Па.
Я неопределенно пробормотал в ответ: «Ну вот еще!» — но на самом деле думал об условленном свидании с Катрин — новое невезение, надо же было этому снегопаду случиться именно сейчас! Если я не смогу прийти, Катрин, конечно, поймет причину, но вот как бы Люк, сын мясника, — он на Катрин давно глаза пялит, — не вздумал воспользоваться таким удобным случаем. Или хотя бы попробовал воспользоваться. Ему-то хорошо, он живет в самой деревне. Я его слишком хорошо знал, скотину эдакую! И имел все основания не доверять ему. Я представил себе, как он гонится со снежком в руке за Катрин, а та смеется, и волосы ее развеваются на ветру. А я вынужден сидеть здесь взаперти и умирать с тоски!
Ма вынула из духовки бриошь [12], поставила кофейник на край плиты, и вся кухня наполнилась аппетитными запахами. Мы расселись вокруг стола. Я позабыл о Катрин, о Люке, о снеге. Я ощущал спиной приятный жар от камина, ел свою порцию бриоши, и заботы покинули меня.
Как я любил эти воскресные утренние часы: Па в своем толстом пуловере и с дремучей бородой попивает кофе, причмокивая от удовольствия; Ма, наспех причесанная, улыбаясь, намазывает нам маслом хлеб; Ноэми юлой вертится на стуле и в конце опрокидывает чашку. Я смеюсь над ней, она злится, топает ногами и показывает мне язык. Я смеюсь еще пуще. Па кричит: «А ну, тише вы, злодеи!» Мы с Ноэми миримся, и кот трется об наши ноги.
Поняв, что по случаю такого исключительного снегопада санки отменяются, я решил почитать роман, начатый несколькими днями раньше — «Робинзон Крузо»; я страшно увлекся этой книгой. Я уже дошел до той главы, где Робинзон обнаруживает человеческие следы на песке и в изумлении разглядывает их.
Но перед этим я решил проведать нашу живность. Коза, которая всегда прямо с ума сходила от радости при виде меня, сегодня почему-то забилась в угол и боязливо прижалась к стене. Сперва я подумал, что она заболела, но нет: глаза у нее были ясные и морда чистая. Я погладил ее по голове и ласково поговорил с ней. Потом подбросил сена в ясли и вернулся в комнату.
К полудню снегопад слегка утих, и мы вышли, чтобы разгрести снег у входа. Па шел первым, с большой лопатой, я — за ним, стараясь как можно аккуратнее собирать остатки. Нам удалось кое-как освободить входную дверь, окна и подступы к поленнице, сложенной у фасада дома, потом мы принялись прокладывать дорогу через двор. Это уже было потруднее, здесь снег лежал плотной массой, и мы быстро выдохлись. Время от времени Па останавливался, опирался на ручку своей лопаты и молча смотрел прямо перед собой, щурясь, чтобы снежные хлопья не попадали в глаза.
— Слышишь, Симон? Как будто мотор шумит?
Затаив дыхание, я прислушался:
— Нет, ничего не слышно.
— Надеюсь, они все же пришлют нам снегоочиститель.
Едва мы добрались до середины двора, как поднялся ветер. Снегопад снова стал плотнее и гуще. Теперь хлопья летели по косой и сплошь облепляли нам куртки. Снег тоненькими струйками ссыпался в только что расчищенный проход. Если так пойдет дальше, то, выходит, мы работали впустую.
— Дальше не пойдем, — решил Па, — дело того не стоит. Можно идти домой греться. Ага, я что-то слышу!
На этот раз я тоже услыхал неясный рокот, звук мало-помалу приближался. Мы подождали еще мгновение, но это оказался всего-навсего пятичасовой самолет. Он пролетел в вышине над нами, невидимый в снежном буране, и повернул к северу; шум постепенно стих.
Хлопья снега с мягким шуршанием падали с неба, ели раскачивались под порывами ветра. Уже почти стемнело. Ма зажгла свет в столовой, и Ноэми, расплющив кончик носа о стекло, смотрела на нас из окна.
— Да ты же весь мокрый! — воскликнула Ма, — Беги скорей переоденься!
Я пошел к себе в комнату и надел чистую рубашку. Потом собрал учебники, тетради и расположился в столовой у камина.
