— Всё-таки мы не лесовики, — сказала Танюшка, и я понял — она думает о том же.
— Ничего, — обнадёживающе кивнул я, — доберёмся.
Было бы ещё куда… Но этого я не сказал.
Мы ещё почти три часа шагали в полном молчании. Дождь снова пошёл, и какой-то осенний — в смысле, уныло-безнадёжный, хорошо ещё — не холодный. Но сырость нами уже не ощущалась.
— Олег, — вдруг сказала Танюшка, — мы куда-то не туда идём.
Она остановилась, не оглядываясь на меня.
— Да ну, — сердито сказал я, — речка вот она… Пошли, Тань, пошли.
— Да погоди ты… Калаис же не точно на запад течёт, а ещё и на север чуть. А мы идём точно на запад. Ну проверь, проверь!
Я вздохнул и воспользовался надёжным способом — навёл на светлое пятно в тучах (солнце) часовую стрелку "ракеты" и мысленно очертил угол между ней и цифрой "2", а потом разделил этот угол пополам. Двенадцати ещё не было, и юг находился справа — там, куда указывала биссектриса.
Танюшка была права. Мы шли точно на запад.
— Да, это не Калаис… — пробормотал я.
— Это его приток, я забыла, как он называется, — уверенно сообщила Танюшка. — Может, это и к лучшему, но он короче, чем Калаис.
— Ничего страшного, — бодро заметил я. — Уж на запад-то мы курс и без реки сумеем удержать… Пошли, Тань.
— Что ты всё "пошликаешь"?! — внезапно рассердилась она. — Я промокла! Я есть хочу! Я устала, в конце концов!
— Тань, я тоже, — терпеливо сказал я. — Выберемся на открытое место и попробуем разжечь костёр.
— Да, костёр он разжечь решил! Из чего, как?! Мокрое всё! И… — она осеклась и закусила губу. Опустила глаза: — Извини.
— Ничего, — по-прежнему спокойно ответил я. И больше ничего не стал говорить.
Мы опять зашагали вперёд. Я видел перед собой спину Таньки, обтянутую мокрой ковбойкой, потемневшие от воды русые волосы, слипшиеся прядями — по ним за ворот текла вода., и мне стало жалко девчонку — до спазмов в горле.
Илья Кормильцев.
Я пытался уйти от любви
Я брал острую бритву и правил себя
Я укрылся в подвале я резал
Кожаные ремни стянувшие слабую грудь
Я хочу быть с тобой
я хочу быть с тобой
Я так хочу быть с тобой
Я хочу быть с тобой
И я буду с тобой
Твое имя давно стало другим
Глаза навсегда потеряли свой цвет
Пьяный врач мне сказал тебя больше нет
Пожарный выдал мне справку что дом твой сгорел
Hо я хочу быть с тобой
Я хочу быть с тобой
Я так хочу быть с тобой
Я хочу быть с тобой
И я буду с тобой
В комнате с белым потолком
С правом на надежду
В комнате с видом на огни
С верою в любовь
Я ломал стекло как шоколад в руке
Я резал эти пальцы за то что они
Hе могут прикоснуться к тебе я смотрел в эти лица
И не мог им простить
Того что у них нет тебя и они могут жить
Hо я хочу быть с тобой
Я хочу быть с тобой
Я так хочу быть с тобой
Я хочу быть с тобой
и я буду с тобой
В комнате с белым потолком
С правом на надежду
В комнате с видом на огни
С верою в любовь
* * *
Костёр разжечь и правда не удалось, как я ни старался. Зато на севере небо вдруг просветлело — голубая полоса подрезала тучи и начала стремительно расширяться, надвигаясь на нас. В этом было что-то тревожное, но мы радовались, глядя, как солнечный свет буквально течёт к нам по земле, вспрыгивая на холмы и скатываясь в лощины и овраги.
Мы остановились на речном берегу и с удовольствием следили за этим.
— Всё-таки хорошо, когда лето, — сказала Танюшка, и я подтвердил это энергичными кивками. Через минуту мы уже купались в солнце, хлынувшем с небес. — Давай просушимся хоть…
От мокрой земли в самом деле тут же начал подниматься пар, солнце играло в гирляндах капель, и только на юге быстро сокращался остаток облачного неба, унося дождь ещё куда-то.
— Давай, — согласился я и в замешательстве взялся за язычок замка. Снял куртку, выкрутил её как следует. Мы с Танюшкой, не сговариваясь, отвернулись друг от друга; я поочерёдно выжал брюки, футболку, даже носки и разместил все вещи на ветках, которые предварительно отряхнул от воды. Из туфель подальше вытянул языки и пошире расшнуровал.
Танюшка за моей спиной сопела — жалобно, сердито и упрямо. Не поворачиваясь, я спросил:
— Джинсы не выкручиваются, что ли?
— Угу, — ответила она. — Помоги… Да повернись, что ты…
А я что? Я ничего, как говорил попугай Кеша… Она же оставалась в чёрно-красном купальнике, как я её сто раз видел. В руках девчонка держала джинсы. Она была вообще-то сильной, но выкрутить грубую ткань с лейблом "Leer", пошитую в Ярославле, конечно же, ей было не под силу.
— Не разорви, — предупредила она. Ну, это было зря… Такой пошив рвать надо грузовиком… Танюшка держала, а я крутил изо всех сил. Ей то и дело выворачивало руки, из-за чего девчонка смешно морщилась.
— Ну вот, всё, — я встряхнул джинсы и перекинул ей. — Давай теперь сами погреемся.
— А? — как-то опасливо спросила она. Я молча выбрал камень и присел на него, поставив пятки на край и обняв колени. Через несколько секунд тёплая спина Танюшки привалилась ко мне сзади.
— Мы всё равно отсюда выберемся, — тихо сказал я, чуть откинув голову назад. Становилось жарко, и я подумал, что впереди в любом случае ещё долгое-долгое лето.
— Конечно, выберемся, — согласилась Танюшка. И я, увидев у своей щеки её закинутую через плечи руку, осторожно пожал тонкие пальцы.
— А поесть я что-нибудь добуду, — пообещал я.
— Давай немного поспим, — предложила девчонка, — очень хочется.
— Тань, идти надо… — начал было я, но потом кивнул: — Давай. Только веток натаскаем, а то простынем, — я соскочил с камня и полез за ножом.
* * *
Я думал, что проснусь часа через два — больше даже в тёплый солнечный день без одеяла не проспишь на природе, тело остывает и само будит. Но проснулся я аж во втором часу и обнаружил, что накрыт своими вещами, и Танькиными тоже. Я выкопался из-под них и потянулся с подвывом.
Танька — по-прежнему в купальнике — бродила внизу по отмели и за чем-то часто нагибалась. Я лёг на краю берега на живот — трава высохла — и, опустив подбородок на кулаки, начал следить за ней. Потом негромко свистнул.
Девчонка вскинула голову и, улыбнувшись, помахала какими-то двумя мешочками. Не зашумела — по воде всё слышно отлично. А через секунду уже карабкалась наверх.
— Ракушки, — сообщила она, отдуваясь. — Там их много, на отмели… Перловицы. Не устрицы, конечно…
— Устриц пусть буржуи едят, — весело ответил я. Мне было очень хорошо при мысли, что она меня укрыла. — А это мы вечером рубанём, на привале. Давай, сполосни носки и одеваемся.
Мне сейчас хотелось есть ещё сильнее, чем раньше. Танюшке, конечно, тоже. Но мы бодро засобирались. Высохшая одежда, конечно, залубенела, но это ничего. Только вот Танюшка вдруг ойкнула и с размаху села на то место, откуда встала.
— Голова закружилась, — успокаивающе, но в то же время жалобно объяснила она, когда я подскочил.
— Ничего, посиди ещё немного, — я отошёл перегрузить ракушки в свою куртку, которой вновь предстояло играть роль мешка.
А ведь у меня тоже головам временами кружится… Неужели от голода так быстро начала?!.
Эта мысль пугала…
…Косвенное подтверждение тому, что мы идём правильно, мы получили через какой-то час, когда речка почти сошла на нет, превратившись в ручеёк. Мы шли по самому берегу — галечному и пологому. И Танюшка остановилась, даже подавшись назад. Я тут же — честно слово, рефлекторно! — оказался перед ней, сжимая в кулаке нож.
Но бояться было нечего. Мёртвых вообще не надо бояться.
Слева пологий откос был расчищен от зелени — давно, но надёжно, только трава росла там. И среди этой травы лежали три каменных глыбки. Кто-то принёс их сюда, уложил и выбил на плоских гранитных боках белёсые строчки.
— Могилы, — прошептала Танюшка. — Олег, я боюсь.
Скелета она не испугалась. А могил почему-то — да.
— Подожди, Тань, — я осторожно подошёл ближе, сам испытывая неприятное ощущение. Не страх, но какую-то щемящую опаску.
Henry O'Nail
19.01.70–17.05.85
Save God
Max Odder
07.12.69–17.05.85
Save God
Peter G. Segewick
16.03.70–17.05.85
Save God
— Трое, по 15–16 лет, — через плечо сказал я. — Больше двух лет назад погибли…
— Англичане? — Танюшка всё-таки подошла. Я кивнул:
— Написано по-английски… Генри, Макс и Питер… Наверное, эти ребята были вместе с тем… ну, скелет которого. Только его уже некому было хоронить.
