Не веря собственным глазам, он смотрел на щит управления. Приборная группа основной сети мертво высвечивала нули.
— Но ведь… установка действует?!
Пальцы Волкова забегали по пульту монитора. На экране стала видна внешняя спираль, потом внутренняя, еще одна… Вот и конец шнура, мягко и неровно дрожащий, словно заячий хвостик.
«Целехонек… Рванул в импульсе энергию основной сети, спалил все, что было можно, и переехал на резервное питание. Как на такси из автобуса пересел. На ходу причем…»
Константину Тимофеевичу стало жаль Граковича. Ночью, один-одинешенек, он увидел это первым. Понятно, почему он послал за всеми сразу.
Волков ткнул кнопку прироста информации. Запело счетное устройство. На экране дважды мигнуло изображение координатной сетки, после чего загорелась еще одна шкала.
«Порядок не тот», — отметил Волков и вновь нажал кнопку.
Цикл повторился, и на шкале появилась та же самая цифра. Лишенная эмоций электронная система пыталась убедить ученого в том, что Агафон за одну ночь получил чуть ли не в сто раз больший объем информации, чем когда-либо…
«Но это же чушь…» — растерянно подумал Волков. Взгляд его упал на лежащий рядом тест-блок.
«Значит, не поверили тоже… Кто в это поверит?»
— Графики на столе, — безучастно произнес Гракович.
Константин Тимофеевич внимательно всматривался в ленты самописцев. Линии прироста информации. Две ушли в нуль. Одна проходит. Что это за поток? Та-ак… ясно. Гуманитарная составляющая. Позвольте, но если информация практически не поступала к Агафону, откуда же такой колоссальный прирост ее уровня?!
Волков медленно поднялся с кресла оператора.
— Ну-ну…
— Что вы сказали? — перестал грызть ногти Сеня Вынер.
Был он человек простодушный и какой-то не от мира сего. Говорил всегда очень искренне и очень непонятно. Все, что слышал, воспринимал буквально. «Все твои беды, — частенько вразумлял его Игорь, — происходят от того, что буква в фамилии у тебя не та. Если бы была „и“ вместо „ы“ — быть бы тебе доктором наук. Ну, сам подумай, разве в Академии устояли бы перед такой фамилией?»
Волков долго смотрел в голубые добрые глаза Вынера, пока до него дошел смысл вопроса.
— Нет, нет… ничего.
Снова белые ленты диаграмм ползли перед глазами Константина Тимофеевича, и он, как охотник по следам на пороше, пытался определить, что же именно сделал Агафон. Вот отдал энергию. Много… Хватило бы, чтобы котлован под дом вырыть. И с этого момента берет больше, чем обычно. Куда ему столько? И что же это у нас получается? Энергия уходит неизвестно куда, информация поступает неизвестно откуда… Увидел бы старик Ломоносов… На неисправность аппаратуры не списать — все проверено сотни раз. В чем же дело?
Ответа на этот вопрос не было.
— Что случилось с сетью? — спросил, ни к кому не обращаясь, Волков. — Что-то не вяжется тут. — Он ткнул пальцем в графики.
— Проверим! — с готовностью вступил в разговор Сеня Вынер. Он чувствовал угрызения совести: на рванувшихся в аварийном режиме графиках линии выглядели блекло. Сеня понимал, конечно, что и этого достаточно, но ему казалось, что его профессиональная честь задета.
Мало-помалу обстановка в лаборатории разрядилась. В затылок шефу дышали, сопели и покашливали. Притащили Волкову груду лент с другого стола. Заговорили наперебой.
Посыпались предположения. Игорь принялся убеждать всех, что Агафон, узнав об энергетическом кризисе, стал приторговывать энергией. В ход пошли ручки. Кирилл, не умевший говорить нормальным голосом, начал кричать.
Это уже было знакомо. Это была его, Константина Тимофеевича, лаборатория. И ребята были его — родные.
Мурзик терся о глобус рыжей спинкой.
— Кыш! — крикнул Тихон и попытался дотянуться до котенка. — Брысь!..Тебе говорят или нет?!
Мурзик, скособочась, прыгнул в черный экран на дне тарелки и стал тонуть. Он вытягивал одну лапу, а другие в это время успевали увязнуть.
Тихон сделал отчаянную попытку дотянуться до Мурзика и проснулся.
На кухне звякали посудой и вкусно пахло пирогами. Тихон перевернулся на другой бок, чтобы досмотреть, что же стало с Мурзиком, но вдруг подскочил на кровати с одной-единственной мыслью: «Тарелка! Или… это был сон?»
Взгляд его упал на джинсы. На левой штанине был вырван огромный клок…
«Не сон!»
В комнату заглянула мать.
— Проснулся, полуночник? Я уж думала будить. Одевайся скорее, сбегай к Надежде Яковлевне, пока не уехала. Отнесешь ей деньги и записку.
— Какие еще деньги? Что за записки?
Тихон тянул время, чтобы избежать вопросов о порванных джинсах.
— Одевайся давай, все расскажу.
Мать ушла на кухню, а Тихон, выдернув из занавески иголку с ниткой, через край залатал штанину.
— Какие деньги, мам? — спросил он, усаживаясь за стол.
— Деньги Надежде Яковлевне. В записке написано, что купить.
— Она что, едет куда?
— А Левка не говорил тебе разве?
— Не-е.
— В Кисловодск едет сегодня. Непонятно, о чем вы говорите между собой, чтобы не знать, что у друга мать уезжает. Может, ты не знаешь, что и мы с отцом уезжаем сегодня?
— А вы-то куда? — теперь уже совершенно искренне вытаращил глаза Тихон.
— Да ты что?.. — опешила мать. — Совсем уже голову потерял со своими гуляньями? Ты смотри, ты у меня догуляешься… Вот отец узнает, до скольки ты ходишь!
И тут Тихон вспомнил. Точно ведь! Собирались в гости к дяде Саше.
«Так, так… — быстро жуя, соображал Тихон. — Это что у нас выходит? Это же можно на полюс! Хоть на один, хоть на другой. А там пожить в свое удовольствие в палатках! А если ружье отцовское захватить, так это же невозможно описать, что это такое получается. И Левка тоже свободен! Ну бывает же в жизни счастье!»
— Ты чего это засиял? — подозрительно заглядывая ему в лицо, спросила мать. — Ты чего это засиял, я спрашиваю? Уж не задумал ли чего учудить тут? Ты смотри мне! Дом на тебе остается. Вербу в загоне оставим. Тетя Клава доить будет. Молоко станешь брать у нее. Сколько надо, столько и бери. А гусей утром выпускай. Да не забывай кормить!
Но Тихон уже не слушал. И есть он тоже не мог. Кусок прочно встал поперек горла. Тихон сгреб с тарелки пироги.
— Ну, я пошел, мам… Чего там у тебя, давай.
Надежда Яковлевна встретила Тихона рассеянной улыбкой. Пакетик с деньгами и запиской она, не глядя, засунула в сумочку. Заходила по комнате:
— Так, это я взяла. Это взяла. Господи, что же я забыла?
— Очки… — Тихон вспомнил пустыню. — Очки вы, Надежда Яковлевна, забыли. Те, которые от солнца. Там, на юге, очки от солнца — первое дело.
Надежда Яковлевна насторожилась.
— Ты прав, конечно, Тихон. Очки там нужны будут. — Вернулась с очками, посмотрела на них, улыбнулась виновато, отложила в сторону.
— Теперь такие не носят.
Некоторое время она силилась что-то вспомнить. Что-то чрезвычайно важное. Так и не вспомнив, обратилась к Тихону:
— Тихон, ты уж, пожалуйста, посматривай за Левой. Он у меня такой несобранный! Просто не знаю, как я буду там. Наверное, с полдороги вернусь.
Такая перспектива не могла устроить Тихона, и он забеспокоился:
— Да что вы. Надежда Яковлевна! Поезжайте себе спокойненько! Он же здоровый у вас мужик. Голова! Вон мои уезжают…
Тихон понял, что сказал лишнее. К счастью, с улицы послышался автомобильный сигнал. Надежда Яковлевна стала сама не своя.
— Ну вот! Уже приехали… Уже пора. А я… Тихон, вы… Лева! Лева!
Из комнаты вышел взлохмаченный Левка и на ходу бросил:
— Привет.
Вдвоем с Тихоном они вытащили чемоданы и пристроили их в кузове школьного ГАЗика.
Мотор машины нетерпеливо взревел. Шофер был знакомый — муж буфетчицы из школы, он же завхоз — Лексеич. Его красное лицо всегда потело, а глаза шныряли туда-сюда.
— Ма-а-ам! — крикнул Лев, обратись к дому.
— Ну, мужики… — улыбнулся Лексеич. — Теперь вам лафа! Денежки мама оставила. Гуляй не хочу!
Он радостно захихикал, потирая лысину.
— Так мы и сделаем, — хмуро пообещал Левка. — Ну, ма-а-ам! — Надежда Яковлевна появилась на крыльце.
— Левушка, обещай мне… газ… письма… сразу отвечай… — Раздалось звучное чмоканье, и Тихон, чтобы не смущать друга, отошел, засунув руки в карманы. Наконец хлопнула дверка, взревел двигатель и ГАЗик укатил, нещадно дымя и лязгая разбитыми бортами.
Ребята постояли, пока машина не скрылась за поворотом.
— Пошли к Пашке, — сказал Тихон, — там новость сногсшибательная.
Тихон произнес эти слова на редкость обыденным тоном. Он долго представлял себе, как скажет эти или другие слова, как многозначительно посмотрит на друга. Ведь слова эти, какими бы они ни были, означали приглашение посмотреть на чудо. А получилось совсем просто: «Пошли, там новость тебя ждет».
