Раскинувшаяся над землей ночь решила устроить великолепную выставку звезд, а для этого постаралась очистить небо от туч, особенно небо над Думвилем.
Окна в нижних этажах погасли, зато зажглись окна в верхних этажах и мансардах: во многих домах Думвиля спальни располагались прямо под крышей.
Но скоро погасли и они, все замерло, повсюду воцарилась темнота.
Горело только несколько окон на заднем фасаде театра, словно огромные глаза ночи, молчаливые свидетели подготовки невероятного магического представления, которое должно было состояться на следующий день.
Позади театра длинная черная машина с великаном водителем за рулем ожидала своего хозяина, который, вероятно, был все еще занят проверкой реквизита.
Нэшу никак не удавалось заснуть. Сидя в кровати и глядя на огни города за окном, он спрашивал себя, где он проснется утром? В своей кровати или неизвестно где?
Впрочем, теперь эти мысли его совершенно не пугали.
Чтобы уберечь своего хозяина от ночных прогулок по крышам, Сетт улегся у Нэша в ногах на свою подстилку. Он был похож на уставшее облачко, прилегшее на кровать отдохнуть.
Мысли или, точнее, сны наяву не давали Нэшу покоя.
«А может, последнее, что я увижу, перед тем как засну, будет первое, что обнаружу утром, когда открою глаза?»
В действительности из полукруглого окна хорошо было видно чердак Литтл Бена, а еще лучше — крышу мисс Рашер.
Нэш вспомнил, что когда-то он прочел книгу и даже видел снятый по ней фильм, где говорилось о мальчике, который завтракал на голове у сфинкса и пускал бумажные самолетики с самой верхушки Эйфелевой башни: «А может быть, если придумать подобную историю, то она и случится?»
Но это невероятно. Фильм есть фильм, книги — это книги. А действительность — это совсем другое.
Но тогда что же с ним будет и что станется с его рукой?
Он принялся ее рассматривать, подняв к полукруглому окну. Его длинные тонкие пальцы со светлыми и ровными ногтями походили на пальцы пианиста или по ассоциации с завтрашним представлением — на пальцы фокусника.
Нэшу казалось неправдоподобным, что еще несколько часов назад его рука горела как факел, но пламя не оставляло на ней ни малейших следов ожога.
И все же так оно и было.
Постепенно веки начали слипаться, и тогда Нэш решил, что можно размышлять и с закрытыми глазами.
«Еще одну минутку, — подумал мальчик, перед тем как его окончательно одолел сон. В последнюю секунду он заметил в окне рукав строительного крана, торчавшего между крышами домов на Йошуа-стрит. — Хорошо бы завтра проснуться верхом на этой штуке», — мелькнуло в его голове, и мальчик уснул.
Почти все тыквы погасли, единственными источниками света остались уличные фонари и фары одиноких автомобилей, искавших дорогу к дому.
Погасли и окна в театре, а черная длинная машина уехала.
Дождь кончился, гроза унеслась куда-то далеко, так что сны обитателей города могли безмятежно витать в чистом воздухе.
Нэш уже привык, хотя для этого и потребовалось время, к одной своей особенности: он умел мысленно путешествовать где угодно, он мог создавать миры из ничего, замечать любые мелочи, его фантазия была безгранична. Но дело в том, что ему не снились сны.
Долгое время это его пугало. Когда ему было одиннадцать лет, он спросил об этом у Серафины. И она его совершенно успокоила, как это умеют делать только мамы: «Это не означает, что ты их не видишь или не помнишь. Просто такие дети, как ты, видят сны наяву. Это же здорово, когда удается увидеть что-то по ту сторону действительности и при этом не спать».
Нэшу достаточно было пару раз это услышать, чтобы смириться с отсутствием снов. А Серафина, со своей стороны, постаралась сделать так, чтобы все это не беспокоило мальчика.
Нэш рос под опекой своей мамы, готовой любой ценой защищать его душевный покой, и своей тети, появившейся в его жизни, когда отец отправился в путешествие, из которого не вернулся. Ния тоже была родом из Занзибара, она приехала и поселилась с ними, стараясь насколько это возможно заполнить пустоту, оставленную Рубенсом. Она взяла на себя все бюрократические хлопоты, заботы о доме и трех его обитателях: Серафины, Нэша и лохматого Сетта.
Несмотря на свой довольно холодный и решительный взгляд, Ния питала необычайную нежность к Нэшу и всегда вставала на его защиту. Она была из тех людей без возраста, которых невозможно представить ни маленькими, ни старыми, словно время их не касается.
Ния никогда не рассказывала о своем прошлом, собственно, про нее никто ничего толком не знал. Чуть ниже затылка у нее красовалась татуировка, скрытая длинными светло-пепельными волосами и тщательно припудренная. Если же кому-либо случайно удавалось ее заметить, Ния отвечала, что она символизирует «конец века»: там было изображено дерево, похожее на языки пламени, помещенное внутрь круга, напоминающего Луну.
Ния и Серафина просидели до полуночи за чисткой апельсинов и разговорами о завтрашнем дне и о том, как его проведет Нэш. Обе они полагали, что он спокойно спит у себя в кровати.
Они ошибались: то есть Нэш, конечно, спал, но совершенно в другом месте.
На этот раз не на крыше мисс Рашер и не на чердаке Литтл Бена.
Вопреки своим ожиданиям Нэш оказался не на кране. Место, где он проснулся, было не менее тихим и безопасным, чем его комната.
Его обволакивал какой-то запах, который был ему хорошо знаком. Мальчик почувствовал его еще во сне, причем очень резко, это и заставило его проснуться.
Первое, что он ощутил, это совершенно оглушительную тишину. Ни малейшего звука.
Он потрогал рукой то, на чем лежал. Да, это был не матрас. Поверхность оказалась довольно жесткой, но вполне приятной на ощупь. И к тому же теплой.
Нэш лежал на чем-то деревянном, источавшем запах пыльной ткани и дерева.
Открыв глаза и лежа в полной темноте, Нэш испытывал смешанное чувство страха и возбуждения.
Таково было первое впечатление. Спустя некоторое время его глаза привыкли к темноте, он заметил узкие полоски света, пробивающиеся сквозь закрытые ставни и двери. Постепенно Нэш начал различать округлые очертания множества одинаковых кресел, обитых красным бархатом. Он повернул голову, посмотрел вверх и увидел лишь мрак, сгущавшийся в том месте, где следовало быть потолку. В этой темноте Нэш различил что-то похожее на мотки веревок, свешивавшихся с каких-то перекладин.
«Я в театре…» — догадался он.
Поднявшись на ноги и оглядевшись, Нэш понял, что стоит прямо посреди сцены Оперного театра.
Он увидел вокруг себя фиолетово-оранжевые кулисы, которые застывшими каскадами спадали на сцену из-под самой крыши.
Занавес был поднят, а в глубине сцены что-то мерцало. Это были золотистые блики на каких-то удивительных механизмах, непонятно какого времени. Мальчик решил подойти ближе, чтобы получше их рассмотреть, но в темноте запнулся за что-то похожее на калейдоскоп.
Он присмотрелся внимательнее. Это был не калейдоскоп, а электрический фонарик. Нэш поднял его в надежде, что он работает. Повернул ободок против часовой стрелки, и фонарик осветил все чудесные предметы, очертания которых раньше едва угадывались. Это были красные и черные ящики, козлы, укрепленные на огромной платформе, винтовые лестницы, уходящие в никуда, и еще какие-то устройства причудливой формы, быть может емкости для воды.
Одно такое устройство представляло собой гигантский сосуд из стекла и железа с крышкой, напоминающей китайскую пагоду…
Похожую он видел по телевизору, но эта была еще страшнее и теснее. Человек, запертый внутри вниз головой, целиком оказывался в воде, и у него почти не оставалось пространства с воздухом.
Нэш представил себе тот миг, когда Маскераде окажется внутри этой штуки, как когда-то Гудини, лишенный возможности двигаться, чтобы высвободиться оттуда, ему удастся разве что повернуть голову и глотнуть немного воздуха. Это ужасный и в то же самое время удивительный трюк, который заставляет публику затаить дыхание, держит в предельном напряжении… до того момента, пока под взрыв аплодисментов иллюзионист победоносно не покинет этот сосуд живым и невредимым.
Кто знает, вдруг есть какая-то связь между этим моментом и его способностью исчезать из спальни и оказываться где-то совсем в другом месте. Может быть, если ему удастся поговорить с иллюзионистом, он объяснит Нэшу, что с ним происходит.
Нэш снова погрузился в свои мысли, пока бродил за кулисами театра, освещая фонариком путь, чтобы не наткнуться на декорации и реквизит. Театральная сцена — место магическое само по себе, а представьте себе, когда она оформлена для магического спектакля! А что делается в ее глубине, на арьерсцене, за занавесом?!
К заднику был придвинут большой черный ящик, повернутый к публике той стороной, на которой были нарисованы занавеси. Из ящика торчала длинная металлическая труба шириной с кулак и выкрашенная в черный цвет. Она протыкала размалеванный задник и выходила на сцену на высоте тридцати сантиметров от пола.
