Александр Муа - В поисках кракена

— Как же я рад вас видеть! — восклицал он. — Да вы сильно выросли, даю слово!

Сидя в инвалидном кресле, Жеральд Абельманс разглядывал своих внуков по очереди.

— Ты становишься все очаровательнее, Адель. Полагаю, мальчики дерутся за твой поцелуй…

Девушка покраснела и небрежно пожала плечами, чтобы избежать прямого ответа.

— А ты, Беа, как я погляжу, так и не отказалась от вкусного шоколада… И тем лучше! Ты очень миленькая.

Лицо Беа озарила широкая улыбка, глаза заблестели — она почувствовала себя красавицей… Правда, всего лишь на секунду.

— Пффф…

Том и Борис переглянулись, еле удерживаясь от насмешек. Беа бросила в их сторону угрожающий взгляд.

— Ты, Борис, — продолжил Абельманс, — все так же упражняешься в сарказме, и я не тебя не сержусь. Ты родился насмешником, и я думаю, это не лечится. Это не болезнь и даже не недостаток. Скорее это способность мыслить критически в любой ситуации. Главное, будь внимателен и не заходи за грань. И постарайся не утонуть в ядовитых насмешках — это признак глупых и злых людей, к которым ты, слава богу, не относишься.

Борис, сконфуженный и пристыженный, закусил губу и опустил голову. Беа торжествовала.

— Что касается тебя, мой маленький Том, то хоть ты и самый последний по росту, но первый по заслугам. Я узнал от твоих родителей, что преподаватели очень тобой довольны и что твои результаты в очередной раз были блестящими. Продолжай в том же духе. Я очень горжусь тобой.

Том, тронутый словами дедушки, неловко поправил очки, чтобы скрыть смущение.

— А теперь, дети мои, — всплеснул руками доктор, — к столу! Вы, наверное, ужасно проголодались…

В мгновение ока дети расселись вокруг стола, заняв свои обычные места. Ноно же, занятый своими делами, теперь пытался тянуть за хвост механическую собачку, чтобы та хоть как-то на него отреагировала, и не обратил внимание на происходящее. А зря, завтрак был просто великолепен. Хлеб, булочки с шоколадом, мед, масло, мюсли, йогурты, мандарины… Настоящий пир. Оголодавшие дети полностью сосредоточились на своих бутербродах, чашках горячего шоколада и горах кукурузных хлопьев, хрустящих, с холодным молоком.

Неожиданно доктор Абельманс прервал затянувшееся молчание…

— А! Дети мои, дети мои, я же совсем забыл вам сказать… Знайте, что если вы сейчас и наслаждаетесь завтраком, то это все лишь благодаря одному сюрпризу, который я позволил себе вам преподнести…

Дети заинтригованно переглянулись. Они ждали продолжения дедушкиной речи с нетерпением.

— Этот сюрприз прилетел позавчера вечером на самолете… Она говорит много, порой даже слишком, довольно часто кричит, но она прекрасная стряпуха и уже все здесь подготовила к вашему приезду. Она превосходно позаботится о вас…

В ту же самую секунду на пороге появилась грузная дама. Абельманс хитро посмотрел на ребят.

Адель, Беа, Борис и Том так и застыли с ложками в руках. Они были настолько поражены, что походили на восковые фигуры в музее.

— О нет, только не Офелия!.. — пробормотал Борис с отчаяньем в голосе.

Мадемуазель Офелия Дюрантон, по прозвищу Тетрадон,[9] была невысокой женщиной с внушительным бюстом, делающим ее похожей на воздушный шар. Дети быстро придумали ей это милое прозвище, так как природа наградила Офелию нестандартным подбородком. Настолько нестандартным, что даже из вежливости его невозможно было назвать двойным. Нет, это был не подбородок, а огромный зоб, похожий на мешок пеликана. И когда его хозяйка приходила в ярость, а только богу известно, насколько часто это происходило, то зоб раздувался до таких размеров, что женщина становилась очень похожа на смешную маленькую рыбку, которая в минуты опасности раздувается как шар. Офелии уже исполнилось шестьдесят четыре года, но она по-прежнему была полна сил и боевого задора, поэтому ребята никогда бы не назвали ее этим прозвищем в открытую. Женщина проработала много лет в доме Шарля Абельманса и его жены Эвы Анкер (родителей Бориса, Беа и Тома), она воспитывала их детей чуть ли не с первого дня их жизни и всегда заботилась о них, как вторая мать. Воспитанная добрыми сестрами, Офелия, однако, была человеком принципов, который не допускал непослушания. Энергичная, прямая, строгая, жесткая, но справедливая, она умела заставить себя уважать. Дети ее побаивались. Горе тому, кто пытался ей прекословить. Можно было посчитать на пальцах одной руки случаи, когда кто-либо из них по глупости, а скорее из отчаянной отваги и желания похвастаться перед остальными пытался ей сопротивляться. Но в глубине души это была нежная, любящая женщина, очень скромная и заботливая. Она скорее отрезала бы себе язык, чем призналась детям, что любит их. Свою любовь она предпочитала доказывать делами, а не болтать о ней направо и налево, но это им еще предстояло осознать.

— Доброе утро, дети! — сказала она строгим хриплым голосом.

Ответа не последовало. Борис, Том, Адель и Беа, оцепеневшие от ужаса, все еще не могли оправиться от такого сюрприза. Они уже представляли, как их каникулы будут загублены этой старой теткой с голосом напуганной совы. Делай то, не делай этого, убери свою комнату, почему твои вещи везде валяются, помоги немного, накрой на стол, да поживей, давай, какого черта ты там возишься, двигайся, иначе корни скоро пустишь, ты спишь на ходу, алло, я к тебе обращаюсь, отвечай, пожалуйста, дорогуша, иди мыть руки, доброе утро, до свидания, спасибо, спать, живо и без выкрутасов, зубы, не забудьте почистить зубы… Ничего смешного не было в том, чтобы каждые тридцать секунд слышать приказы и понукания Офелии. Каникулы в Норвегии больше не казались такими уж прекрасными.

— ДОБРОЕ УТРО, ДЕТИ! — повторила она таким тоном, что не ответить было бы скорее безрассудством, чем невежливостью.

— Доброе утро, Офелия, — ответил ей хор дрогнувших голосов.

— Доброе утро, старая сова, — пробормотал Борис.

— Что ты там говоришь, мой милый Борис? Ты хочешь что-то добавить? Например, сказать небольшую приветственную речь по случаю моего приезда? Услышав это от тебя, я была бы очень растрогана. Ну же, скажи нам всем… Мы тебя слушаем!

— Нет, нет, ничего… — промямлил он, сглотнув слюну, а затем добавил: — На самом деле ничего особенного…

Офелия ушла, оставив детей наедине с их дедушкой, который пожелал им приятного аппетита. В тишине большого зала слышны были лишь стук столовых приборов, чавканье и треск горящего огня, ползущего по дровам. Совсем как в монастыре. Наконец, пообещав детям грандиозное Рождество и незабываемые каникулы, в течение которых все их желания — в пределах разумного, конечно, — будут выполнены, доктор Абельманс вернулся к своим делам. С легкостью атлета он направил свое кресло к подножию лестницы, которая шла в коридор, ведущий к его кабинету. Абельманс нажал на кнопку пульта, находящегося на ручке его кресла, и лестница в момент трансформировалась в ровную поверхность с полозьями для спуска и подъема. Он подъехал к пандусу, вставил колеса в полозья, и кресло автоматически поднялось наверх. Абельманс нажал на другую кнопку, и пандус вновь стал лестницей. Когда он исчез в коридоре, деревянная дверь зала закрылась сама собой.

— Я был уверен! Я вам говорил, что это старое пугало доберется и сюда, чтобы следить за нами! — яростно выкрикнул Борис.

— Да ну! А по-моему, ты говорил о клевых каникулах и грандиозном Рождестве. Но на самом деле это будет худшее Рождество в нашей жизни. Она станет шпионить за нами двадцать четыре часа в сутки, как обычно это делает, змеюка подколодная, — с той же яростью, что и ее брат-близнец, зашипела Беа.

— Эй, вы оба, ну-ка тихо!

Более уравновешенная Адель постаралась успокоить расстроенных кузенов:

— Вы знаете Офелию так же хорошо, как и я… Нужно всего лишь околдовать ее, как змею, чтобы усыпить ее бдительность. Наша задача — умело поиграть на дудочке, чтобы она оставила нас в покое на все каникулы. Успокойтесь и постарайтесь быть более дипломатичными. Это в наших общих интересах. Ясно?

Борис и Беа уверенно кивнули, заговорщически улыбаясь, и повернулись к Тому, чтобы получить его согласие. Но мальчик был более увлечен «Космографией»[10] Себастьяна Мюнстера, висящей над камином, чем спором, и ничего не слышал. Тогда дети решили единогласно — ну, то есть без Тома, — что обязательно постараются подружиться с толстой кухаркой. Рождество наступало уже через два дня, и было бы очень обидно провести его под наблюдением грозной надсмотрщицы.

Двадцать четвертое декабря, двадцать один тридцать. Полностью потерянный в густом тумане, темной норвежской ночью под шотландским флагом плыл танкер «Разведчик», длиной сто пятьдесят метров, водоизмещением в пятнадцать тысяч тонн, имеющий на борту двадцать шесть моряков и двадцать пять тысяч кубометров тяжелого топлива. Море было спокойным. Шотландский капитан Форест Гленн Вуд, сверившись с приборами, теперь сидел в рулевой рубке и тщательно заполнял путевую карту. Накануне танкер преследовал какой-то непонятный объект, и капитан описал в своем раппорте этот «объект» довольно подробно. Однако начальство не сочло нужным обратить внимание на это событие. Когда капитан попытался узнать больше об этом странном объекте, ему ответили, что это не касается ни его, ни его команды. Может быть, это была атомная подлодка? Военный батискаф? Он не знал точно, что это было.