— Не всякий к нему умеет подключаться…
— Я научился… помаленьку… Там есть раздел «Темпоральные векторы и кольца Великого Кристалла»… Он вообще-то закрытый, но я нашел щелку…
«С ума сойти, — опять восхитился Валерий. Про себя. — Велики чудеса твои, град неведомый Инск…»
— Тебе не говорили, что ты юный талант?
— Не-а… — опять сказал мальчик. — Я юный троечник. Я не умею даже складывать столбиком четырехзначные числа.
— Говорят, этого не умел и великий Эйнштейн.
Мальчик не удивился имени Эйнштейна — видимо, знал. Ответил со вздохом:
— Скажите это Нине Петровне.
— Твоя учительница?
— Ну…
— Придирается?
— Нет, она хорошая. Но я же правда не умею складывать столбиком… — Он отклеил от колена пешку и вылепил вермишелинку.
— Как тебя зовут? — спросил Валерий.
— Лыш…
— Как?!
— Лыш, — отчетливо повторил мальчик. Это как-то перекликалось с «лапом».
— Тоже сокращенное слово? — проявил догадливость Валерий.
— Нет, не сокращенное. Оно из стихов, — с прежней отчетливостью сообщил мальчик Лыш.
Валерий вопросительно молчал. Тогда Лыш внятно и коротко разъяснил.
— Дело было в первом классе. Зимой выпал большой снег и мы слепили снеговика. Он был маленький, и его назвали Малыш. Потом мы на уроке физкультуры катались на лыжах с горок и Малыша тоже поставили на лыжи. Но он все время падал. Пришлось поставить у забора… А назавтра Нина Петровна сказала, чтобы мы сочинили стихи про зимний день. И я написал:
Снегу стало выше крыш.
Наш Малыш
Свалился с лыш…
— Хорошо сочинил…
— Нина Петровна тоже сказала, что хорошо. Только подчеркнула последнее слово. Говорит, что на конце нужна буква «жэ». А я стал спорить. Потому что, если «жэ», то получается нескладно. Называется «неточная рифма»…
— Почему неточная? Произносится же все равно как с буквой «ша»…
— Это я уже потом понял. А тогда спорил изо всех сил. Я свое, а она свое…
— И что? Снизила оценку?
— Нет, поставила пятерку. Засмеялась и говорит: «Ну, хорошо. Только в контрольном диктанте или сочинении, когда подвернется это слово, пиши все же по правилам». Я сказал, что ладно. Тогда все тоже стали смеяться: «Лыш, не падай с лыш-ш…» Так и приклеилось…
— Не обидно? — осторожно спросил Валерий.
— Не-а. Это же не дразнилка, а как второе имя. Даже лучше, чем первое. Константинов на Земле полно, а Лыш один единственный. — Из чего следовало, что настоящее имя Лыша — Константин.
«Лыш» и правда было лучше. Это имя как-то смягчало угловатость мальчишки и чрезмерную правильность (порой даже некоторую деревянность) его речи.
— А меня зовут Валерий…
— Куда, паразит! Стой сейчас же! — заорал в этот миг Лыш и вскочил. Ошарашенный Валерий сел в траву, раскинув ноги. Но оказалось, Лыш кричит не ему. Это лап воспользовался, что на него перестали смотреть и бесшумно поднялся в воздух. Он улетал метрах в пяти над землей, в сторону дальнего забора. Веревка шелестела по клеверу.
— Стой, зараза! — Лыш, нескладно махая руками, мчался следом, пытался ухватить веревку. Но коварный лап взмыл, веревка хлестнула по забору и ускользнула. Лыш остановился, упершись ладонями в доски. Лап набирал высоту и стремительно уменьшался в размерах. Лыш постоял, задрав голову, потом, кажется, плюнул и зашагал обратно, к покрытому мелкой тополиной порослью пню.
Валерий встал. Он смотрел, как идет Лыш — неловко, слегка скособоченно, невпопад дергая локтями. «Кажется, последствия давнего полиомиелита, — подумал наглядевшийся на больных ребятишек Валерий. — Чуть заметные, но все-таки есть…» И отвел глаза, чтобы подошедший Лыш не заметил его догадку.
Лыш через плечо посмотрел на исчезающий летательный аппарат. Потом досадливо глянул на Валерия.
— Разговорились, а он…
— Может, вернется? — виновато сказал Валерий.
— Ага, жди…
— Лыш, а ты не думаешь, что он обиделся? Ты с ним как-то… неласково…
— Да я с ними по-всякому! И добром, и… Это ведь не первый. И не второй… Теперь опять новый стул искать… А за веревку дома влетит, я из кладовки без спросу утянул.
«Пойдем в «Хозтовары», купим новую веревку», — чуть не сказал Валерий. Но сдержался. Понял, что мальчик Лыш не примет столь примитивного сочувствия.
— Долго ты его строил?
— Недолго… Долго стул искать. Пока все свалки да чердаки облазишь… Теперь ведь таких не делают, это старая мода…
— Извини, Лыш. Это из-за меня. Заболтал я тебя, и вот…
Лыш мотнул щетинистой головой, глянул холодно. И ответил опять четко и размеренно, будто расставил деревянные кубики:
— Нет. Я сам виноват. Надо было привязать, а я забыл. И вот последствие…
— Ну, извини еще раз, Лыш, и я пойду. Мне пора.
Лыш смотрел мимо. Валерий все же кивнул ему, взял чемоданчик и пошел прочь. Но через несколько шагов не выдержал, оглянулся. Они встретились глазами. Лыш смотрел без прежнего недовольства, а как-то… слегка ласково даже.
— Пока, — с облегчением сказал Валерий.
Лыш чуть улыбнулся (шевельнулась болячка на губе):
— Аакса танка, тона…
— Итиа… — машинально ответил Валерий. И пошел к выходу со двора — тоже с полуулыбкой.
И лишь на другом дворе — похожем на прежний, и абсолютно пустом — Валерия словно ударили навстречу тугой подушкой. Он постоял, помотал головой, чувствуя на губах мелкий сухой песок («красный песок»!). Кинулся обратно — и бежать было трудно, будто он двигался в текущей навстречу воде.
Вот он двор, где они только что говорили!
Но Лыша не было. Не было на всей ширине просторного, как зеленый полигон двора. И звенело солнечное безмолвие…
Хозяйка оказалась рыхлая, добродушная, говорливая.
— Как звать-то?.. Валерик, значит! А меня кличут баба Клава. Соседки попрекают: «Какая ты «баба», даже не на пенсии еще, и мужики на тебя поглядывают», — да я им обратно: «Не мелите языками, окаянные, грех один! Мое дело нынче одно: молодежь опекать, будто внуков своих… Вот и Юнка, племянница, дочка брата Василия, меня бабой Клавой зовет, с малых лет повелось… Она тут, при мне, Юночка-то, родители из Коврова прислали на учебу, да очная учеба не получилась из-за конкурса, теперь на заочной она, в школе художников, а работает на Фарфоровом заводе, посуду разрисовывает…
Валерий спросил, нужен ли аванс.
— Да подожди с авансом-то, поживи сперва, может еще не понравится!
Валерий сказал, что понравится.
Баба Клава привела его в комнатушку, оклеенную бледно-синими обоями с рисунком из корабликов и чаек. Деревянная кровать, стол с ящиком, два стула (не венских), книжный стеллаж до потолка. Не богато и не просторно. Однако по сравнению с казарменной комнатой на шестерых — отель «Астория».
Пахло известкой побеленного потолка и вымытым некрашеным полом.
Окно было широченное. Что-то празднично-красное отражалось в стеклах распахнутых створок. Валерий уперся ладонями в подоконник, выглянул наружу. За окнами были грядки и яблони, а ближе к окну вспухали, пышно громоздились гроздья алых соцветий. Казалось, хотят забраться в комнату.
— Баба Клава, что за цветы? Не видал таких…
— А герань это, голубчик, герань!
— Герань, вроде бы, комнатный цветок, в горшках…
— Это правильно. А Илюша и Федя, студенты с биофака, что в запрошлом году у меня жили, посеяли семена вот прямо в огороде. Говорят, что в нашем климате герань, она комнатная, а в Южной Америке прямо целые кусты. И посадили особый сорт. С той поры и растет… Илюша-то в этой комнате жил, а Федя в той, где сейчас Юна. Они той весной закончили институт, а цветы все разрастаются, как на память от них, подарок… А ты по какой линии обучаешься? Не биолог?
— Спасатель я, — неохотно сказал Валерий.
— Батюшки мои… Ну, давай я тебе постель застелю, да обедом покормлю. Я тут окрошку приготовила да котлеты картофельные с грибным подливом, а Юна позвонила, что не придет до вечера, окаянная душа, дела, мол, всякие. Я говорю, разве ж можно без обеда который день подряд, а она: я, мол диету соблюдаю для стройности…
Валерий вежливо посмеялся и сказал, что он тоже не хочет обедать, плотно позавтракал. А хочет он вздремнуть. Потому что ночь был в дороге, на двух самолетах да на катере, и толком поспать не сумел…
Баба Клава захлопотала с постелью…
Через пять минут Валерий скинул кроссовки и куртку и ничком бухнулся поверх плюшевого покрывала. Вдохнул запах свежей наволочки… Он всегда спал носом в подушку, такая привычка с детства. И теперь показалось, что он дома, в Кольцовске.
