— Что ж, это было скучно до невозможности, — заметил Змей.
— Только ты, Змей, можешь жаловаться, что наш палач улетел! — сказал Джон Филей.
— Я лишь говорю, что это немного…
— Змей, заткнись, — сказал Хват. В его голосе была нескрываемая ярость. — Разве ты не понимаешь, что это значит?
— О, — сказал Змей после значительной паузы. — О нет.
На этот раз в его голосе не было сарказма или неискренности.
— Она мертва, — сказал Джон Соня.
— Не мертва, — ответил Джон Ворчун.
— Да, Ворчун, мертва.
— Мы этого не знаем, — проговорил Джон Удалец.
— В первый и, возможно, в последний раз я согласен со Змеем, — сказал Соня. — Нет смысла отрицать то, что мы видели собственными глазами.
— А что мы видели? — спросил Джон Хнык. — Не очень-то и много. Я, например, не видел, как они умерли.
— Ты хватаешься за соломинку, брат. Они упали с Края Мира.
— Это так, — согласился Соня.
— Они упали, без вопросов, — сказал Джон Ворчун.
— И возможно, все еще падают, — добавил Филей.
— Что же с ними происходит? — спросил Хнык.
— Она выживет, — сказал Джон Змей с нехарактерным для него энтузиазмом. — Если кто-то способен выжить, упав с Края Мира, то это она.
Джон Хват перестал злиться и вернулся к обдумыванию того, что видел. Но ничего не менялось. Изабелла все также стремилась к собственному исчезновению; мелкие брызги, которые туманом висели там, где ее воды падали вниз, на миг рассеялись, и тут же вновь скрыли то место.
— На что ты смотришь, Хват? — спросил Ворчун.
— На все. И ни на что, — ответил он.
— Пустая трата времени, — сказал Ворчун. — Мы должны заняться делами. Важными делами.
Хват продолжал смотреть на море.
— Какими, например? — спросил он.
— Да ладно, Хват, — сказал Ворчун. — Ты все прекрасно знаешь, как и я.
— Даже не представляю.
— У нас есть тело, которое надо похоронить, — сказал Хнык.
— Приятная перспектива.
— И Восемь династий, с которыми тоже надо что-то делать.
— Мы не можем делать это одни.
— Вообще-то прежде, чем появилась она, мы жили своей жизнью, — напомнил Джон Филей.
— Да, Джон, но мы ждали, — ответил Хват. — Разве нет? Тот первый день в Иноземье был связан с чем-то большим, нежели просто украденный ключ. Мы все это ощутили. Разве нет?
— Да, — сказал Джон Змей. — Конечно, ощутили. Даже я согласен. У меня было чувство… — он покопался в собственном словаре, подыскивая слово, — …неизбежности. Как-будто должно произойти что-то важное.
— А потом в нашей жизни появилась она, — сказал Хват. — И всё изменила.
— Всё? — спросил Джон Змей.
— Всё, — ответил Хват.
Падая и падая сквозь абсолютную пустоту, Кэнди, Шалопуто и Газза быстро утратили всякое представление о времени и пространстве, не имея возможности измерить, насколько они удалились от Края. Слева и справа, снизу и сверху было все то же бесцветное, неопределимое пространство. Оно не дарило им надежды, которую предлагала тьма — шанс на то, что где-то там прячется жизнь, цель и смысл. Вокруг была лишь серая банальность, полное отсутствие, в котором они падали, не в состоянии оценить скорость падения и даже, временами, сам его факт.
Они молчали.
Да и о чем тут говорить, когда вокруг ничего не было? Не было пейзажей, которыми можно любоваться, встающей луны, идущих по небосклону звезд, заходящего солнца и пылающего заката. Не было самих небес, на которых можно было бы это увидеть.
Они продолжали падать.
Или, возможно, им так казалось. Снилось.
Как бы то ни было, их обстоятельства не менялись. Падать было…
…падать было…
…падать.
Внезапно из ничего возникло что-то. Вспышка синего и алого, которая в мгновение ока окружила Шалопуто и скрыла его из виду. К счастью, он успел вскрикнуть, сообщая о похищении, и его громкий, долгий крик проявился в пресном воздухе в виде длинного следа из серебристого дыма. Это стало первым плотным — или казавшимся плотным, — явлением, случившимся с тех пор, как они упали. Это не было чем-то особенным, но все же лучше, чем ничего. Кэнди ухватилась за серебристую нить, надеясь, что та не пропадет из ее кулака.
Нет.
Она была плотной.
— Держись за меня! — крикнула она Газзе. Он ухватился за ее лодыжку прежде, чем она успела договорить.
Три мысли одновременно пронеслись в голове Кэнди, и каждая требовала к себе внимания: во-первых, она надеялась, что Шалопуто не перестанет кричать, во-вторых, что они не будут падать вечно, и в-третьих, что в момент, когда она увидела симметричное слово Абаратараба, ей надо было понять, что если у островов есть зеркало по горизонтальной оси, имеет смысл предположить, что оно есть и по вертикальной. Если что-то есть слева, оно есть и справа. Если есть наверху, то есть и внизу.
Пока ее мысли боролись, она подтягивалась вдоль нити свивающегося крика. Она видела нить, выходящую из ее кулака, и сосредоточилась на пятне, маячившем впереди не более чем в трех захватах, где нить пропадала из вида. Что еще она могла предпринять, кроме как следовать ей и понять все «почему» и «как»?
А затем — о нет! — Шалопуто замолчал. Кэнди почувствовала, что нить провисает, и издала панический возглас, немедленно образовавший перед ней бирюзовую ленту, словно дыхание в зимний день, которая улетела прочь, как только она смолкла.
Она не собиралась упускать свой шанс выбраться из Пустоты. Что бы ни было по ту сторону мути, вряд ли оно было хуже, чем вечное падение в Забвение. Она заставила свое тело потянуться, — тянитесь, пальцы! давайте, руки! — за край нити, которая скользила прочь, уносясь порывом ветра с ароматом молнии и ананасов.
Ее пальцы полностью исчезли. Руки искали, ощупывая Пустоту… и внезапно коснулись чего-то по ту сторону Стены Отсутствия. Нечто было влажным и теплым, словно густая краска, и как только она этого коснулась, оно, чем бы это ни было, отреагировало с той же поспешностью. Вокруг ее рук и запястий обернулись десятки нитей, бескостных и тонких, словно струны.
— Что там? — спросил Газза.
— Я не знаю, — ответила она. — Но оно живое. Оно меня схватило. И тянет.
— Это больно?
Нет, подумала она. Хватка была крепкой, но это нечто не хотело причинить ей вреда.
— Все в порядке, — пробормотала она.
— Что?
— Я говорю, все в порядке.
Она видела, как мимо ее лица пробежали яркие пульсирующие столбцы.
— Что это было?
Мимо пронеслось слово «что». Оно было написано бирюзовым на ленте цвета манго.
— Шалопуто?
Четыре слога появились из ее рта и разлетелись фиолетовым и синим переплетением звука и цвета.
— Да? — откликнулся он.
— Я не боюсь, — сказала она ему.
Ее слова превратились в сплетение красных, фиолетовых и синих полос.
— Ты только посмотри. Слова как ленты.
И эти слова тоже появились рядом.
Слова как ленты.
Зеленые, желтые, оранжевые.
— Что происходит? — спросил Шалопуто. — Я вижу, как мимо летит мое имя.
— Знаю, — она потянулась к источнику щупалец. Из места, где были ее руки, до нее долетали порывы ветра. Она чувствовала их на своем лице. И слышала, как он шепчет ей то же, что и все ветра:
Прочь. Прочь.
Он нес слова обратно в Забвение.
— Ну уж нет, спасибо, — сказала она так тихо, что ее новые ленты оказались прозрачными. — Нам надо куда-то попасть.
Она вытянулась так далеко, как только позволяли ее мышцы и суставы, и ухватилась за место, откуда росли щупальца Другой Стороны.
Нечто поняло ее знак. И потянуло на себя. У Кэнди не было времени говорить с Шалопуто. Все произошло слишком быстро. Внезапно вокруг нее возникли несущиеся обрывки цвета, крошечные фрагменты, а с ними — столь же краткие фрагменты звука. Ни один из них не имел смысла. Все они двигались слишком быстро и летели мимо.
Цвет, цвет, цвет…
Звук, звук, звук…
Цвет, звук. Цвет, звук.
Цвет…
Звук…
Цвет…
Звук…
Внезапно — ничего.
Пустая, долгая, серая тишина.
Но она не боялась. Теперь она знала, как работают эти вещи. Все было зеркалом.
Если тюрьма…
О!
— значит, свобода.
Оно начинается.
Если моря…
Видишь?
— значит, берега.
Слышишь?
Если тишина,
Да!
Значит, песня.
И они оказались в совершенно другом мире.
Безнадежность разумна.
Но ничего ценного
В моей жизни
Не приходило от разума.
Ни моя любовь,
Ни мое искусство,
Ни мой рай.
Поэтому я надеюсь.
— Зефарио Тлен
Так заканчивается
