— Ты в порядке? — взволнованно спросил водитель, открывая дверцу.
— …Да… — пробормотал Карл, пряча волшебную палочку.
— Много раз в грозу ездил, разные молнии видел, но чтобы они вот так из земли в небо росли — первый раз вижу. Тебя точно не задело?
— Всё в порядке, — повторил он.
Странно, голос водителя почему-то показался знакомым. Мужчина шагнул в полосу света, и Карл узнал Николаса Палмера, работающего сторожем в приюте. Похоже, Николасу юноша тоже показался знакомым, он наклонился и удивлённо воскликнул:
— Слушай, а я тебя вроде знаю!..
— Я Карл… Карл Штерн…
— Точно!.. То-то я смотрю — лицо знакомое… Но ты давно у нас не появлялся, вот я и не сразу узнал… Ты чего тут в такое время делаешь?
Карл долго пытался придумать причину, объясняющую, почему он находится среди ночи один на шоссе.
— Я… Я опоздал на поезд… — сбивчиво проговорил он наконец.
— Ты что, собрался пешком до самого Лондона идти?.. Ну, чудак!.. Гроза вот-вот до нас доберётся!.. Давай, садись в машину!..
Карл не хотел ехать с Николасом, но его отказ при данных обстоятельствах выглядел бы странно. Пробормотав «спасибо», он залез в старенький автомобиль.
— На моём драндулете, конечно, быстро тоже не доедешь, — прокряхтел Николас, садясь на своё место. — Я собирался новый покупать, а потом подумал — зачем он мне нужен?..
Николас ехал, продолжая говорить о машине, поездках, своей жизни — длинно, многословно, часто повторяясь. Как всем старым людям, ему хотелось больше себя оставить в памяти тех, кому предстоит ещё жить долго…
Юноша рассеянно слушал эти истории, вспоминая, как Николас пять лет назад вёз его на вокзал Кинг-Кросс. Между тем мальчиком, со страхом ожидающим встречи с «новой школой», и им сегодняшним лежала пропасть. Будто не пять лет прошло, а пять жизней… Карл помнил, как тяжело ему было находить общий язык с одноклассниками и преподавателями (со многими общий язык не удалось найти до сих пор), но вдруг почувствовал острое желание вернуться в прошлое — когда ещё чисты были его руки, когда он ещё так мало знал о себе…
— …Раньше хоть радость была — посмотреть с Францем скачки. А теперь всё время один…
Карл резко поднял голову:
— А где Франц?..
— Так ты не знаешь? У него приступ весной был, в больнице лежит… Я врача спросил, он сказал, что всё… Думал, ты слышал…
— Нет… нет, я…
— Ну, он уже немолодой… А потом война. Это ведь никому лет не добавляет…
Теперь Николас говорил о болезнях, войне и смерти.
— А где находится больница?.. — тихо спросил Карл.
— Хочешь к нему сходить?
— Да…
— Только ночью тебя не пустят, навещать можно днём.
— Днём меня здесь уже не будет… Днём я вернусь в школу…
— Ну, как знаешь, я тебя предупредил. А больница в трёх кварталах отсюда. Сам найдёшь?
— Найду.
— Тогда я тебя здесь высажу, а то мне в другую сторону.
— Спасибо…
Карл попрощался с Николасом и медленно пошёл по улице. Снова вернулось чувство, будто он что-то упустил… Теперь Франц… Франц заболел, а он даже не слышал…
Больница была невысоким старым зданием, в которое приходят умирать. Покосившиеся пристройки образовывали лабиринт, где почти невозможно найти выход. Оказавшись внутри, Карл пошёл наугад по узким коридорам.
— Эй, ты что тут делаешь?
Перед ним выросла фигура медсестры.
— Я ищу Франца Фишера.
— В такой час? Как тебя вообще пропустили?
— Я специально приехал в Лондон… Пожалуйста, можно мне его увидеть?
— А ты ему кто?
— …Франц — мой дедушка… — ложь далась ему удивительно легко, потому что сегодня это было почти правдой.
— …Ну, хорошо… — согласилась женщина. — Только не шуми.
Она проводила его до палаты, потом повторила:
— Не шуми. И ничего не трогай. Попрощаешься, и сразу домой.
Карл кивнул и толкнул белую крашеную дверь.
В палате шумели приборы и пахло лекарствами. Тонкие трубочки вливали в тело жизнь, пытаясь заставить работать старое сердце. Но оно с каждым ударом билось всё медленнее.
Карл присел на краешек постели и коснулся покрытой морщинами руки.
От этого прикосновения Франц очнулся и гаснущим взглядом обвёл палату.
— …Ох… — выдохнул он, заметив Карла. — Правда что ли?.. Или сон?..
— Правда, — глухо ответил юноша.
— Спасибо… Я думал, придётся одному умирать…
— Франц…
Карл сжимал его руку, пытаясь отдать свою силу, но вся сила вытекала из поражённого болезнью тела, словно песок сквозь пальцы.
«Пожалуйста, не умирай!.. Возьми мою силу!.. Пожалуйста, возьми!..»
Но старый солдат уже ступил на свою последнюю дорогу. И душе его не нужна была жизнь, нужно было другое. С трудом приподняв седую голову, Франц прохрипел:
— Прости…
— …О чём ты?.. Мне не за что тебя прощать!..
— Прости меня… — повторил старик.
И Карл вдруг понял, что не к нему обращается Франц, но в его лице — к миру, которому оставлено такое страшное наследство.
Карл наклонился, обнимая слабеющее тело, и прошептал:
— Я тебя прощаю…
Франц тяжело откинулся на подушку. По дорожкам, проложенным морщинами, потекли слёзы.
— Спасибо…
Он умирал. И Карл понимал: в этом теле будет теплиться жизнь, только пока Франц держит его руку…
Юноша тщетно сжимал холодеющую ладонь.
Франц ещё несколько секунд смотрел на него, потом пальцы разжались…
Карл онемело смотрел в раскрытые, ещё казавшиеся живыми глаза. Надо закрыть их… Надо закрыть… И это будет конец…
Он вышел из палаты, не погасив свет, словно боялся оставить Франца одного в темноте — и побрёл по коридорам. Бесцельно, безнадёжно… Карл мог в мгновение перенестись в любую точку мира, но в целом мире не было места, где он хотел бы сейчас оказаться…
Бродя в лабиринте одинаковых белых дверей, за каждой из которых умирали люди, он услышал тихий, хрипловатый голос, напевавший:
Когда мир уснёт,
закрой глаза и ты.
Пусть он тоже увидит
сиянье твоих серебристых снов.
Пусть тоже пройдёт
по сплетённому из тонких трав мосту
к той далёкой звезде,
где тебя ждёт счастье…
Карл остановился, поражённый. Это ведь песня из его снов!.. И голос будто тот же… Не может быть… Ведь это только сон…
Почему-то дрожа, он открыл дверь.
У окна, освещённая слабым светом луны, сидела женщина в белой больничной сорочке. Когда-то длинные волосы были коротко острижены. Женщина умирала от рака. Она пела и безнадёжно смотрела в небо, положив руки на худые колени.
Услышав звук шагов, она повернулась к Карлу. Он замер на пороге, не зная, что сказать, что спросить.
— Эта песня… Которую вы пели… — тихо проговорил он. — Я слышал её…
— Старая колыбельная… Мне отец пел… — она рассеянно улыбнулась.
— Нет, я помню, как вы пели её!..
— Не может быть… — покачала головой женщина. — Никто не помнит моих песен…
Она замолчала, продолжая тихо раскачиваться из стороны в сторону.
— К другим приходят… — вспомнив, что в палате, кроме неё, есть ещё кто-то, заговорила женщина. — А ко мне нет… Некому приходить… После меня никого не осталось… Справедливо… Ты знаешь, Бог справедлив… Такая жестокая справедливость… Я убивала чужих детей… И Он не позволил мне иметь своих… А вот было бы чудесно… Хоть одного… Чтобы приходил и приносил мне апельсины… Я не люблю апельсины… Но всем приносят… Я хочу, чтобы мне тоже…
— …Каких детей… — прошептал Карл. — Каких детей вы убивали?.. Как?..
— Легко… Когда они маленькие — не больше кулачка — их легко убить… Доктор убивал, а я помогала… Подавала инструменты, убирала то, что от них оставалось… Они умирают молча, даже кричать не могут… Нечем ещё кричать… Доктор говорил, им не больно, потому что они ещё не люди… Он в Бога не верил… И я не верила… Но всё-таки думала, а может, им больно?.. И пела… Тому, что от них оставалось, пела… А вот один был… Никак его не забуду… Мать у него была такая красивая… Глаза голубые и ясные… Почти пять месяцев носила ребёнка, а потом пришла к нам… Отец — большой начальник — не хотел детей… А она его так любила, бедная, вот и решила… Доктор говорил, что уже поздно, а она знай себе повторяла: «Достаньте его!.. Достаньте его из меня!..» Доктор согласился… Это был чёрный день. На дереве за окном ворон всё сидел. Ворон — дурная примета… Я пыталась прогнать его, а он ни в какую!.. Доктор разрезал мать, достал плод, а когда стал зашивать, она умерла… Лежала — такая красивая в голубой сорочке… Я специально для неё выбирала, к голубым глазам очень шла… А этого ребёнка мы похоронить собирались, и вдруг я смотрю — у него сердце бьётся… Мать его убить хотела, но сама умерла… А он выжил!.. Лежал на столе — комочек плоти, сморщенный, уродливый, даже и не человек ещё, но вот как сильно жить хотел!.. Мы его отдали другим врачам. Тем, кто спасает таких маленьких. Они сказали, что не выживет… Слишком маленький, и ведь не сам родился… А я приходила к нему и пела… Думала, вдруг поможет… К нему ведь некому было приходить… Только однажды пришёл человек… Немолодой, но очень обходительный иностранец… Немец, наверное… Звук «р» смешно произносил… Наговорил мне комплиментов, а потом спросил, есть ли у этого ребёнка имя. Я сказала, ещё нет… А он: «Нельзя ребёнку без имени. Назовите его Карл Штерн». Несколько раз повторил, чтобы я не забыла… И я подумала — красивое имя, может, оно ребёнку счастье принесёт… Столько лет прошло, а я всё помню… Я ведь после этого ушла от доктора… Увидела его, крошечного, с бьющимся сердцем — и поняла, что не смогу больше… Ведь у них, у тех, кто ещё меньше, тоже сердце бьётся… Больше не смогла… Ушла… Вот теперь умираю одна…
