Филипп кивнул. Конечно, он помнил Виту. Она приходилась Мортимеру сестрой-близнецом. Филипп встречался с ней однажды во время своего прошлого пребывания здесь. Вита вернула его к жизни. Она и была самой Жизнью.
То, что Мортимер только что сказал, озадачило Филиппа, и он пересчитал месяцы на костяшках пальцев. Январь, февраль, март, апрель. Он был прав. В апреле только тридцать дней. И вдруг к нему в голову пришла еще одна мысль.
— Вы упомянули, что амулет украли две недели назад, — сказал Филипп. — Но апрель был полгода тому назад.
— Да, у вас, — ответил старик. — Но здесь, если ты не забыл, время течет иначе.
— Да, точно, — признал Филипп, немного огорчившись, что сам не додумался до этого. Он ведь только что выяснил, что у них на земле не было тридцать первого апреля. Конечно же, время здесь шло по-другому. Здесь все было не так.
— То, что произошло, настоящая катастрофа, — голос Мортимера перерос в жалобный стон. Он вскочил с кресла и принялся ходить взад-вперед по комнате, качая головой от отчаянья. — Пока мой стогранный амулет не найден, люди будут рождаться на свет бессмертными. Последствия этого ужасны! Не только для меня и Виты, но и для самих людей, которым больше не к чему будет стремиться.
— Смерть все-таки не совсем то, к чему обычно стремятся люди? — осторожно возразил Филипп.
Мортимер застыл на минуту, вытаращив глаза на Филиппа.
— Конечно, стремятся, — почти прорычал в ответ Мортимер. — Только они об этом не догадываются!
— Я не понимаю.
— Зря Люцфер называл тебя сообразительным. Но он, разумеется, недаром зовется отцом лжи, — едва слышно заметил Смерть.
Он подошел к окну и стал всматриваться в вечерний полумрак, стремительно опускавшийся на бесцветный пейзаж.
— Многие люди будут говорить то же, что и ты. Что смерть ужасна, что она — необходимое зло, от которого лучше держаться подальше.
— А разве это не так?
— Нет! — взвизгнул Мортимер так, что Филипп и Сатина вздрогнули.
Старик сверкал глазами. Филипп никогда прежде не видел его таким эмоциональным.
— Я — самый большой страх любого человека, ибо нет страха сильнее, чем страх смерти. Но так быть не должно! Людям неизвестно, насколько благодарны они должны быть мне на самом деле. Смерть — это вовсе не плачевное следствие жизни. Напротив. Именно благодаря смерти жизнь стоит того, чтобы жить. Мы по-настоящему ценим только то, что можем потерять. Неужели ты не понимаешь этого? Без смерти жизнь была бы скучной и абсолютно лишенной смысла!
Филипп не до конца понимал слова Мортимера. Но все же… все же понимал их, наверное.
— Похоже на то, чему учил меня Люцифер. Если нет зла — не может быть и добра. Эти вещи взаимосвязаны. То же самое касается жизни и смерти?
— Именно! — Мортимер развел руками. — Без смерти исчезает радость жизни, погубленная самой жизнью. И это еще не самое плохое. Каким станет мир через каких-то пятьдесят лет? Подумайте обо все несчастных, получивших смертельные увечья, чьи сердца продолжат биться. Жертвы дорожных аварий, землетрясений, пожаров, наводнений. Кошмар, кошмар! Мир будет населен живыми трупами, единственным желанием которых будет обрести покой смерти, но этому желанию сбыться будет не суждено. Можете себе это вообразить?
Сатина затихла, Филипп проглотил комок в горле. Он прекрасно представлял себе эту картину. Он видел все это слишком отчетливо, так, что тошнота подступила к горлу от одной мысли о зловещем сценарии, описанном Смертью.
Мортимер продолжил, но Филипп слушал его только вполуха. Он искоса погладывал на Сатину, которая потупилась, нервно теребя руки. Было заметно, что ей не по себе, и Филипп прекрасно знал почему. Ведь дьяволы были бессмертными. А если следовать логике Мортимера, это означало, что жизнь их бесполезна и бессмысленна. Узнать о таком вряд ли было приятно. Филиппу хотелось ее подбодрить, но он не знал, что сказать. «Мне очень жаль, что ты будешь жить вечно», — звучало бы как-то не к месту.
— В прошлый раз тебе удалось блестяще раскрыть загадку болезни Люцифера, — продолжал Мортимер. — Именно поэтому я забрал тебя снова, Филипп. Чтобы ты помог мне вернуть амулет. Его необходимо найти, во что бы то ни стало. Я приложил все свои силы, чтобы лишить тебя жизни до истечения земного срока. Я не мог просто бросить жребий и назначить тебе еще один год жизни. Я чуть не умер от напряжения. Я не могу применять стогранный амулет к тем, кто рождается бессмертными.
— А что именно происходит, — спросил Филипп, — когда ты бросаешь кости?
— Это серьезный вопрос, — ответил Смерть, пристально посмотрев Филиппу в глаза. — Придется ли ответ тебе по душе?
— Говори.
— Когда жребий брошен, песок в песочных часах начинает струиться быстрее.
Филипп бросил взгляд на Сатину, а та пожала плечами, показывая, что тоже ничего не понимает.
— Что вы имеете в виду?
Мортимер медленно подошел к нему поближе. Тени на его лице сплетались в зловещую паутину. Глаза окутывала темнота.
— Ты боишься, Филипп? — спросил он. Голос был сухим, как огонь, потрескивавший в камине. — Ты боишься смерти?
Поддавшись первому порыву, Филипп кивнул. Потому что он действительно боялся Смерти, боялся странного древнего старика, существовавшего со времен возникновения жизни на земле, бывшего свидетелем создания и разрушения цивилизаций, видевшего так много ужасного, что огонек в его глазах потух. Поэтому собственная реакция удивила его.
— Нет. Я не боюсь смерти. Я ведь уже мертв.
Казалось, Мортимер тщательно взвешивает ответ мальчика. Затем уголок рта с одной стороны приподнялся, образуя кривую ухмылку.
— Иди за мной, — произнес он. — Я покажу тебе то, чего прежде не видел ни один человек.
Филипп и Сатина робко последовали за Мортимером в прихожую, где он прихватил с комода стеариновую свечку. Затем старик направился к высокой узкой двери, находившейся в противоположном конце коридора. За дверью показалась винтовая лестница, идущая круто вниз.
— Опять ступеньки, — недовольно буркнул Филипп. Мортимер достал из кармана спичечный коробок, открыл его и огорченно вздохнул.
— Ну, надо же, спички кончились. — Филиппу вдруг показалось, что у него появилась какая-то идея, и он поднес свечку к Сатине. — Послушай, ты не могла бы…?
Сатина кивнула, наклонилась пониже к свече и фыркнула. Две крохотные вспышки вырвались из ее ноздрей и зажгли черный фитиль.
— Спасибо, — поблагодарил ее Смерть и зашагал вниз по лестнице.
Филипп изумленно уставился на Сатину.
— Грагорны умеют изрыгать огонь, — пояснила она, смущенно пожимая плечами. — Это у меня от отца. Он был так горд, когда я впервые дунула огнем. Хотя пострадали шторы в гостиной. Мама подумала, что это папиных рук дело, и была сама не своя от гнева.
— Представляю, — протянул Филипп, а про себя улыбнулся, вообразив, как красавица Демеона задает взбучку чудовищному громиле — отцу Сатины.
Мать Сатины, как и она сама, была темптаном, а отец — палачом-грагорном, чьей работой было стегать кнутом осужденные грешные души.
— Вы идете? — донесся из темноты голос Мортимера, и друзья поспешили вниз по лестнице. Они догнали старика и продолжили путь втроем.
Ступеньки под ногами угрожающе скрипели. Во всяком случае, под ногами Филиппа и Сатины. Когда ступал Мортимер, они не издавали ни единого звука. Словно он весил не более чем тени, кравшиеся со всех сторон вокруг.
Винтовая лестница спиралью вонзалась в глубину, где темнота отступала под натиском слабого сияния, пробивавшегося между ступеней. Мерцающий свет переливался множеством оттенков.
Мортимер повернулся лицом к друзьям.
— Мы почти на месте, — сказал он, поочередно глядя то на Филиппа, то на Сатину. Все же больше на Сатину. — Предупреждаю в первый и последний раз: ничего здесь не трогать. Ясно?
Они дружно кивнули.
— Ясно? — переспросил старик, не отрывая глаз от Сатины.
— Все мне ясно, черт возьми! Я же сказала! — обиженно бросила она.
Немного помолчав, Мортимер одобрительно кивнул:
— Замечательно. Тогда готовьтесь: сейчас вы увидите зрелище, равного которому нет на свете.
Преодолев последние ступеньки, они оказались в зале настолько огромном, что у Филиппа захватило дух. Подвал не ограничивался размерами домика, под которым располагался, но, казалось, он простирался до бесконечности под всей долиной, холмами и осенним лесом. Высоко над их головами корни деревьев извивались, словно гигантские змеи. Они выглядели почти живыми в пульсирующем свете, переливавшемся всеми цветами радуги.
Подвал был сплошь заполнен песочными часами. Они стояли на полу, на столах, на стеллажах и полках. Часы были повсюду, насколько хватало взгляда, и гораздо дальше. Там были маленькие часики, размером не более наперстка, и огромные, как платяной шкаф. В некоторых песок был привычно золотистым. В других — красным, синим, фиолетовым, пестрым. Песок кое-где был черным, как сажа, казалось, что из горлышка вытекает струйка нефти.
