Андрею, начиная сказку…
Богатырь — Пшеничное Зерно.
Черная трава.
Как родилась песня.
Ганс и его четыре замка.
Младен — сын медведя.
Сила любви.
Слава, дочь земли.
Молодость без старости и жизнь без смерти.
Корабль зверей.
Иголка и ножницы.
Сказка о счастье.
Яни — паликар.
Мудрый кузнец.
Играй, дудочка, играй!
Расскажи-ка про тот край,
где, не помню уж когда,
в стародавние года
росли груши на осине
сладкие, как мед пчелиный,
а фиалки на лозе,
жемчуга на дереве.
Хвост пушистый у медведя
был на зависть всем соседям.
Волки там ягнят качали,
а блоху и ту ковали,
ей подковы прибивали
по два пуда на ногу, —
легче было б на скаку!
Да блохе, видно, не к спеху:
в три скорлупки от ореха
она сказок набрала
и ребятам принесла
с окоема голубого,
с рубежа края родного,
издалека, с океана,
прямо с острова Буяна
из страны седых туманов,
там, где горы
в вечном споре
жаром дышат,
дымом пышут.
Блошка сказки принесет,
Карла сказки те берет,
Вертидубу отдает,
наказав ему, чтоб муха,
книжница и цокотуха,
на стене их записала.
Муха сказки прочитала,
на лету их разобрала:
все прекрасны как одна,
и во всех правда видна!
Хоть на разных языках,
повествуют о делах,
сердцу милых, благородных
и о чаяниях народных,
победивших злые силы;
и о том, как жили-были
братья, все ладны, мудры,
и пригожи, и сильны,
словно горные орлы.
Время то прошло, Андрей,
когда муха-грамотей
на стене сказки писала.
Нынче муха замолчала.
Ты родился чуть поздней…
на каких-нибудь пять дней!
Если все-таки от скуки
хочешь слушать сказки мухи,
пораскинувши умом,
расскажу я чередом
все, что муха-грамотей
записала для детей.
Играй, дудочка, смелей!
Собирайся в путь, Андрей!
Поршни про запас возьми,
да орехов с полсумы:
скоро сказка говорится,
путь по сказкам долго длится.
Богатырь — Пшеничное Зерно
Рассказывают, что когда-то давным-давно, когда вместо сказок правду говорили, когда зайцы с рожками на лбу ходили, а у козлят кудри до плеч были, — жил в наших краях один древний дед. Никто не знал, сколько ему лет. Да и сам он столько жил, что счет годам позабыл. И если хотел дед на что-нибудь взглянуть — пальцами веки подымал, да и тогда видел, как сквозь сито. Борода у деда была по-колено, а седые кудри до самых пят. И жил дед один-одинешенек. А надо вам сказать, что был он такой сварливый да сердитый, — хуже днем с огнем не сыскать. Что бы ему люди ни сделали, все не по нем. Ничем деду не угодишь!
Вот и сидел он целыми днями в хате на лавочке один-одинешенек. Сидит и ворчит, вечно всем недовольный. То солнышко слишком греет, то тучи ему мешают, то день слишком долгий, то ночь коротка. Ничем старому не угодишь, ничем не потрафишь.
Вот как-то раз сидит он у себя в хате, хмурится, сердится, что день кончается, ночь наступает, — а деду хотелось бы, чтобы этот извечный порядок изменился, — и влетает к нему в хату жаворонок. Как увидел, что между четырех стен попал, перепугался и ну по хате взад-вперед летать — выхода искать. Летал он, летал, залетел на полати, да и уронил за печь из клюва пшеничное зерно. Облетел еще раз хату и, фррр, вылетел в открытую дверь.
А пшеничное зерно так и осталось лежать за печью. Тепло ему, хорошо. Начало зернышко расти и набухать. Росло, росло и выросло с яйцо. Только сердитый дед ничего не заметил. Он и жаворонка-то не видел! Где уж ему было пшеничное зерно разглядеть!
А зернышко знай себе растет, раздается. Вот уж с добрый арбуз стало! Арбуз тот возьми да и лопни, как все переспелые арбузы на бахче лопаются. И что ж ты думаешь?! Выходит из него паренек, росту в нем два вершка, а с боку у него сабелька в палец длиной.
— Ох, — говорит, — ну и здорово же я проголодался!
Услышал это дед, удивляется: слышал-то дед лучше, чем видел.
— Проголодался? — спрашивает. — Кто это проголодался?
— Я, Пшеничное Зерно.
— С каких это пор пшеничные зерна разговаривают? — сердито крикнул старик. — И с каких это пор зерна голодными бывают? Я знаю, что люди зерна едят…
— Нет, уж я тебя прошу этого не делать! — С этими словами Пшеничное Зерно прыг с печи да прямо деду на колени. Вцепился ему в бороду, да и полез по ней вверх, пока не добрался до дедова подбородка.
— Видишь меня? — спрашивает.
Поднял старик пальцами веки, видит — шевелится что-то у него под носом, а что — никак не разглядит.
— Знаешь что, дедушка? Дай мне краюшку хлеба. Как съем ее — подрасту, ты меня и увидишь! — сказал Пшеничное Зерно.
— Что такое?! Краюху хлеба? Да к чему это тебе хлеба давать? — сердито спросил его старик, и не то, чтобы всерьез, а так, только бы поворчать.
Молчит Пшеничное Зерно, а старик сидит и мучается. Чуть не забыл я сказать, что у старика была еще одна слабость — любопытство.
— Ну, чего ж ты умолк? — крикнул, наконец, дед. — Отвечай!
А Пшеничное Зерно сидит да молчит. Молчит и дед — сам с собой борется. Наконец, не выдержал. Любопытство в нем победило.
«О-хо-хо!»— Встал дед с лавки, заковылял по избе, принес каравай хлеба, на стол положил. Пшеничное Зерно вскочил на стол, вытащил свою сабельку и давай хлеб на мелкие кусочки крошить. Нарезал — и ну за обе щеки укладывать! И ну расти! С каждым куском годом больше становится!
— Стой! Довольно! Я тебя вижу! — закричал дед, когда перед ним на столе очутился молодой удалец с огромной саблей в руке (сабля-то с ним вместе росла). — Эй, эй! Слезай, того и гляди стол мне сломаешь! — кричал дед, довольный, что есть на кого поворчать.
— Вот я и слез! — весело ответил парень. Спрыгнул со стола и, раскрыв объятия, подошел к старику.
— Давай, батюшка, поцелуемся!
Попятился старик, споткнулся о лавочку и упал.
— Батюшка?! — кричит. — Да какой я тебе батюшка?
А сам забыл и о боли, и о страхе.
— Какой я тебе батюшка? — спрашивает. — Откуда?.. Образумься, парень, полно нести околесицу…
Огорчился Пшеничное Зерно, затуманился и говорит:
— Так, значит, мне и быть сиротой бездомным?
— Вот это здорово! — закричал старик. — Ты что думаешь? Разве отца так вот, на дороге, находят? Да и какая корысть человеку от детей? Я вас, парней, знаю! Ничего толком делать не умеете, а за шестерых хлеб уминаете! Ты так и меня, пожалуй, объешь!.. И почем я знаю, достоин ли ты моим сыном называться? Разве малое дело такого отца, как я, иметь?
— А ты меня испытай! Что хочешь, приказывай, я все сделаю! — отвечал Пшеничное Зерно. — Хочу и я не хуже других быть!
— Ага! Вот оно что!
Подумал старик, подумал и решил испытать Пшеничное Зерно.
— Слушай, — говорит. — Если хочешь себя показать, есть на свете такой проклятый колдун, по имени Салкостя. Много он, злодей, всяких зол натворил, много девушек унес, уворовал. Народ обижает, всячески притесняет… Немало мне с ним в молодости бороться пришлось, а одолеть его я не смог! Принеси ты мне Салкостину плеть! И живет тот колдун Салкостя в своем волшебном царстве. Борода у него в девяносто девять саженей. Принесешь ту плеть, буду знать, что ты его убил. Тогда тебя сыном признаю.
Обрадовался Пшеничное Зерно. От радости ног под собой не чует.
— Где он? Где колдун Салкостя? Только скажи где, я мигом слетаю, ту плеть принесу…
— Где, где? — дразнит его дед. — Это уж, брат, твое дело, сам его и распутывай.
Распрощался с дедом Пшеничное Зерно и отправился по белу свету искать колдуна Салкостю. Ищет он год, другой. Ищет там, где солнце заходит, ищет и там, откуда день приходит. Исходил он за тем колдуном вдоль и поперек все полуденные и полунощные страны. Весь свет обошел, а Салкости не нашел.
Тут присказка кончается, сказка начинается. Сказка-то скоро сказывается, да не скоро дело делается. Кто ту сказку слушает, многому научится, а то можно и подремать, кто, слушая, соскучится.
Так вот, прошел Пшеничное Зерно путь немалый и как-то вечером подошел к большому полю. Не видать тому полю конца-краю. А на поле жнецы жнут. Глядит Пшеничное Зерно и дивится: чем усерднее жнецы работают, тем больше колосьев на поле. А лица у жнецов хмурые, усталые! Подошел к ним Пшеничное Зерно.
