И ты также, моя розовая малютка, будешь разбивать своими крошечными ручками камни, которые тебе будут встречаться на жизненном пути, и ты хорошо будешь разбивать их, потому что ты терпелива. Слушая историю великана Иеуса, ты поймешь, что такое метафора.
Когда я жил в прелестном городке Тарб, каждую неделю у дверей своих я видел бедного калеку Микелона на его маленьком осле в сопровождении женщины и троих детей. Я всегда подавал им что-нибудь и терпеливо выслушивал жалобную историю, которую Микелон рассказывал под моим окном; она неизменно кончалась метафорой, поразительной в устах нищего.
— Добрые люди, — говорил он, — помогите бедняку, который был добрым работником и который не заслужил своего несчастья. У меня была хижина и кусочек земли в горах, но однажды, когда я работал изо всех моих сил, гора обрушилась и сделала меня таким, каким вы теперь видите. Великан придавил меня.
Последний год моего пребывания в Тарбе, я заметил, что уже много недель Микелон не появлялся за своей милостыней, и осведомился, не болен ли он или не умер ли. Никто ничего не знал. Микелон был жителем гор и, если только он где-нибудь жил, что очень сомнительно, то жил далеко. Я настоятельнее стал осведомляться о нем, потому что интересовался особенно детьми Микелона, которые были прелестны. Я заметил, что старший, которому уже двенадцать лет, был мальчик сильный, на вид гордый и понятливый, и мог бы уже начать работать. Я выговаривал родителям, что они не думают о том. Микелон осознал свою ошибку и обещал мне покончить с этой школой нищенства, худшей из всех. Я предложил ему с помощью еще некоторых других лиц поместить мальчика в школу или на ферму. Микелон с тех пор исчез. Я покинул эту прекрасную страну и через пятнадцать лет снова находился там проездом, располагая несколькими днями, я не мог оставить Пиренеи, не посетив горы. Таким образом, я снова с радостью увидел часть тех прекрасных мест, которые очаровывали меня в былое время.
В один из этих дней, выбрав совершенно новый для меня путь, чтоб отправиться из Кампана в Аргелез, я шел пешком по долине, замкнутой передними выступами пика дю-Миди и пика де-Монт-Эгю. Я думал, что не буду иметь нужды в проводнике, потоки, русла которых служили мне путеводителями, казались мне нитями Ариадны, предназначенными направлять мои шаги среди этого лабиринта ущелий. Я был еще молод, ничто меня не останавливало; достигнув прелестного озерка Ускуау, я не мог преодолеть желания подняться на скалистый хребет, по другую сторону которого должны находиться другое озеро и другой поток, — озеро и поток Изаби, и по всей вероятности тропинки, которые спускаются к Вильлонг и Пьерфиту. Рассчитывая, что я всегда успею взять это направление, я повернул направо и стал углубляться в узкое ущелье, вдоль которого поднималась тропинка, становясь все круче и круче.
Там я очутился лицом к лицу с красивым горцем в очень чистой шерстяной коричневой одежде, подпоясанной красным поясом, в белом берете на голове и в башмаках, сплетенных из пеньки. Так как нам нельзя было разойтись на этой тропинке, то я остановился и, прижавшись немного спиною к скале, хотел дать пройти этому человеку, который, казалось, спешил более чем я, но вместо того, чтобы пройти мимо, он остановился и, приподняв вежливо свою шапку, смотрел на меня с особенным вниманием. Я, со своей стороны, также посмотрел на него, сознавая, что уже не в первый раз я встречаю этот взгляд, не будучи, однако, в состоянии припомнить, где и когда я мог видеть его лицо.
— А! — вскричал он вдруг радостным тоном, — это вы! Я вас теперь узнал, но вы не можете помнить меня… Извините, я пойду вперед, нет надобности нам мешать друг другу, в двух шагах отсюда дорога удобнее, я хочу расспросить вас, как вы теперь живете. Я рад, очень рад, что встретил вас!
— Но кто же вы такой, друг мой? — спросил я. — Я напрасно стараюсь припоминать…
— Не будем здесь разговаривать, — возразил он, — вы выбрали дурную тропинку, вы не горец. Здесь надо думать, куда поставить ногу. Следуйте за мной, со мной вам будет безопасно.
Действительно, у непривыкшего человека могла закружиться голова, тропинка становилась отвесной, но я был молод, к тому же натуралист и не нуждался в помощи. Пять минут спустя тропинка повернула и повела по одной из тех ложбин, которые звездою сходятся к каменному хребту Монт-Эгю. Там было достаточно места, чтобы идти рядом, и я торопил моего спутника назвать себя.
— Я, — сказал он, — Микель Микелон, старший сын бедного Микелона, того нищего, который в базарные дни приходил в Тарб и которому вы всегда подавали с таким радушием. А это было так приятно для меня, потому что в таком несчастном ремесле нередко приходилось терпеть такие унижения, которые гораздо хуже чем отказ.
— Как? это вы, мой милый, вы, прежний маленький Микель?.. Действительно, теперь я узнаю ваши глаза и ваши прекрасные зубы.
— Но не мою черную бороду, не правда ли? Говорите мне “ты” по-прежнему. Я не забыл, что вы желали мне добра, вы были небогаты, я это видел, а хотели за меня платить в школу, но бедный отец вскоре умер, и после того случилось много перемен.
— Расскажи мне обо всем, Микель, ты теперь, как кажется, уже не бедствуешь, чему я очень рад. Но если я могу оказать тебе какую-нибудь услугу, я и теперь это сделаю.
— Нет, благодарю вас! После многих трудностей, теперь у меня все идет хорошо. Но вы могли бы мне доставить большое удовольствие.
— Говори!
— Если бы вы пообедали у меня!
— Охотно, если это не так далеко отсюда и если сегодня же вечером я могу попасть в Аргелез или, по крайней мере, в Пьерфит.
— Нет, об этом нечего и думать. Мой дом недалеко отсюда, но зато несколько высоко; теперь уже четыре часа, а спускаться с этой стороны, когда солнце уже сядет, опасно! У вас верный глаз и верный шаг, правда, но все же я не буду покоен. Надо вам переночевать у меня. Право, сделайте мне это одолжение. Вам не будет слишком дурно. У меня хоть и бедно, но чисто. Мне много приходилось терпеть от грязного жилья в моем детстве, я и полюбил чистоту. К обеду у меня будет мясо серны, которую я убил недавно. Пойдемте, пойдемте! Если вы откажете, то огорчите меня.
Микель был так искренен, к тому же у него было такое приятное лицо, что я от души принял бы его предложение, даже если бы мне пришлось провести ночь на соломе и поужинать кислым молоком и черствым хлебом, обыкновенной пищей жителей гор.
Продолжая наш путь, я стал расспрашивать его, но он отказался отвечать.
— Наш путь труден, — сказал он, — разговаривать здесь и неудобно и небезопасно. Когда мы будем дома, я расскажу вам всю мою историю, довольно странную, как вы увидите! Теперь идите за мною и ставьте ваши ноги туда, куда я будут ставить свои, или лучше — нога у меня небольшая — наденьте мои сандалии сверх ваших ботинок, ваша обувь не годится для ходьбы по горам.
— А ты пойдешь босиком?
— Мне это будет еще удобнее.
Я отказался, он настаивал, я стоял на своем и следовал за ним, задетый немного в своем самолюбии. Однако я должен сознаться, что избежать опасности было делом нелегким. Мы взбирались на отвесные вершины и спускались по скользким оврагам, вязли в снегу, скрывавшем гладкие кремни, которые катились под нашими ногами. Самое трудное было пробираться по тропинкам, проложенным по торфяным склонам и избитым стадами.
Наконец, совершив один из самых утомительных подъемов, мы очутились на прекрасной луговине, тянувшейся широкой волнистой полосой между зеленеющими холмами, над которыми высились передние выступы гор самых смелых очертаний. Мы находились в сердце или, лучше сказать, на ключицах гор, в этих таинственных областях, которые встречаются в крутых горных спусках, где можно подумать, что находишься в приятных долинах тихой Аркадии, если бы в ущельях скал не проглядывали местами зубчатые очертания ледников с одной стороны и страшные пропасти с другой.
— Теперь мы вошли во впадину горы, — проговорил Микелон, — и можем разговаривать. Не беспокойтесь, мы почти что дома, эта долина вся принадлежит мне. Она не широка, но достаточно длинна, и земля хорошая, трава сочная. Посмотрите вон туда, там видны моя хижина и мое стадо. Мы живем там часть года, а на зиму спускаемся в долину.
— Ты говоришь: мы, у тебя стало быть есть семья?
— Я неженат. Но со мною живут две мои молоденькие сестры, мне неохота обзаводиться семьей, пока они не пристроены. Это когда-нибудь должно случиться, но время еще терпит, и мы пока живем себе спокойно. Вы их увидите, этих девочек, которых вы знали такими жалкими. Но и они тоже изменились! А вот, взгляните мимоходом, какие у меня славные коровы!