Василий Алексеевич Попов
КУБАНСКИЕ СКАЗЫ
Сказы деда Афанасия…
Сказ о хитром пане.
Верный путь…
Чабрец…
Лебяжий остров…
Сказ о цветке-дождевике.
Знатный дядюшка…
Кочеты генерала Суворова…
Как казак Наполеона в плен брал…
Чертов колодец…
Правильный поручик…
Как Илья Журба казаком стал…
Девичьи слезы…
Как школа у нас была построена…
Сказ о пане Крикуне.
Сказ о пластунах…
Сказ о человеке, победившем Смерть…
Сказ о казаке Иване Кочубее.
Теплый камень…
Сказ о комиссаре Беликове.
Сказ о коммуне «Набат».
Михаил Иванович…
Заветный колос…
Добрая память…
Сказ о неизвестном скрипаче.
Командир пчелиного войска…
Сказ о заповедном кладе.
Сказ о славе-доблести…
Сказ о деде Всеведе.
Чудесное лечение.
Казак и черт…
Сказы деда Аслана…
Злобный Каз-Бек…
Джедал…
Своенравная Гуаше.
Сказ о шапсугских девушках…
Живая вода…
Сказ о завете предков…
Башня пылающего факела…
Хитрец Каймет…
Говорящий осел…
Мудрость каймета…
Лаго и Наки…
Золотая сула…
Сказ о сбывшейся мечте.
Златогривый скакун…
Айдамир…
Темные ночные тени то яростно кидаются на пламя костра, то отпрыгивают назад, побежденные светом. Радостно пляшут живые, нежные языки пламени. Когда костер вспыхивает, вдруг обрисовываются ветви дикой яблони, строгое лицо старого столетнего деда Афанасия Гречко, десяток задумчивых детских лиц, красные полоски пионерских галстуков. Не оторвешь глаз от причудливой игры пламени.
А над лесами предгорий, над кубанской степью, над шумливой Лабой раскинула свой черный, расшитый звездами полог благодатная летняя ночь. Сонная степь дышит густым настоем трав, отдыхающих от летнего зноя. От далеких гор иногда прилетает прохладный ветерок. Начинают шептаться ветви диких яблонь и груш, ускоряет свою пляску костер.
– Эй, Аслан, дай-ка твоего табачку! Добрый табак вы растите в колхозе!
Дед Афанасий протягивает руку, и старый адыг с улыбкой передает ему свой кожаный кисет,
– Кури, друг, на здоровье, – ласково отвечает он. Старая дружба связывает казака Афанасия и адыга Аслана. Родилась эта дружба в годы гражданской войны, когда оба старика плечом к плечу боролись за родную Советскую власть.
А недавно породнились семьи Афанасия и Аслана. Аслан выдал за внука Афанасия свою черноглазую внучку Джанкыз.
И в ауле, и в станице всем известно, что старики недели не могут прожить один без другого, и оба, несмотря на свой преклонный возраст, не хотят уходить на покой. Поэтому каждую весну оба колхоза – русский и адыгейский – ставят в горах, в верховьях Лабы, рядышком два летних табора, и старые табунщики гонят туда колхозных коней. Каждый вечер встречаются друзья у яркого костра и долго ведут неторопливые мудрые беседы. Или просто молчат, поглядывая друг на друга и покуривая трубки. Зачем слова – когда сердца, спаянные дружбой, и без слов понимают друг друга.
Для станичной и аульской детворы нет большего удовольствия, чем в дни летних каникул помогать старикам пасти колхозных коней. Где еще можно чувствовать себя так привольно, как в чудесных закубанских горах и степях. Что может быть вкуснее жирной, пахнущей дымком костра, каши. Где еще услышишь такие сказы, какие знают старики.
И целый десяток юных помощников сейчас молча сидят у костра, терпеливо ожидая, когда заговорят старики.
– Спали бы вы, хлопчики, – ласково говорит ребятам дед Афанасий, уминая пальцем табак в трубке. – Набегались, небось, за день. А вам отдыхать надо – скоро опять в школу, кончаются каникулы-то…
– Нет, дедушка! Спать мы не будем. Ведь нам дружина поручила не спать, а коней пасти, вам помогать, – откликнулся русоголовый веснушчатый паренек.
Чуть заметная улыбка тронула строгое лицо Аслана.
– Спите, спите, джигиты! Без вас за конями присмотрим. Спите! Молодым ночью хорошо спится – их прошлое не тревожит, – говорит старик, и его резкий гортанный голос звучит какой-то ласковой грустью.
– Да разве уснешь, дедушка, в такую ночь! – восклицает кто-то из ребят, не видимый в тени рослой яблони.
– Не спится, – улыбается дед Аслан. – Тогда давайте говорить. Давай, кунак Афанасий, вспомним, о чем Кубань шумит, что Лаба рассказывает. Давай по очереди с тобой говорить сказы-бывальщины. Пусть молодежь послушает.
– А это ты хорошо придумал, Аслан, – одобрил дед Афанасий. – Пусть ребята послушают нас, стариков. Что мудрое – пусть запомнят, ненужное – отбросят… Начну-ка вам старый кубанский сказ…
Ребята теснее сдвинулись к костру и нетерпеливо ждали, пока дед раскуривал от уголька свою кривую «носогрейку».
Шумела река. Тихий ветерок доносил запах вянущей травы, мяты и полынка – запах степного раздолья.
* * *
Сказы деда Афанасия
Сказ о хитром пане
Было это, когда казаки снаряжали свои челны в далекий путь к кубанской земле. В ту пору на Днестровском лимане целый казачий городок вырос. Сотни казаков, молодых и старых, смолили лодки, сушили сухари, проверяли сабли да мушкеты. Веселые, звонкие песни будоражили камышовую глушь, далеко разносились над голубым лиманом.
Весело было на сердце у казаков. Разведчики, что побывали на далекой Кубани, рассказывали о цветущем, привольном крае, где жарко греет солнце, плодородна земля и обильны рыбой реки. И многие из тех, кто отправлялся в путь, в мечтах уже видели беленькие хатки за плетнями, подсолнухи, вишневые садочки, улыбающиеся, счастливые лица своих жен и детей: А главное грезилась им своя земля, жирная, плодоносная, земля, по которой тосковали крепкие руки хлеборобов…
Вечерами долго засиживались казаки у костров и вслух мечтали о будущей жизни…
И вот как-то невесть откуда прибрел к костру какой-то человек – длинный, худой, как колодезный журавль, с обвисшими усами.
– Здорово, браты-казаки! – тонким, скрипучим голосом поздоровался пришелец.
И только по этому голосу, схожему со скрипом немазанной арбы, узнали казаки человека.
– Пан Пампушка! Да откуда ты взялся? Да ты ли это? – зашумели казаки.
– Ой, я! – проскрипел пан Пампушка и осторожно, точно на колючего ежа, уселся на сноп камыша.
В Запорожской сечи был Пампушка каким-то начальником, а каким – никто не ведал. Был он тогда гладким и пузатым, усы торчали, как у сытого кота, на плечах красовался кунтуш малинового бархата, а на поясе – сабля в золоченых ножнах. Ходил Пампушка, важно задрав голову, частенько видали его и у кошевого, и у куренных атаманов…
Когда царица Катерина прихлопнула своим тяжелым кулаком вольную Запорожскую сечь, прошел слушок, что откупил пан Пампушка землю, завел себе крепостных и зажил помещиком. Потом говорили, что пан Пампушка не поладил в чем-то с самим Потемкиным, а тот согнал пана с земли, да еще и плетей приказал всыпать…
Посидел пан Пампушка у костра, словно не замечая устремленных на него насмешливых взглядов, поохал и заговорил:
– Возьмите меня с собой, браты-казаки! Примите несчастную жертву проклятого москаля! А уж я вам послужу! Я и грамоту, какую нужно, написать сумею, и счет вести могу, и деликатному обращению обучен…
– Ох-хо-хо! Ха-ха-ха! – загрохотали казаки.
– А к чему нам твое деликатное обращение?
– Пригодится! Мало ли с какой персоной говорить вам придется… Берите! Не пожалеете!
Подумали казаки, поспорили и решили все же взять с собой Пампушку. Не пропадать же человеку!
Когда вышли в море, глянули, а на дне лодки целой кучей лежат какие-то тыквы, пробками заткнутые.
– Что это такое? Чьи тыквы? Или не знаете, что приказано место беречь? – закричал старшой, старый запорожец Никифор.
– Мои это, – с покорной улыбочкой признался Пампушка.
– Кидай за борт!
– Никак невозможно! – Пампушка так быстро и мелко стал крестить свой острый тонкий нос, что, казалось, он гоняет комаров. – В одних тыковках – святая вода, в других – земля Иерусалимская, прямо со гроба Христова взятая. Кто бросит такую святость в море – с тем беда случится…
Тут старый Никифор только рукой махнул, потому что хоть и не очень он в бога веровал, а кому же охота на себя беду накликать?
Долго плыли казаки по бурному Черному морю. Злые штормы швыряли легкие челны, отгоняли их от родных берегов. Седые туманы пытались сбить лодки с пути. Но плыли казаки все на восток и на восток, к далекой Кубани, где ждала их жадная до людского труда плодородная земля.
И когда казаки до кровяных мозолей натирали веслами руки, когда они блуждали в белесой туманной мгле, когда последними шароварами затыкали щели в расшатанных волнами челнах, Пампушка только вздыхал, молился да дрожал от страха.
