— Тебе, верно, девять? — спросила она через минуту. Он вспыхнул.
— Вот и нет! Десять! — Он поглядел на нее, тяжело дыша. — А тебе сколько?
— Четырнадцать, — сказала Арриэтта, — будет в июне, — добавила она, не спуская с него глаз.
Снова наступило молчание. Арриэтта ждала, все еще дрожа.
— Ты умеешь читать? — спросил наконец мальчик.
— Конечно, — ответила Арриэтта. — А ты разве нет?
— Н-нет, — запинаясь, проговорил он. — То есть, да… То есть… я приехал из Индии.
— Ну и что с того? — спросила Арриэтта.
— Если ты родился в Индии, у тебя два языка. А если у тебя два языка, ты не можешь читать. Можешь, но не очень хорошо.
Арриэтта глядела на него во все глаза. «Ну и чудище, — думала она, — настоящая гора».
— А из этого вырастаешь? — спросила она.
Он чуть подвинулся, и она почувствовала, как от его тени на нее пахнуло холодом…
— О, да, — ответил он, — постепенно это проходит. У моих сестер тоже было два языка, а теперь больше нет. Они могут прочитать какую хочешь книжку из тех, что лежат в классной комнате.
— И я могу, — быстро проговорила Арриэтта. — Если кто-нибудь будет ее держать и переворачивать страницы. У меня один язык. Я все могу читать.
— А вслух — тоже можешь?
— Конечно, — сказала Арриэтта.
— Ты подождешь, пока я сбегаю наверх и принесу книгу?
— Что ж, — сказала Арриэтта; ей очень хотелось показать ему, как хорошо она читает, но тут в ее глазах промелькнул испуг. — Только… — с запинкой продолжала она.
— В чем дело? Что «только»? — Мальчик уже был на ногах. Он возвышался над ней, как башня.
— Сколько в этом доме дверей? — Она, прищурившись, глядела на него против света. Он опустился на одно колено.
— Дверей? — переспросил он. — Наружных дверей?
— Да.
— Ну, парадная дверь, черный ход сзади, дверь из комнаты, где хранятся охотничьи ружья, дверь из буфетной… и французские окна в гостиной.
— Понимаешь, — сказала Арриэтта, — там, в холле, мой отец. Он работает у парадной двери. Он… он не любит, когда ему мешают.
— Работает? — спросил мальчик. — А что он делает?
— Добывает материал, — сказала Арриэтта, — для щетки.
— Тогда я пойду через черный ход. — Он сделал несколько шагов, но вдруг остановился и снова подошел к ней. Минуту он стоял в замешательстве, затем, покраснев, спросил:
— Ты умеешь летать?
— Нет, — удивленно ответила Арриэтта. — А ты? Он покраснел еще гуще.
— Конечно, нет, — сердито сказал он. — Я не эльф и не фея.
— И я тоже нет, — сказала Арриэтта. — Их вообще не существует. Я в них не верю.
Мальчик как-то странно на нее посмотрел.
— Ты в них не веришь?
— Нет, — сказала Арриэтта. — А ты?
— Конечно, нет!
«Право же, — подумала она, — какой сердитый мальчик».
— Моя мама в них верит, — сказала она, стараясь умилостивить его. — Она говорит, что видела однажды одного эльфа. Еще когда была девочкой и жила со своими родителями за песчаной кучей у гончарни.
Мальчик присел на корточки, и она почувствовала его горячее дыхание на своем лице.
— На что он был похож? — спросил он.
— Ростом со светлячка и с крылышками, как у стрекозы. У него было крошечное личико, — рассказывала мама, — оно светилось и словно искрилось, и крошечные ручки. Личико все время менялось, улыбалось и как будто мерцало. Казалось, рассказывала она, что он что-то говорит, очень быстро, но ей не было слышно ни звука.
— Ах! — воскликнул мальчик. — Как интересно! А куда он подевался?
— Исчез, — сказала Арриэтта. — Когда мама его увидела, ей показалось, что он запутался в паутине. Но было темно. Это случилось после чая. А зимой в пять часов уже темно.
— О-о-о!.. — протянул мальчик и, подняв с земли два лепестка вишни, сложил их сэндвичем и принялся медленно жевать.
— Представь, — сказал он, уставившись глазами в стену дома, — что ты увидела посредине портьеры маленького человечка, величиной с карандаш, с синей заплатой на штанах и с кукольной чашкой в руке… ты бы не подумала, что это эльф?
— Нет, — сказала Арриэтта, — я бы подумала, что это мой папа.
— Да? — произнес мальчик и нахмурился. — А у твоего папы синяя заплата на штанах?
— Не на парадных. На тех, в которых он ходит на работу.
— О-о-о!.. — снова протянул мальчик. — А много таких человечков, как он?
— Нет, — ответила Арриэтта. — Мы не похожи друг на друга.
— Я хочу сказать — таких крошечных. Арриэтта рассмеялась.
— Ну, не будь дурачком, — сказала она. — Не думаешь же ты, что на свете много человеков такой величины, как ты!
— Куда больше, чем таких, как ты! — запальчиво возразил он.
— Честно… — начала Арриэтта и снова рассмеялась. — Неужели ты на самом деле думаешь… ты только представь себе, что бы было тогда на свете! Такие огромные стулья… я их видела. Представляешь — делать такие стулья для всех! А материя на одежду?.. Ее понадобились бы целые мили… А огромные дома… такие высокие, что и потолка не видно… а огромные кровати… А еда!.. Сколько понадобилось бы еды! Целые озера супа, трясины желе, горы мяса и овощей!
— А вы разве не едите супа? — спросил мальчик.
— Конечно, едим, — засмеялась Арриэтта. — У моего папы был дядя, у которого была лодочка, и он катался в кастрюле с бульоном и подбирал все, что там плавало зря. А иногда забрасывал удочку на дно, чтобы подцепить кусочек костного мозга. Но потом кухарка заподозрила неладное, когда ей стали попадаться в супе согнутые булавки. Однажды он чуть не потерпел крушение, когда налетел на затонувшую сахарную кость. Дядя потерял весла, в лодке сделалась течь, но он закинул удочку на ручку кастрюли и подтянулся к ее краю. Сколько там было бульона!.. Дна не видно! А кастрюля! Я хочу сказать, такие громады скоро всю бы Землю объели… ничего бы не осталось. Вот почему хорошо, говорит папа, что они вымирают… «Нам много не надо, говорит папа, несколько штук — и все, чтобы нас обеспечить. Хорошенького, говорит он… — она приостановилась, стараясь вспомнить слова отца, — понемножку». Он говорит…
— Погоди, — прервал ее мальчик, — что значит «нас обеспечить»?
И Арриэтта рассказала ему о том, как они добывают то, что им нужно, какая это трудная и опасная работа. Она рассказала ему о кладовых в подполье, о подвигах Пода в его молодые годы, о его ловкости и мужестве; описала те далекие времена, еще до ее рождения, когда Под и Хомили были богаты и у них была музыкальная табакерка, покрытая золотой филигранью, и крошечная птичка, сделанная из перышек зимородка, вылетавшая из табакерки, — она хлопала крылышками и пела песенку; и кукольная мебель, и малюсенькие стаканчики из зеленого стекла; серебряный чайник из горки в гостиной, атласное покрывало и вышитые простынки… «Они у нас до сих пор есть, — сказала Арриэтта, — это Ее носовые платки…» «Она», как мало-помалу догадался мальчик, была тетя Софи наверху. Он узнал, как Под добывал вещи в Ее спальне, пробираясь при свете камина среди безделушек на туалетном столике; он даже взбирался по пологу и расхаживал у Нее по одеялу. А Она следила за ним глазами, а иногда даже разговаривала с ним, потому что, объяснила Арриэтта, каждый день в шесть часов вечера Ей приносили графинчик доброй старой мадеры, от которой к полуночи не оставалось ни капли. Никто ее не винил, даже Хомили, потому что, как говорила Хомили, у Нее, бедняжки, так мало осталось удовольствий в жизни. И после первых трех рюмок, объяснила Арриэтта, Она не верила ничему, что видели ее глаза!
— Она думает, что папа вылезает из графина, — сказала Арриэтта. — Когда-нибудь, когда я стану постарше, он и меня возьмет к Ней, и Она подумает, что я тоже вылезла из графина. Ей это будет приятно, говорит папа, Она к нему привязалась. Однажды он взял к Ней маму, и тетя Софи очень обрадовалась и потом все спрашивала, почему мама больше не приходит, и говорила, что ей разбавляют мадеру водой, потому что один раз она видела маленького мужчину и маленькую женщину, а теперь видит лишь одного мужчину.
— Хорошо бы, если бы она и про меня думала, что я вылез из графина, — сказал мальчик. — Она учит меня писать, диктует мне диктовки. Я вижу ее только по утрам, а по утрам она сердитая. Она посылает за мной, смотрит, чистые ли у меня уши, и спрашивает миссис Драйвер, выучил ли я урок.
— А на что похожа миссис Драйвер? — спросила Арриэтта. (Как восхитительно было разговаривать вот так, небрежно, о миссис Драйвер!.. Как храбро с ее стороны!)
— Она толстая, у нее растут усы, и когда она купает меня, она изо всей силы трет мочалкой по синякам и ссадинам и говорит, что — дай только срок! — отшлепает меня туфлей.
Мальчик выдрал пук травы и стал его разглядывать. Арриэтта заметила, что губы его дрожат.
