Возмездие в образе дядьки стояло на пороге и не входило в палатку.
«Может быть, ОНО потопчется-потопчется и уйдет?» – шевельнулась слабенькая надежда.
Но дядька вдруг ожил и шагнул, глухо ворча себе что-то под нос, внутрь палатки. Уморушка видела, как он стал собирать разбросанные ею повсюду бумажки и вещи, и сжалась в комок.
«Сейчас все заберет, а потом и меня!.. – с ужасом подумала она и почувствовала, как у нее защипало в носу. – Дедушка, миленький, вызволи!..»
Дядька нагнулся и заглянул под раскладушку.
Уморушка не умела летать, но тут у нее вдруг получилось. Причем без всякого колдовства. Она не знала, как летают пули, поэтому вылетела из-под раскладушки стрелой. Но, увы, возмездие поджидало ее, выставив вперед крепчайшую преграду. Уморушка стукнулась об нее со всего маху и заревела так громко, что с тех пор в Муромской Чаще стали передавать из уст в уста легенду о заколдованном великане, который прячется в подземелье и только раз в сто лет выходит наружу и кричит диким и безобразным голосом.
Услышав со стороны бригадирской палатки дикие вопли и рычание, Ведмедев и братья Разбойниковы сразу догадались, что в жилище Григория Созоновича проник какой-то огромный и страшный зверь, может быть, даже тигр или лев.[4]
Нападение хищника застало бригаду врасплох: все оружие лежало в палатке Опилкина, которым тот, по всей видимости, не успел воспользоваться. У одного Егора Ведмедева торчал из-за пояса поварской нож, которым очень удобно было потрошить рыбу, но никак не львов и тигров. Братья Разбойниковы с надеждой посмотрели на Ведмедева, и Егор Иванович понял их взгляд.
– Я попробую…
И он двинулся к палатке Опилкина ползком, по-пластунски, зажав в зубах нож.
Тем временем в палатке наступила гробовая тишина. «Неужто слопал?!» – с ужасом подумал Егор Иванович, подползая к страшному месту. Он прислушался, но ни чавканья, ни жадного звериного урчания не доносилось из-за брезентовой стенки палатки.
«Мало ему одного Григория, наверное, еще кого-нибудь поджидает, – подумал Егор Иванович, беря поудобнее в правую руку нож, – но кого?»
Так и не найдя ответа на свой вопрос, Ведмедев уже хотел было ворваться в палатку, как вдруг полог ее отодвинулся в сторону, и на волю вышел живой и невредимый Григорий Созонович Опилкин. Вышел бригадир не один: за шиворот он волок за собой маленькую, лет пяти-шести, русоволосую девочку с тремя голубыми глазами. Левый и правый глаз бегали у нее испуганно туда-сюда, и только средний – на лбу – взирал на окружающее спокойно и умиротворенно.
– Да это же синяк! – приглядевшись получше, тихо воскликнул Ведмедев.
Уморушка заметила в траве еще одного здоровенного дядьку, вдобавок державшего в руках острый, сверкающий на солнце нож, и попробовала вырваться из цепкой опилкинской лапы.
– И не пытайся удрать! – строго предупредил ее разгневанный бригадир. – Пока не признаешься, кто ты и откуда – живой я тебя не выпущу!
Поднявшийся с земли Ведмедев и подошедшие к нему Паша и Саша окружили их сплошной стеной, и Уморушка поняла, что ей сейчас придется туговато.
– Я только топоры искала! – закричала она отчаянно. – И еще ультиматум хотела написать! А чертилку я нечаянно укусила, она сама в рот залезла!
Опилкин вспомнил белый лист с затейливыми значками и удивленно спросил:
– А почему ты свой ультиматум по-гречески написала?
Уморушка с недоумением посмотрела на Григория Созоновича: неужели по-гречески получилось? Наверное, нечаянно…
– Тебя как зовут? – спросил Ведмедев и спрятал нож обратно за пояс. – Как ты здесь очутилась?
– Зовут меня Умора, – честно призналась юная лесовичка. Но КАК она здесь очутилась, Уморушка объяснять не стала.
– Странное имя… – протянул недоверчиво Григорий Созонович. – Похоже на прозвище…
– А мальчишку Шустриком звали, – вспомнил вдруг Ведмедев и повернулся к братьям Разбойниковым. – Ведь так, брательники?
– Точно, Шустриком! – подтвердил Паша.
А Саша сказал:
– Мальчишку – Шустриком, а старика – Малиной Рябинычем.
В другое время Уморушка обязательно бы рассердилась, что так бессовестно исковеркали имя любимого дедушки. Но сейчас ей было не до этого: она лихорадочно вспоминала заклинания. Да ей и нужно было только одно заклинание – как улетучиться. Но оно упорно не приходило в голову.
Заговорив о Шустрике, Ведмедев вспомнил слова Уморушки о топорах. О том, что она пришла топоры искать. Страшная догадка осенила его.
– Подержите-ка ее пока… – сказал он Разбойниковым, а сам подмигнул незаметно Опилкину, отзывая его в сторону.
Григорий Созонович неохотно передал добычу из своих рук в руки Паши и Саши и побрел за Ведмедевым.
– Ну? – спросил он, когда они отошли достаточно далеко, – что за тайна у тебя появилась?
– Девчонка – волшебница! – горячо зашептал Егор Иванович, испуганно озираясь по сторонам. – Топоры ищет, рассыпать их хочет! Как тот мальчишка с дедом!
Опилкин вздохнул и потрепал Ведмедева ласково по плечу:
– Девчонка хуже любого лешего, я согласен. Но она не волшебница. Видал, как она твоего ножа боится? А уж если ей топор показать…
– А зачем она их ищет?
Опилкин пожал плечами:
– Кто ее знает… Может быть, родители у девчонки лесники, вот и надумала им новый топор подарить.
Опилкин помолчал немного и добавил:
– Ты знаешь, Егор, я и в старика с мальчишкой плохо верю. У нас с тобой топоры целые, только у братьев утеряны. УТЕРЯНЫ! – повторил он, особо налегая на последнее слово.
– Ладно, жизнь покажет, кто из нас прав. – Ведмедев повернулся и хотел было идти обратно к братьям Разбойниковым.
В это мгновение Уморушка и вспомнила наконец заклинание о том, как можно улетучиться. Она радостно засмеялась и стала беззвучно шевелить губами.
– Ты что? – удивленно спросил ее Паша.
– Ничего! – ответила весело Уморушка и исчезла.
Подержав еще некоторое время пустоту, братья Разбойниковы разжали свои руки и посмотрели на них.
– Ничего… – повторил вслед за исчезнувшей девочкой Саша.
– Ничего… – как эхо, повторил Паша.
Там, где продирались сейчас Гвоздиков и его юная спутница, Мити не было и не могло быть. Там были НЕПРОХОДИМЫЕ ДЕБРИ.
– Вообще-то, лесорубов не мешало бы сюда послать, – проговорил Иван Иванович, с трудом пробивая дорогу сквозь сплетенные ветки шиповника. – Наши силы могут кончиться раньше, чем этот тернистый путь.
Маришка, которая шла следом за Гвоздиковым, сосредоточенно молчала. Она уже мысленно сконструировала кустодрал, веткоруб и комбинированный чащеход и теперь вспоминала свою родную и любимую Апалиху. Словно наяву, увидела Маришка нахохлившегося петуха Сашу на заборе, печального Дружка под крылечком, бабушку и дедушку, сидящих у окна, – и у нее защемило сердце.
Может быть, Маришка и расплакалась бы от горьких чувств и грустных воспоминаний, как вдруг НЕПРОХОДИМЫЕ ДЕБРИ кончились, и перед путниками открылась огромная прекрасная поляна, сплошь усеянная необыкновенными одуванчиками. Белые, красные, синие, коричневые, цвета морской волны и цвета маренго, оранжевые, зеленые… да мало ли каких цветов росли здесь одуванчики!
Гвоздиков, ослепший на мгновение от этого великолепия красок, остановился, зато Маришка, забыв про усталость, кинулась вперед со всех ног.
– Стой! – закричал Иван Иванович, – Стой, Маришка!
Куда там! Маришка летела к загадочным цветам, чуть касаясь ногами земли.
И тогда Гвоздиков решил побить мировой рекорд по бегу на средние дистанции. Сбросив осточертевший рюкзак, он ринулся к поляне огромными скачками, напоминая своим бегом бег австралийских кенгуру. Разогнавшись невероятно сильно, Иван Иванович проскакал мимо Маришки и первым достиг поляны с одуванчиками.
– Стой! – тяжело продышал он, оборотясь к Маришке. – Их нужно исследовать.
С этими словами Гвоздиков нагнулся и сорвал первый попавшийся под руку одуванчик. Одуванчик был светло-оранжевый, и легкий пушок, словно седина, покрывала его. Иван Иванович держал одуванчик за тонкий стебелек и толком не знал, с чего именно нужно начинать исследование.
– Отойдем-ка пока в сторонку, – проговорил он Маришке чуть слышно и хрипло. – Ноги устали…
Они уселись под одиноким кустом боярышника, росшего на краю поляны, и занялись исследованием.
– Никогда не нужно спешить, Мариша, – по-учительски строго сказал Иван Иванович. – А вдруг они ядовитые? Представляешь, какая беда могла бы с тобой приключиться?
– А я и не собиралась их жевать. Я их нюхать собиралась, а вы не дали. – И Маришка обиженно опустила голову.
Ее подсказка пришлась как нельзя кстати.
«Проверю на запах», – подумал Гвоздиков и, поднеся живой золотистый шар поближе к носу, стал втягивать в себя воздух.
Еще не успел Иван Иванович разобраться, чем пахнет странный цветок и пахнет ли он вообще, как глаза его вдруг закрылись и, роняя из рук злополучный одуванчик, неудачливый исследователь повалился на траву.
