Муфте стало не по себе. Он старался отогнать мрачные мысли, но из этого ничего не получилось. Он не мог справиться со своим воображением.
Он представлял, как становится настоящим волчьим приёмышем, бегает по лесу на четвереньках и гоняется за зайцами. И тогда, впав в полнейшее отчаяние, Муфта стал изо всех сил барахтаться в рюкзаке.
— Ну-ну, — проворчал лысый. — Вот ведь как вырывается. Свяжешься с таким, так самому не будет никакой жизни.
— Надо бы его связать, — сказал бородатый.
По мнению лысого, это был вполне разумный совет, и он хотел снять свой ремень, чтобы связать Муфте руки и ноги. Но ремня не оказалось.
— Я потерял свой ремень, — сказал лысый.
Ремня было, конечно, жалко, но всё-таки из-за него не стоило возвращаться. Ремень ремнём, всё равно в наступавших сумерках вряд ли удалось бы его найти. Краеведческие исследования иногда требуют и жертв. Лысый обойдётся и без ремня, к тому же Муфта в рюкзаке перестал буянить…
Муфта понял, что бессмысленным барахтаньем ничего не добьёшься. Свяжут тебя — и дело с концом. Лучше уж сидеть смирно и ждать, что будет. Нельзя выходить из себя! Несмотря ни на что, он пока остаётся собой! Он ничуточки не одичал, как бы этого ни хотелось краеведам. И пусть краеведы считают его кем угодно, сам-то он знает, кто он на самом деле.
Я Муфта, а не кто-нибудь иной.
И навсегда останусь я собой.
Муфта и не заметил, как стал сочинять стихи. Это его здорово успокоило. Стихи укрепляли его дух, что при теперешних обстоятельствах было совершенно необходимо.
Краеведы продолжали свой путь. Когда они наконец подошли к палатке, уже совсем стемнело. Но кострище рядом. Сухой хворост был заготовлен заранее, так что вскоре палатку осветил приветливый огонёк костра. Лысый варил на костре кофе, а бородатый принёс из палатки буханку хлеба и головку сыра. Скоро можно подкрепиться.
— А чем мы покормим своего подопечного? — растерянно спросил лысый. — У нас ведь нет сырого мяса.
— Может, он сам для себя что-нибудь раздобудет? — сказал бородатый. — Например, выроет из земли какого-нибудь крота.
Лысый развязал рюкзак и за шиворот вытащил оттуда Муфту.
— Ну, что будем делать, малыш? — спросил он. — Может, выроешь себе крота?
Муфта молчал. Он считал этот вопрос слишком оскорбительным, чтобы на него отвечать.
— Или, может, мышку поймаешь? — ободряюще продолжал лысый. — Разве волки не научили тебя ловить мышей?
Муфта по-прежнему молчал.
Ведь для волков он сам служил мышью. Волки играли с ним, так сказать, в волки-мышки. Но как это объяснить краеведам?
У Муфты голова шла кругом. Наверное, потому, что после долгого сидения в душном рюкзаке он снова попал на свежий воздух. А быть может, это от голода? За всё время неволи в волчьем плену у него во рту не было и маковой росинки. Голод его здорово мучил, и он не мог оторвать глаз от хлеба и сыра. Краюшка хлеба и кусочек сыру были ему просто необходимы. Если бы хоть немного утолить голод, тогда он наверняка нашёл бы и более толковые слова, такие слова, чтобы краеведы в конце концов стали его слушать.
Ой-ой-ой, до чего же он голоден, голоден, как волк… Так он им и скажет!
— Я… Я голодный… Голодный, — заикаясь, пробормотал Муфта. — Голодный волк.
Как это часто с ним бывало, от сильного волнения язык совершенно перестал слушаться. Голодный волк! Это он сказал нечаянно, а лысый тут же ухватился за его слова.
— На самом деле ты вовсе не волк, — дружелюбно улыбнулся он. — Это тебе только кажется.
А бородатый добавил:
— Хоть ты и вырос среди волков, это ещё не значит, что ты волк.
Муфта даже охнул от отчаянья. И надо же было именно сейчас начать путать слова.
Муфту охватило горькое чувство одиночества. Люди были рядом, он же, несмотря на это, ощущал себя бесконечно одиноким. Быть может, даже более одиноким, чем когда-либо ранее. Его не понимали, и именно это ложилось на сердце тяжким грузом.
Между тем чувство голода с каждой минутой усиливалось.
— Пожалуйста… — срывающимся голосом попросил Муфта и грустно посмотрел на краеведов. Он хотел попросить кусочек хлеба. Но не успел договорить. — Воротничок!
Возглас Муфты прозвучал в лесной тишине поразительно громко.
В его голосе слышалась неописуемая радость, на лице сиял невиданный восторг. Воротник! Воротник появился в круге света, отброшенного костром. Маленький, верный и храбрый Воротник!
Радость встречи была взаимной. Невероятно длинными прыжками Воротник бросился к Муфте и стал лизать его лицо и руки. Он радостно повизгивал, непрерывно вертел хвостом и вскинул лапки на Муфтины плечи. Ослабевший от голода, Муфта не устоял на ногах, он упал, но верный пёс всё ещё не мог сдержать порыв своей нежности.
Краеведы с глубочайшим интересом следили за этой встречей.
— Воротничок, милый мой Воротничок! — растроганно повторял Муфта.
— Он называет собаку воротником, — усмехнулся бородатый. — Похоже, он даже не лишен чувства юмора.
— Совершенно невероятно, до чего они друг другу нравятся, — удивился лысый.
Бородатый погрузился в размышления.
— Не следует забывать, что собака произошла от волков, — наконец сказал он. — А раз малыш — волчий приёмыш, то они, по-видимому, находят друг в друге что-то общее, то, что их сближает.
— Да-да, — кивнул лысый. — Что-то общее у них, конечно, есть. На известное родство указывает хотя бы шерсть.
— Волосяной покров у них правда почти одинаковый, — заметил бородатый. — Полагаю, нам следует использовать эту собаку в своих интересах. Она гораздо легче найдёт общий язык с волчьим приёмышем, чем мы.
— Правильно, — согласился лысый. — Он может стать как бы посредником между нами и нашим подопечным. Бородатый отложил кусок хлеба.
— Пёсик, пёсик! — позвал он и сказал лысому: — Самый прямой путь к собачьему сердцу лежит через желудок.
Воротник навострил уши и уставился на бородатого. Он был так же голоден, как Муфта, может быть, даже ещё голоднее. Всю долгую ночь и следующий долгий день он скитался по чужому дремучему лесу. Повинуясь приказу Муфты спасаться от волков, он мчался, не выбирая направления, вперёд и вперёд и наконец безнадёжно заблудился в этом огромном лесу. Он окончательно потерял следы накситраллей. Он бегал взад и вперёд, пока не заметил наконец зарева костра, приведшего его к любимому хозяину. Всё это время бедная собака ничего не ела.
Бородатый бросил Воротнику кусок хлеба, и собака ловко поймала его на лету.
— Молодец, — похвалил лысый, отломил ещё кусок и подбросил его.
Ого! На этот раз хлеб схватил Муфта и стал его грызть.
— Дело идёт на лад, — обрадовался бородатый. — Он уже ест хлеб! Может быть, со временем он вообще забудет о сыром мясе.
— Возможно, недели через две мы сможем кормить его даже овощами, — добавил лысый. — Овощи лучше всего отучают от дикости.
Теперь они кормили хлебом и Муфту и собаку и при этом закусывали сами, так что вроде все были сыты.
— Пора спать, — решил бородатый. — Утро вечера мудренее. Лысый кивнул.
— Приёмыша возьмём в палатку? — вопросительно взглянул он на бородатого.
Бородатый колебался.
— Пусть поспит здесь, у костра, — сказал он наконец. — А то ещё на рассвете начнёт выть и разбудит нас ни свет ни заря.
Это было вполне обоснованное опасение, ведь краеведы прекрасно знали, что Муфта может ужасно выть.
Конечно, надо было позаботиться о том, чтобы Муфта ночью никуда не сбежал. Поэтому краеведы снова засунули Муфту в рюкзак и накрепко завязали его.
— Собака будет его сторожить.
И это была сущая правда. Воротник подошёл к рюкзаку и улёгся рядом.
Костёр понемногу угасал.
Поднялся лёгкий ветерок, и верхушки деревьев стали потихоньку покачиваться.
— Плохо дело, — сказал Моховая Борода.
— Разве что песня поможет нам преодолеть трудности, — произнёс Полботинка и тут же попытался запеть: — Качаемся-качаемся, вперёд-назад, вперёд-назад…
Но Моховой Бороде петь не хотелось.
— Образно говоря, наши песни считай что спеты, — вздохнул он.
— Если уж говорить образно, то картина, прямо скажем, невесёлая, — согласился Полботинка. — Была бы возможность, так сейчас бы перевернул эту картину, чтобы нам больше не висеть вниз головой.
Моховая Борода не отозвался. Полботинка, немного помолчав, сказал:
— И волки на этой картине мне не нравятся.
Теперь и Моховая Борода стал внимательнее смотреть на волков. Чего они ждут? Что замышляют? Казалось, волки вовсе не собираются признавать своё поражение. Они не соглашались так легко отказаться от своей добычи, которая уже была, считай, у них в лапах. Они явно не могли примириться с тем, что добыча каким-то чудесным образом взлетела из-под их носа в воздух и спокойно повисла на деревьях.
