Больше взывать он не смел, тем более что вспомнил запреты всесильного мистера Блейка. Но с места не ушел на тот случай, если Дженни молчит, к утру смилостивится.
Пришел молочник, небо на востоке посерело, потом стало перламутровым, и наконец утро началось. Но жители здешних домов просыпались позже, чем солнце.
Когда вышли Бетси и ее мама, Питер кинулся к ним, взывая:
– Бетси, Бетси! Где же она? Я ее обидел, я ее ищу…
Но Бетси ничего ие поняла, она просто увидела, что крупный белый кот, истошно мяукая, несется к ней. Он ей что-то напомнил, она приостановилась, но не узнала его и пошла дальше. А Питер услышал, как она говорит матери:
– Мама, ты думаешь, она вернется?
– Бетси, – сказала мать, – уверена ли ты, что это она?
– Что ты!.. – воскликнула Бетси. – Другой такой кошки нет на свете!..
Сердце у Питера мучительно сжалось. Да, другой такой кошки нет, а он ее потерял.
Больше здесь делать было нечего. Он понял, что Дженни покинула эти места, и отправился через город, к докам. Думал он только о Дженни и не замечал, каким бывалым уличным котом стал за это время. Теперь его не пугали ни шум, ни люди: опасностей он избегал инстинктивно, мог исчезнуть и безошибочно угадывал, где спрятаться. А мысли его были заняты другим – он принимал за Дженни каждую кошку.
То он решал, что пропустил, не узнал ее, то ему казалось, что надо завернуть за угол и застать ее врасплох. Он совсем измучился, он ведь не ел, не пил, не умывался, и мех его утратил свой лоск и даже белизну.
День сменялся ночью, ночь сменялась днем; он плохо это замечал, спал мало, где придется и видел лишь улыбку Дженни, ее заботливый взгляд, ее ловкие движения. Все умиляло его, даже ее смешная гордость, когда она говорила о своих предках.
Добравшись до лондонских доков, он побежал туда, где могла стоять «Графиня Гринок». Действительно, она была в порту. На палубе сидел черный кок и пел печальную песню. Завидев Питера, он крикнул:
– Эй, котяга! Где ж ты был? Где твоя девица? Ее тут не было… Шли бы оба к нам, у нас мышки-крыски развелись…
Питер глядел на него, онемев от горя. Негр его понял. Он встал, покачал головой и сказал:
– Не гляди на меня, кот! Сказано тебе, я ее не видел. Может, придет еще… А ты поработай пока, чего там! Ну, как? Исхудал ты…
Но Питер кинулся прочь, ничего не видя от слез. Он не знал, куда бежит, и не думал об этом. Он бежал, бежал, бежал и нигде не останавливался. Вдруг у какой-то дырки он остановился. Он почему-то понял, что туда непременно надо нырнуть.
В темноте ему стали мерещиться оконце под потолком, складки желтого шелка, овальный медальон. Питер полз по трубе, и видел маленькую корону под буквой "N". Чтобы удержать эти видения, ему хотелось остановиться, но что-то гнало его вперед. У входа в комнату он снова остановился и одним прыжком прыгнул на кровать.
– Дженни! – кричал он. – Дженни, Дженни!.. Неужели я нашел тебя?..
– Здравствуй, – сказала Дженни. – Я тебе рада. Я долго тебя ждала.
Она поднялась, тронула носиком его нос и тогда уж закричала:
– Господи, какой ты тощий! Поешь скорей!.. Сейчас…
Спрыгнув на пол, она подтащила к кровати хорошую мышь. Глаза ее светились гордостью, когда Питер, осторожно сойдя на пол, не спеша съел половину и остановился.
– Нет, – сказала она. – Ешь, я сыта.
Когда он начал умываться, она сказала:
– Ты устал. Дай-ка лучше я!..
Питер лег на бок, закрыл глаза, и шершавый язычок стал заботливо смывать с него усталость, грязь и вину.
Глава 24. ДЖЕННИ, ВЫЙДИ КО МНЕ!
И так – ну, почти так – словно ничего не случилось, Питер и Дженни стали жить на мебельном складе.
Не упоминая о том, почему оба убежала, Дженни рассказала, что сразу направилась сюда и с удивлением увидела всю мебель на прежнем месте. Вероятно, ее забирали на выставку. У Питера хватило чутья и мудрости промолчать: пусть не знает, что он забыл об этом складе, и неизвестно почему нырнул в отверстие трубы.
Зато он передал ей слова Бетси и изобразил черного кота, а Дженни ахала и смеялась.
И все же что-то ее заботило. Иногда ни с того ни с сего она два-три раза лизала его, а потом смотрела с любовью и печалью. Что-то тревожило ее, но Питер никак не мог угадать, что это такое. Ведь не всегда решишься спросить другого, о чем тот думает.
Однажды Дженни куда-то отлучилась и пришла совсем расстроенная. Ласково поздоровавшись с ним, она забилась в угол кровати, поджала передние лапки и уставилась в стену. Питер знал, что именно так сидят и смотрят кошки, когда им не по себе.
Больше выдержать он не мог. Он подошел к ней, лизнул ее, ощутив соленый вкус, и сказал:
– Дженни, что с тобой? Скажи мне… Может, я помогу…
Дженни долго плакала и не отвечала. Потом она встряхнулась, лизнула себе спинку и бока и повернулась к Питеру.
– Не обижайся, – сказала она. – Я должна тебя бросить.
Питер ощутил такую боль в сердце, словно туда всадили нож.
– Зачем? – спросил он. – Если ты уходишь, я уйду с тобой.
– Нет, – ответила Дженни. – Меня уводит Демпси.
Питер не сразу понял, о ком она говорит; а когда понял, страшно зарычал, и хвост его заметался из стороны в сторону. Он ясно увидел огромного наглого кота, угрожавшего ему когда-то. Но при чем тут Дженни?
Тем временем она продолжала:
– Такой у нас закон. Когда тебя зовет кот, ты должна с ним идти. Теперь Демпси сказал, что больше ждать не хочет.
– Неужели ты хочешь с ним уйти? – спросил он.
– Что ты! – вскричала она. – Я его ненавижу!.. Я его молила и просила меня отпустить. Он не соглашается.
Питер почувствовал, что она что-то скрывает. Он знал почти все кошачьи законы, они казались ему хорошими, умными и понятными. И он спросил:
– Что я могу сделать, чтобы ты осталась со мной? Если ты не скажешь, я спрошу Демпси.
И Дженни поняла, что он уже взрослый.
– Ты можешь сразиться с ним, – сказала она и снова заплакала.
– Что ж, – сказал Питер. – Ты научила меня сражаться.
Но Дженни все плакала.
– Понимаешь, – проговорила она в конце концов. – Ты должен убить его, а он такой огромный и сильный… Если он тебя убьет, я умру. Лучше мне с ним уйти.
– Я тоже сильный, – сказал Питер.
– Конечно, – подхватила Дженнн, – но у тебя есть тайна… ты не кот… Наверное, потому я тебя и люблю… А он кот из котов, он знает всякие подлые приемы… Не надо, не иди!.. Ты меня забудешь, все пройдет…
– Нет, – сказал Пятер. – Я тебя не пущу. Я сражусь за тебя, как велит закон, и убью Демпси. Я его не боюсь.
Сам он не вполне в это верил, во Дженни воскликнула:
– Я знаю!.. Ты ничего не боишься!.. Как хорошо, когда есть защита…
И от этих слов Питер стал спокоен.
– Ну, Питер, – сказала она совсем другим тоном, – я могу тебе помочь только одним. Давай тренироваться. У нас еще три дня. Потом он позовет меня ночью, с улицы.
– А выйду я, – сказал Питер.
– Помни, – снова начала Дженни, – он не будет биться честно.
– Знаю, – сказал Питер. – А я буду.
Дженни глубоко вздохнула. Все-таки она не совсем понимала людей.
– Что ж, – сказала она, – давай тренироваться.
Так начались страшные дни. Питер учился защищать себя и убивать другого. Когда ов увидел в первый раз красную полоску на белой манишке, он чуть не отказался от своего замысла и горько плакал. Но Дженни была тверда. Она не давала пощады ни ему, ни себе, и они бились целый день, а ночью на императорском ложе зализывали друг другу раны.
На третий день занятий не было, и Дженни не позволила Питеру есть. Он спал до вечера, она его грела, а иногда вылизывала всего, целиком. Уже совсем стемнело, когда Питер вскочил. Голова у него была ясная, он ощущал свою силу. Скорее чутье, чем зрение, подсказало ему, что Дженни рядом. Не оборачиваясь к ней, он обратился в слух.
Тогда и услышал он приглушенный голос и узнал его.
– Дженни, выйди ко мне… ко мня-я-у!..
Питер глухо зарычал и пополз к отверстию. Дженни что-то причитала ему вслед, а он, весь подобравшись, полз на брюхе туда, откуда слышался истошный крик.
Уже рассвело, когда Дженни спрыгнула наконец с кровати и закричала:
– Питер, Питер! Что он с тобой сделал?
Питер сказал ей:
– Я его убил. Кажется, и он меня убил. Прощай.
Она лизала его и поливала слезами. Он сказал еще:
– Где ты, Дженни? Я тебя не вижу…
– Питер, Питер! – взывала она. – Не оставляй меня, не надо.
Глава 25. КАК ЭТО ВСЕ КОНЧИЛОСЬ
– Питер, Питер, – слышал он сквозь тьму – Не оставляй меня, не надо…
Ему было бы легче уплыть туда, где нет ни боли, ни битвы, ни бездомных ночей. Он очень устал. Но голос не отпускал его:
