— Что случилось?
— Я сейчас не могу долго разговаривать.
Я сейчас в плену у Зайцевых, — сознался я. — Не знаю, что и делать.
— У Зайцевых? У этих маньяков и убийц?
— Ну да, — по спине у меня что-то пробежало. Похоже, оторопь.
— Так, — сказала Морковка. — Значит, слушай внимательно и не перебивай. На поставленные вопросы отвечай четко. Зайцевы сейчас что делают? Дрыхнут?
— Да.
— Хорошо. Дай мне Зазеркальского.
— Кого? — я не понял.
— Зазеркальского. Фому Фомича. Дай ему трубочку.
Я молча сунул трубку в зеркало.
— Слушаю, Ваше Высочество, — деловито приветствовал Зазеркальский. — Так точно, Ваше Высочество. Будет исполнено, Ваше Высочество!
Он снова передал мне трубку.
— Сейчас я прочитаю заклЮнание… — сказала Морковка. — Вернее, заклЯнание… Короче, не важно… Когда я закончу, все будет уже позади. Ты, кстати, обратно порозовел?
Я глянул на ладошку.
— Еще нет. Я голубоватый.
— Это плохо.
— Почему?
— Если сейчас применить к тебе заклЫнание, ты таким останешься навсегда.
Ничего себе! Такого неестественного цвета мне всю жизнь быть не хочется!
За стенкой послышалось ворчание — это проснулись братья Зайцевы.
— Так я читаю? — нетерпеливо спросила Морковка.
Судя по звукам из-за двери, Зайцевы уже точили ножик.
Эх, была не была!
— Читай! — выдохнул я.
Уж лучше быть не таким, как все, чем мертвым.
— Ты только трубку к коленке приложи. Так быстрее подействует, — посоветовала Принцесса.
У двери послышались шаги. Кто-то с той стороны яростно дернул ручку.
— Читай скорее! — взмолился я.
И Принцесса начала:
В преломленном пространстве всё так и не так:
По-другому, немного иначе.
Здесь как будто всё время царит кавардак,
Здесь игра с непонятной задачей.
Тут не город совсем, не село, не аул.
Не бывает ни мая, ни марта.
И отсюда дорогу назад, в Барнаул,
Не укажет подробная карта.
Дверь с треском распахнулась, и в комнату влетели Головорезы Зайцевы.
— Держи его! Хватай! Он растворяется!
Я посмотрел на свои ноги — они стали полупрозрачными. Да, я действительно растворялся, Зайцевы не преувеличивали.
До прямого обратно всего только шаг
Или, может быть, ПОЛшага даже.
Но вернуться туда, в выломленное ТАК,
Невозможно без помощи Стража.
Я таял на глазах, как снег в луже или мороженое в вазочке. При этом я оставался красивого небесно-голубого оттенка. Что ж, от судьбы не уйдешь. Но что подумают обо мне друзья в школе?
— Вяжи хулигана! — бесновались Зайцевы. — Режь ему голову!
В сущности, какая разница, что они подумают? Была бы голова на плечах!
Нет баланса теперь межпространственных сил,
Мир погнулся с твоим появленьем.
Ты уж Стража найди и его попроси
Поскорее свершить выломленье!
В шестнадцатой квартире на первом этаже жил какой-то худой мужчина. Он был не очень людимый, поэтому я знал о нем немного.
Этот мужчина коллекционировал кактусы.
Я сам видел — в окошко, с улицы — они через занавеску просвечивали. Кактусов у него было очень много, причем всяких разных: с цветами и без, малюсеньких и до потолка, и даже, представляете, были лысые!
Я позвонил в дверь.
Через некоторое время мне открыли — через цепочку.
— Вы к кому? — из щелочки высунулся кусочек бороды. Он был зеленый. А еще из щелочки дуло горячим ветром.
— Здравствуйте. Я сосед с пятого этажа, — сказал я, ощущая на зубах какие-то песчинки. — Можно к вам на минуточку?
Кусочек бороды шевельнулся, словно в раздумьях, и исчез за дверью.
Я немного постоял.
Потом я постоял еще немного.
И потом еще.
Когда я уже собирался уходить, дверь распахнулась, и меня чуть не сшибло волной горячего воздуха. Из квартиры дунуло ТАК, что я еле-еле устоял на ногах.
— В-входите! — еле расслышал я далекий голос, заглушаемый порывами шквального ветра.
Я ухватился за дверной косяк (чтобы меня не сдуло в подъезд) и скакнул в квартиру.
Это была пустыня.
Да, это была никакая не квартира № 16 по улице Ленина, 35, а пустыня. Кругом синело небо, белели барханы и зеленели кактусы. Вероятнее всего, это была Сахара. Я понял это, когда распробовал на зубах сладкий сахар. Его мне надуло в рот ветром, который тут бушевал.
«Наверное, я попал в песчаную бурю», — сообразил я.
— Наверное, я не вовремя! — крикнул я хозяину квартиры, которого никак не мог разглядеть из-за сахарной взвеси в воздухе.
— Н-ничего! — крикнул он в ответ. — Сейчас уже кончится!
И точно. Как только он так сказал, буря кончилась. Очень неожиданно. Но весьма кстати.
Теперь я мог разглядеть соседа во всей красе. В двух словах, передо мной стоял Человек-Кактус.
На нем был черный котелок и черный костюм-тройка с розовым галстуком-бабочкой.
В руке Человек-Кактус держал трость с набалдашником в виде человеческой головы. У самого Человека-Кактуса человеческой головы, в привычном смысле этого слова, не было.
Из плеч у него рос бородатый кактус.
Наверное, я слишком долго и откровенно разглядывал этого удивительного человека, потому что он покраснел и, заикаясь, сказал:
— П-простите, что привело вас ко мне в столь неурочный для визита час?
Я машинально взглянул на часы с Микки-Маусом, но их на руке не оказалось. Я вспомнил, что подарил часы господину Вонючке.
— Простите за столь позднее вторжение, но к вам меня привели дела неописуемой важности, — кудрявенько сказал я и шаркнул ножкой.
В присутствии этого наиприятнейшего со всех сторон господина мне вдруг захотелось не разговаривать, а изъясняться.
— С-слушаю вас, — сказал Человек-Кактус, усаживаясь на бархан. — Прошу вас, п-присаживайтесь.
Я последовал его приглашению и удобно устроился в горячем сахаре. Ощущение оказалось приятное.
— Скажите, пожалуйста, не видели ли вы моего хомяка? — светским тоном промолвил я. — Он рыженький и с гусарскими усами.
— К с-сожалению, нет, — с мягкой улыбкой отвечал Человек-Кактус. — Вашего хомячка, о Мальчик, я не видел. Но многое о нем слышал.
— Слышали?! — закричал я. — Но что именно?! И от кого?! — я был возбужден и обрадован. — Вы понимаете, ведь я кого только о нем ни спрашивал! Но все как будто в рот воды набрали! Либо помалкивают, либо несут какую-то ерундистику! Какую-то ерундовину! У меня, знаете ли, даже складывается такое ощущение, что у них заговор! — я сделал большущие глаза.
— У кого — у них? — не понял Человек-Кактус.
— Что, простите? — не понял я.
— У кого з-заговор?
— Да у них, у всех! У моих соседей несчастных! В таких жутких условиях мне до конца моих дней Фомы Фомича не найти!
Я вдруг почувствовал, что на мое лицо накатывают слезы. То есть натурально накатывают! Как на берег волны: одна, вторая… четвертая… седьмая… девятая…
Я сам не понял, как разревелся. Просто как девочка расхныкался, да еще и захлюпал носом. Ужас. Мне стало очень неудобно перед Человеком-Кактусом, таким интеллигентным.
Но ничего поделать со своим организмом я уже не мог. Я ревел, припоминая все обиды, горести, недопонимания близких и удары судьбы.
И что я за мальчик такой невезучий! Ну почему, почему, скажите мне, все это, вся эта белиберда и абракадабра свалилась мне на голову? И не когда-нибудь там после дождичка в четверг, а именно сейчас, когда я совсем один! Как перст! Без Бабаки, без мамы, без папы, в конце концов!
Ведь мне даже за помощью обратиться не к кому! Не к кому за утешением сходить!
Бедный я, бедный! Несчастный я, разнесчастный! Ой-ей-ей-ей-ей!..
— Ничего-ничего, в-все образуется, — меня что-то кольнуло в затылок.
Я очнулся и сразу обратил внимание на то, что сижу на кактусе и плачу ему в жилетку.
Мне стало неловко. Извинившись, я слез с него и высморкался. Как ни странно, это помогло.
— З-знаешь, чем люди отличаются от кактусов? — спросил Человек-Кактус.
— Иголками?
Человек-Кактус улыбнулся:
— К-кактусы живут в пустыне, и им хорошо. А людям в пустоте п-плохо. Людям, чтобы было хорошо, нужны другие люди.
Я подумал, что он, наверное, в чем-то прав. Мне вдруг ужасно захотелось сделать ему что-нибудь приятное, и я рассказал ему стихотворение:
Лежал песок,
Скучал песок
Сто тысяч лет, наверно.
Он был ужасно одинок,
И это было скверно.
Не в радость были песни гроз,
Не в радость — дождь из тучек.
Скучал в жару, скучал в мороз —
Весь мир песку был скучен…
И так еще сто тысяч лет
Хранил бы он унынье,
Но был доставлен к нам чуть свет
И не скучает, вовсе нет,
В песочнице отныне.
Выслушав меня, Человек-Кактус кивнул:
