Все пододвинулись к ней ближе. А Зоя, девочка с золотым носом, незаметно положила ей в карман горсть «сливочных коровок». Дядя Вася продолжал:
— Откуда ты приехала?
— Не помню.
Митя, который влез на скамейку, чтобы попасть в первый ряд, выпалил:
— Я её слепил!
Но его снова оттиснули. Дядя Вася продолжал:
— Как же так не помнишь?
Стараясь что-то вспомнить, девочка негромко заговорила:
— Я помню зелёные волны… Море… Белую пену…
— Ты была на пароходе?
— Нет… Около парохода…
Ребята с изумлением глядели прямо в рот Лёле.
— …И помню ещё… Вокруг облака… Небо…
— Ты летела на самолёте?
— Нет… Рядом…
Митя подпрыгнул на скамейке:
— Дайте я объясню!
— Не мешай! Отстань! — крикнули ребята.
— Ладно, — сказала Зоя. — Пусть объяснит!
Митю пропустили вперёд, и он пылко сказал:
— Она говорит правду! Она была, знаете, кем? Водой в море! Капелькой в облаке! Честное пионерское, я её слепил из снега…
Но Митю вытеснили в последний ряд.
— Ребята, — сказал дядя Вася, взглянув на школьные часы. — Скоро полдень, а ёлка ещё не готова…
И, взяв в зубы гвозди, полез обратно на стремянку.
Мимо изб, где пекли и жарили к празднику, шел старичок, жалобно бормоча под нос: «Вот сказал — не уйду, и не уйду! Не хочу уходить! Не хочу! Ни за что не уйду…»
Вдруг он увидел трёх снежных баб.
Они стояли с морковками и картофелинами вместо носов и глаз. Ломающиеся тени падали от них на снег в красных лучах солнца.
Старичок остановился и тихо сказал бабам:
— Эй…
Бабы молчали.
— Ага, — сказал старичок и осмотрелся.
Он заметил на снегу жестяную коробку из-под монпансье.
— Угу, — кивнул он и поднял.
Открыв коробку, он обнаружил в ней уголёк, монету и обрывок какого-то заявления с печатью на сургуче.
Старичок просиял. Уголёк из трубки Кощея Бессмертного и неразменную копейку он узнал с полувзгляда. Но над старинной сургучной печатью с выпуклыми буквами задумался. Вертя её между пальцев, он прочёл: «Волшебная к-iя. Столъ п. времени».
— Ах, волшебная канцелярия! Стол потерянного времени!.. — вспомнил он. — Хм, попробовать, что ли…
Подойдя к бабам, старичок огляделся — никого не было. Только два воробья прыгали на школьной крыше. Да невдалеке за огородами синел лес.
Убедившись, чти никто не смотрит, старичок быстро втиснул самой толстой бабе монету — туда, где должно быть сердце.
— Ты будешь душа продажная! — прошептал он.
Баба взглянула на него тусклыми картофельными глазами и кивнула.
— А ты будешь душа бумажная! — сказал старичок и сунул второй бабе вместо сердца обрывок старинного заявления с сургучной печатью.
Бумажная душа тоже кивнула. Старичок задумался.
— А ты будешь чёрная душа!
Он воткнул в грудь третьей бабе уголёк. И эта баба кивнула.
Старичок отступил на несколько шагов и поманил баб.
Они подошли к нему и склонили головы. Старичок вздохнул:
— Ну и рожи!
— Что? — спросили бабы.
— Ничего, — сказал старичок. — Вот что, бабы. Надо остановить время!
— Приказывай! — хором сказали бабы. — И мы его остановим!
Старый год повернулся к школе:
— Там от меня прячут девочку. Её зовут Лёля. В её сердце — часы. Волшебные…
Бабы тупо глядели картофельными глазами, и старичок усомнился: понимают ли они, что он говорит.
— Знаете ли вы, что такое волшебство? — подозрительно спросил он.
— Неужели нет?! — сказала Продажная душа.
— Так вот, — продолжал старичок, — если эта девочка с волшебными часами в сердце поглядит на испорченные часы, они пойдут, даже нарисованные пойдут! А если остановить её сердце, остановятся все часы в мире. И тогда время остановится!
— Ясно, — сказали бабы. — Надо остановить её сердце.
Распахнулась дверь Митиной избы.
— Тшш… — прошипел старичок.
Бабы окаменели, а Старый год сделал вид, будто внимательно читает на деревянном столбе объявление о том, что продаётся коза.
В дверях появилась мать Мити с кастрюлей. Она выплеснула горячую воду, снег сразу стал рыжим, и пошёл пар. Подозрительно поглядев на старичка, мать Мити скрылась и захлопнула дверь.
Бабы тотчас же ожили.
— Так о чём мы говорили? — спросил старичок.
— О том, как умертвить сердце девочки, — напомнили бабы.
— Легче всего умертвить сердце с помощью денег, — гнусаво сказала Продажная душа.
Старичок поморщился.
— Нет, — сказала Бумажная душа. — Сердце удобнее всего остановить с помощью волшебных чернил.
Чёрная душа мрачно усмехнулась и промолчала.
— А ты что скажешь, Чёрная душа? — спросил старичок.
— Это всё не наверняка, — снисходительно сказала Чёрная душа. — Ложь убивает сердце наповал!
— Нехорошие вы бабы, — вздохнул старичок. — Но без вас не обойтись… Главное, я уже совсем собрался уходить, как и все до меня, и вдруг этот мальчишка меня надоумил… И мне так захотелось остаться…
Старичок мучился, вздыхал. Наконец мрачно махнул рукой: «Действуйте!» — и пошёл к дороге.
Бумажная душа его окликнула:
— Начальник! А по какому адресу прикажете доставить вам сердце?
Старичок сказал:
— Город Ярославль, башня Знаменских ворот.
Из-за угла дома вылетела «Победа» с шахматными полосами по бокам и зелёным огоньком.
Бабы замерли. Старичок поднял руку. Машина остановилась.
Старичок сел рядом с шофёром, сказал:
— В Ярославль!
Машина умчалась, и за нею пошла снежная позёмка. А бабы двинулись к школе.
— Девочки, — остановилась Чёрная душа. — Вы тут постойте, пока я пойду выманю Лёлю.
— Почему ты?! — подняли крик бабы.
— Давайте считаться, девочки!
Снежные бабы встали в кружок. И Продажная душа начала бойко, тыча пальцем в грудь по очереди:
— Аты-баты, шли сол-даты. Аты-баты, на базар. Аты-баты, что ку-пили? Аты-баты, само-вар. Аты-баты, сколько да-ли? Аты-баты, три рубля!
На слоге «ля» она попала в грудь себе:
— Мне идти!
И помчалась к школе, откуда доносились весёлые голоса.
Елка стояла нарядная, с мохнатыми ветками, покачивающимися под тяжестью игрушек и фонариков. Дядя Вася, всё ещё стоя на стремянке, развешивал гирлянды разноцветных лампочек. Митя бросал на ёлку золотой дождь. Лёля смотрела как зачарованная.
И вдруг под её взглядом часы из серебряной бумаги, висевшие на ниточке, пошли, затикали и свалились, повиснув вверх ногами. Никто этого не заметил. А если бы даже кто и заметил — ну, хоть Сашка Тимошкин, всё равно он сказал бы что-нибудь такое, от чего всем стало бы смешно и оказалось бы, что чудес нет.
Митя отбежал к окошку полюбоваться ёлкой издали, прищурился…
Раздался тихий стук в окно. Кто это? Прижавшись лбом к стеклу, Митя увидел какую-то тень. Она сделала ему знак и скрылась.
Набросив на плечи шубейку и крикнув Лёле: «Я сейчас», Митя выбежал из школы, выскочил на крыльцо и остолбенел: перед ним на нижней ступеньке стояла снежная баба. Она вытирала ледяные ноги о железку.
— Есть разговор, — сказала Продажная душа, подмигивая Мите.
— Чего тебе? — стуча зубами, спросил мальчик.
Баба поманила его и пошла за угол. Ни жив ни мёртв, Митя поплёлся за нею.
— На, — сказала снежная баба. — Задаток.
И сунула ему горсть мелочи.
— За что? — немеющими губами спросил Митя.
— За девчонку. Притащишь её ко мне, получишь ещё столько же.
— За какую девчонку? — прошептал Митя.
— Будто сам не знаешь… — хитро прищурилась баба.
Митя дико заорал. И баба кинулась от него в сторону.
На крики выскочили ребята. Они выбежали без шапок и окружили Митю. Его била дрожь.
— Ты что?!
— Снежная баба, — сказал Митя, не попадая зубом на зуб. — Разговаривает…
— Какая? Где?
Митя показал на бабу, которая рядом с двумя другими стояла как неживая.
— Ты что? Очумел?
— Да-а, очумел! — рассердился Митя. — А это что?!
Он разжал кулак, где были монеты. Но там оказался только тающий комок снега. Митя с изумлением поднёс ладонь к носу.
— Эх, ты! — сказал Тимошкин, нахлобучив Мите шапку на нос, и пошёл с ребятами в школу.
Митя сконфуженно поплёлся за ними и, не снимая шубы, забился в угол.
Он растопырил пальцы, без конца вглядываясь в ладонь. Неужели причудилось?
А возле ёлки продолжалась весёлая кутерьма. Смеясь, Лёля сняла с себя ожерелье, сверкающее необыкновенными разноцветными огнями, и, встав на цыпочки, повесила на ёлку.
— Тебе не жалко? — удивились ребята.
— Нет, — искренне сказала Лёля.
