Меньше чем через час после этого, как почтальон принес письмо, Кити прибежала к своей матери и попросила её:
— Мама, можно мне помочь госпоже Бартолотти отнести ковер в чистку, а то он очень тяжелый?
Госпожа Рузика сказала, что не пустит её, потому что хочет пойти с ней к фотографу. Чтобы послать её снимок тете Эмме на день рождения.
— К фотографу можно пойти и завтра. Ну, прошу тебя, — умоляюще сказала Кити. — Ковер такой тяжелый, что бедная госпожа Бартолотти из сил выбьется, пока донесет его.
— А почему Конрад не поможет ей? — сказала госпожа Рузика.
А когда услышала почему, то так и застыла с раскрытым ртом. Ведь Кити сказала:
— Конрад? Так его же уже нет у госпожи Бартолотти!
— Нет? А куда же он делся?
— Я, мама, и сама не знаю, но если помогу госпоже Бартолотти донести ковер, то, может, она мне скажет.
Госпожа Рузика была очень любопытна, как почти все люди, а к фотографу и правда можно было пойти и завтра. А несчастной госпоже Бартолотти всё-таки надо помочь.
— Ну, так иди, дочка, — согласилась госпожа Рузика. — Но не очень приставай с вопросами о Конраде, это некрасиво. — А когда Кити была уже в дверях, госпожа Рузика прибавила: — Но еще утром он же был. Вы же вместе пошли в школу.
— Ты ошиблась, мама, — ответила Кити. — Я шла в школу с Антоном. — И, не дожидаясь, что мать еще спросит, выбежала на лестницу.
Кити поднялась на третий этаж. Госпожа Бартолотти ждала её на пороге.
— А теперь быстренько, — сказала она. — Может, это чертово отродье надумает уже сегодня прийти!
Они зашли в гостиную, вытащили из-под кресла ковер и отнесли его в спальню.
Конрад, который сидел там на краешке кровати, спросил:
— Теперь уже мне можно слушать?
— Теперь тебе можно лечь на ковер, — сказала госпожа Бартолотти.
Конрад лег, и госпожа Бартолотти завернула его в ковер. Ковра как раз хватило на то, чтобы трижды обернуть мальчика. Потом они с Кити подняли ковер. Один его край госпожа Бартолотти взяла под мышку, а другой Кити положила себе на плечо.
— Там тебе хватает воздуха? — крикнула Кити в скрученный ковер.
— Хватает, — послышался оттуда глухой голос.
— Ну, так идем, — сказала Кити. — Только не шагайте широко, а то я собьюсь с шага, и Конрада укачает.
— О’кей! — ответила госпожа Бартолотти. Они в ногу вышли из дома и направились в «Химчистку».
Госпожа Рузика стояла у окна и смотрела им вслед.
— Действительно, они пошли без Конрада, — сказала она сама себе. Потом побежала к соседке, госпоже Мерц, и рассказала ей:
— Представьте себе, Конрада этой старой Бартолотти уже несколько дней как нет дома.
— Да я же сегодня утром…
— Это был Антон! — сказала госпожа Рузика.
«Химчистка» размещалась возле самой аптеки господина Эгона. Кити и госпожа Бартолотти занесли туда ковер.
— Добрый день, — поздоровалась женщина, которая принимала вещи.
— Сколько стоит почистить такой ковер? — спросила госпожа Бартолотти.
Женщина ощупала краешек ковра, чтобы увидеть, какие в нем нитки и основа.
— Двенадцать пятьдесят за квадратный метр, — ответила она.
— Так дорого? — воскликнула Кити и подмигнула госпоже Бартолотти.
— Так мы не будем его сдавать, простите за беспокойство, — извинилась госпожа Бартолотти и сказала Кити: — Несем его назад, дочка.
И они направились с ковром к дверям, но не тем, в которые зашли, а к тем, что вели во двор.
— Вы куда? — спросила приемщица.
— Мы живем в этом доме, на четвертом этаже, — сказала Кити. — Так нам ближе.
Женщина только три недели назад перешла сюда работать из другого филиала и еще не знала жителей дома. Поэтому она открыла задние двери и выпустила их на лестницу. В это время в «Химчистку» зашла какая-то клиентка, поэтому женщина быстро закрыла двери и не увидела, что госпожа Бартолотти с Кити не поднялись на четвертый этаж, а очень быстро позвонили в задние двери аптеки господина Эгона.
Звонили они очень громко и очень долго. Господин Эгон стоял за прилавком и продавал лекарства. Он слышал звонок в задние двери, но подумал: «Тот, кто там заливается, может прекрасно зайти через переднюю дверь!» И только когда настойчивый звонок начал его раздражать, он сказал покупательнице, которую обслуживал:
— Минуточку, уважаемая госпожа, там кто-то звонит в заднюю дверь!
Господин Эгон прошел одну комнату, вторую, третью и подошел к задней двери. Он хотел хорошо отругать нахального посетителя, который так настырно рвался в аптеку, но до этого не дошло. Как только он открыл дверь, госпожа Бартолотти отпихнула его в сторону и протолкалась с ковром в комнату, а следом зашла Кити и закрыла дверь. Госпожа Бартолотти раздвинула пустые картонные коробки и ящики с сухим молоком для грудничков, чтобы можно было развернуть ковер.
— Что это значит? — испуганно спросил господин Эгон.
— Его надо спрятать, — сказала госпожа Бартолотти и начала разворачивать ковер.
— Зачем тебе прятать у меня свой ковер?
— Не ковер! Надо спрятать Конрада!
— А где он?
Госпожа Бартолотти тяжело вздохнула: какой же этот Эгон бестолковый!
— В ковре, а где же еще, болван!
И она развернула ковер до конца. На нем, едва дыша, лежал Конрад, невероятно запыленный, потому что ковер и правда надо было отдать в химчистку.
— Сядь, я тебе всё объясню, — сказала госпожа Бартолотти аптекарю.
— Деточка моя, в аптеке полно людей! — воскликнул тот.
— Так вытури их и закрой двери!
Но вмешалась Кити:
— Но, госпожа Бартолотти, это всем бы слишком бросилось в глаза! Нельзя так просто закрыть аптеку. Ведь люди спрашивали бы друг друга, почему господин Эгон закрыл её.
«Ты смотри, эта Кити не такая глупая, как я всегда считал» — подумал господин Эгон.
Из аптеки через две комнаты долетал недовольный гомон. Какая-то женщина крикнула:
— Господин аптекарь, я очень спешу, куда вы делись?
Господин Эгон побежал туда.
— Если он не может поговорить со мной тут, то я с ним поговорю там, — сказала госпожа Бартолотти, схватила белый халат, который висел на крючке, и надела его. На желтые волосы она натянула белый колпак, что лежал на картонной коробке.
Конрад сидел на середине ковра и кашлял, ведь, пока его несли, слишком наглотался пыли. Одновременно он старался стереть платочком грязь с лица и рук.
— Деточка моя, нельзя же так… — шепотом начал было господин Эгон, когда одетая в белое госпожа Бартолотти появилась рядом с ним за прилавком.
— Все можно, — так же шепотом перебила его госпожа Бартолотти, схватила ступку и принялась так рьяно орудовать пестиком, словно хотела самые твердые таблетки растереть в самый мелкий порошок. Пока господин Эгон брал рецепты и деньги, и отдавал лекарства и сдачу, она тихонько сказала ему: — Конрада нам ошибочно прислали и хотят забрать назад!
— Об этом не может быть и речи! — Господин Эгон так разволновался, что выкрикнул эти слова вслух.
Человек, который именно в этот момент подавал ему рецепт, недоуменно спросил:
— Почему вы не хотите дать мне лекарства от давления? Они вредные?
— Извините, — сказал господин Эгон и прошептал госпоже Бартолотти: — Ты же заплатила за него?
— Нет, — ответила госпожа Бартолотти и шепотом рассказала ему все, что было написано в голубом письме.
Покупатели знали господина Эгона как спокойного, приветливого человека и теперь очень удивились, потому что он просто кидал им лекарства и сдачу на прилавок, не отвечая на приветствия, не спрашивая об их здоровье. Когда какая-то женщина захотела взвеситься на медицинских весах, он просто отмахнулся от неё, а когда какой-то мужчина спросил, не горькие ли лекарства, которые ему выписал врач, господин Эгон его вообще не услышал.
Закончив шепотом свой рассказ под стук пестика, госпожа Бартолотти спросила его:
— Так ты мне поможешь?
— Конечно! — воскликнул господин Эгон, и бабушка, которой он отдавал бутылочку травяного настоя от кашля, страшно обрадовалась, потому что перед этим спрашивала его, уверен ли он, что от кашля лучше всего помогает настой из трав.
Госпожа Бартолотти поставила ступку на полку, шепнула: «Я отведу его наверх», — и побежала через две комнаты к Конраду и Кити.
— Все хорошо! — закричала она.
В третьей комнате у одной стены была винтовая лестница, которая вела на второй этаж, где жил господин Эгон. Госпожа Бартолотти с Конрадом и Кити поднялись по этой лестнице наверх.
— О боже, какой ужас, — пробормотала Кити, когда увидела гостиную господина Эгона. Вся гостиная была заставлена старинной мебелью, на окнах висели толстые, вытертые портьеры из красного бархата, а стол был застелен черной шелковой скатертью с длинными кистями.
