— Здравствуй, дядя Длинный Герман, — сказал мальчик. — Я — Мати.
— А я — Засыпайка, — представился второй гость.
— Очень приятно познакомиться, — пророкотал Длинный Герман. — Это ничего, что второй — засоня.
— Да нет, он не засоня, наоборот, он другим помогает засыпать, — гордо добавил Мати.
— Тем более приятно. Вы еще и со щенком. У меня в гостях ни разу не было собаки.
Тупс польщенно завилял хвостом, а Мати встревожился, вдруг лебеди обидятся, что их вообще не замечают. Но именно в этот момент Длинный Герман произнес:
— И какая удивительная у вас карета — белые лебеди! Я кое-что повидал на своем веку, но лебединую карету встретил впервые. Да, время летит. Лебединая карета, ну что ты скажешь!
— Это Ли и Ла, — объяснил Засыпайка, — они совершают свой первый полет, потому что в белые ночи пробуждаются мечты.
Лебедям, очевидно, понравилось, как их представили, они встали на край башни и расправили свои прекрасные крылья.
Но Длинный Герман больше не обращал на них внимания, потому что и в его сердце сейчас проснулась одна мечта, к тому же очень-очень давняя.
— Милые друзья, — застенчиво произнес он, — видите, вот там, внизу, у крепостного рва, растет куст розовой сирени. Прошу вас, принесите мне оттуда самую-самую красивую кисть, в которой больше всего «счастливых» цветков.
— Но там нет никакой сирени, — удивился Мати.
— Никакой! — подтвердил Засыпайка.
— Что за наваждение! — возмутился Длинный Герман. — Не так уж давно я смотрел туда, лет триста-четыреста назад. Тогда у крепостного рва цвела розовая сирень. Куда же она подевалась?
Мати стало жаль Длинного Германа, а Засыпайка сказал:
— Ну-ка, ну-ка, у меня, кажется, должна быть одна веточка сирени, если я не ошибаюсь.
И Засыпайка не ошибся. Он сунул руку в карман и вытащил оттуда чудесно пахнущую кисть розовой сирени. Длинный Герман принялся усердно искать «счастье».
— Один, два, три, четыре, пять, шесть… тринадцать лепестков! — воскликнул он. — Невиданное счастье! Это подлинное счастье века! Ради него стоило ждать столетия!
Мати ничегошеньки не понял из того, что говорил Длинный Герман, но Засыпайка, который, как известно, умел читать мысли, уважительно молчал.
А Длинный Герман продолжал:
— Пожалуйста, отнесите эту ветку сирени к Большим Морским воротам и отдайте ее моей даме сердца — Толстой Маргарите!
— А как мы ее отыщем? — спросил Мати.
— Ну и ну! — по голосу Длинного Германа можно было догадаться, как сильно он обижен. — Кто же ее не знает! Среди двадцати пяти башен крепостной стены города нет ни одной такой миловидной и полной, как Маргарита!
— А что ей передать? — спросил Засыпайка, чтобы сгладить неловкость.
— О, ничего! Ничего не нужно говорить! Или нет, — Длинный Герман минуту-другую колебался, — скажите Толстой Маргарите, что я, Длинный Герман, любуюсь ею вот уже четыреста лет и в этой ветке сирени все то, что я хотел сказать ей вот уже четыре века…
— Что же ты не познакомился с ней раньше? — полюбопытствовал Мати. На его взгляд, четыреста лет было все-таки многовато.
— Я не решался! — признался гордый знаменосец Вышгорода. — Я же на двести лет старше и, хотя разница между кавалером и дамой вполне подходящая, все-таки… Маргарита такая дородная, такая красивая, а я такой длинный, такой неказистый… Вдруг не приглянусь ей?
Люди, которым случилось в то время взглянуть на небо, увидели нечто необыкновенное: над крышами Старого города летели два лебедя, и меньший держал в клюве веточку розовой сирени. Девушке на Ратушной площади показалось даже, что на лебедях сидели двое маленьких мальчиков. Но она уже училась в университете и знала, что маленькие мальчики на лебедях не летают.
Лебеди опустились у Больших Морских ворот. Ворота вовсе не казались такими уж большими, потому что рядом стояла необъятная артиллерийская башня Толстая Маргарита. В старину перед ней пролегал защитный ров, и в город, окруженный высокой каменной стеной, можно было попасть только по откидному мостику.
Засыпайка отвесил Толстой Маргарите вежливый поклон, протянул веточку сирени и сказал:
— Длинный Герман шлет тебе это красноречивое послание. И если ты не прочтешь на языке цветов всего, что четыреста лет хотел тебе сказать Длинный Герман, то ты и мизинца его не стоишь!
Мати страшно перепугался: что же теперь будет! Но Толстая Маргарита поняла Засыпайку, как говорится, с полуслова. Она покраснела, потупила взор и нежным, тоненьким голоском произнесла:
— Ой, не может быть!
У Мати сердце защемило: вдруг Маргарита не поверит посланию Длинного Германа, и он поспешил подтвердить:
— Может, может!
— Ой, не может быть! — повторила Толстая Маргарита еще более тоненьким голоском. — Длинный Герман такой высокий, такой красивый, а я такая толстая, такая неказистая! И думать нечего — не могу я ему нравиться!
Мати показалось, что все безнадежно запутывается.
Но Засыпайка спросил:
— Если тебе нравится Длинный Герман, почему ты сама с ним не познакомилась?
Толстая Маргарита снова покраснела:
— Триста семьдесят лет назад, еще молоденькой барышней, я хотела пойти в гости к Длинному Герману. Но — вот беда! — не пролезла в Морские ворота! Ворота узкие, а я ужасно толстая! Так я и не попала к нему на Вышгород. Пришлось навсегда остаться здесь, охранять Большие Морские ворота!
И она глубоко вздохнула.
— Ну, не пролезла ты в Морские ворота, так почему бы не пойти вокруг крепостной стены? Ведь Длинный Герман стоит на внешнем углу крепости, — продолжал Засыпайка.
— Ах, неужели? — вздохнула прекрасная дама. — Просто невероятно, как умны современные дети! — Она помолчала, прикидывая, не отправиться ли ей вокруг крепостной стены прямо сейчас, но поняла, что уже слишком стара менять привычки, вздохнула еще раз и сказала:
— Если бы юные господа были так любезны… Здесь, у моего подножия, растет белая сирень… если бы вы сломали самую лучшую ветку и отнесли ее Длинному Герману…
У подножия башни росла вовсе не белая, а темно-лиловая сирень, но из кармана Засыпайки появилась ветка белой сирени, расцветавшей тут триста лет назад.
Девушка, которая все еще прогуливалась со своим молодым человеком по Ратушной площади, снова обратила внимание на двух лебедей, но на этот раз больший держал в клюве ветку белой сирени. Девушка показала птиц своему другу. На этот раз оба совершенно явственно разглядев ли на спинах лебедей двух маленьких мальчиков. Но сказать об этом ни один из них не посмел, они только посмотрели друг другу в глаза и подумали:
— Сегодня ночью оживают сказки!
А вот Тупс был уже по горло сыт всеми этими лебедями, и башнями, и сиренью. Щенок обиделся, что про него все забыли, и со злости начал выщипывать у лебедя пушинки. Перья, как снежинки, закружились в белой ночи. Ли встревожилась.
— Тупс, сейчас же перестань! — одернул его Мати.
Но Тупс и не думал переставать. Ли рассердилась и сбросила Мати вместе с Тупсом. В ту же минуту под ними оказалось легкое облачко-подушка, которая и отнесла их домой, прямо в кровать.
Так Мати и не узнал, что же сказал Длинный Герман, получив ветку сирени от Толстой Маргариты.
ИСТОРИЯ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,
в которой Мати, Засыпайка и Тупс выручают обоих Буратино из довольно щекотливого положения, а папа фотографирует Засыпайку
— Доброе утро, Мати! — разбудила Буратино внука. Она открыла окно, и белая занавеска вздулась на свежем утреннем ветру, как парус.
— М-м, — промычал Мати и перевернулся на другой бок. Буратино стащила с него одеяло.
Соня, утро у дверей,
просыпайся поско… —
тут бабушкин взгляд упал на подушку Мати. Буратино была уверена, что видит ее впервые. Как она очутилась в кровати? Такая мягкая, нежная и воздушная. Кружевные края небесно-голубой наволочки были пышными, как белые летние облака.
— Послушай, Мати, что это за подушка?
— Это облако-подушка. Она поймала нас ночью, когда Тупс стал выдирать перья у Ли из хвоста, и лебедь за это сбросил нас.
— Ну, что все это значит! — донесся требовательный голос бабули. — Буратино, так ты опоздаешь на телевидение! Мальчик прекрасно может встать и без тебя.
Да, это он и в самом деле мог. Он уже спустил с кровати обе ноги разом. Детская передача! Он совсем позабыл! Ведь сегодня утром Буратино выступает по телевизору.
— Ну, иди, иди! — торопила бабуля. — Негоже выходить в самую последнюю минуту: на телевидении тебя ждут и волнуются.
— Уже иду, иду уже! — напевала Буратино, приглаживая в прихожей перед зеркалом свои рыжеватые волосы.
