ЗИЛок, провожаемый внимательным взглядом Семена, миновал спуск, выехал на дамбу. Переднее колесо угодило в колдобину; машину подкинуло, развернуло. Сбив придорожный столб, она дернулась на обрыве, зависла на мгновение над узкой полоской воды и навалилась на лед.
Звякнули бутылки; жалобный крик покатился над морем.
Илья пробил головой лобовое стекло и замер на капоте: одна рука придавлена бесчувственным телом, другая обнимает нагретый железный бак. Камнями — самоцветами поблескивают на шапке, на воротнике и на спине осколки каленого стекла.
Лед треснул, накренился, укрываясь темной бурлящей водой.
Машина медленно поползла к плотине, к самой глубине, и не было силы, способной удержать ее. Зад-ние колеса все больше заглатывала вода — до ступицы, выше, выше, лизнула номерной знак, фонари, ку-зов. Льдина встала торчком, сбросила тяжелую ношу, прикрыла ее, подняв громкие брызни, и распа-лась.
Меж обломков проступили масляные пятна, радужно синея на холодном солнце.
К заломаному краю, крича и обгоняя друг друга, бежали рыбаки. Харон опамятовал. Волны докатились до лодки, качнули ее; Харон спохватился; расталкивая коротким веслом льдины, зигзагами продирался к масляным разводам. Он по самую варежку погружал весло в воду, наклонялся к борту, купал завязки у шапки, выглядывая след машины в затемненной толще.
— Семен, — окликнул хриплый голос. — Ну что там?
— Глыбко, не видать.
— Ясно дело — глыбко, — поддержал тот же голос. Может спичку засветить?
— Иди, посвети. — Харон прощупал воду веслом.
— Надо в милицию сообщить, — догадался Умный мужик.
— Иди ты со своей милицией, — оборвали его. Никому не хотелось ввязываться в это дело — показания, свидетели, очные ставки, бесконечные вызовы и подозрения.
— Монатки собирать надо и рвать когти. У Тоньки, небось, телефон докрасна раскалился.
Харон скинул варежку на дно лодки, потрогал воду. В его голове закрутилась какая-то сумасшедшая мысль. Он подмигнул рыбакам и хохотнул.
— Ну, они не шибко торопливые. Пока разберутся, что к чему да на чьей территории, кому ехать да ехать ли, мы успеем кой — чего выловить покрупнее рыбки.
— Не дури, Семен. Жить надоело?
— А и надоело! — зашелся Харон. — Что с того? Ты что ли меня остановишь? А? я вас не агитирую. Кто хочет, айда ко мне! — Он снял валенки, тулуп, подвязал штаны капроновым шнуром и кинул свободный конец рыбакам. — Держи!
Кто-то махнул рукой и повернул к лункам, но трое — Умный, с хриплым голосом и прыщавый парень ос-тались, — из любопытства.
— Ха! Я на такую рыбалку ух как охочь! — вызвался прыщавый. — Подгреби-ка, — попросил он, наматывая на кулак шнур, — мы сейчас с тобой сетешки позакидываем! — От возбуждения он припрыгивал на краю льдины, — высокий, худощавый, с острым длинным носом; в подшитых валенках и дождевике поверх полушубка.
Семен еще раздумывал — стоит ли? Играл на смелость, пока мужики отговаривали его; ждал — начнут подталкивать, он повернет и предложит: — Сами лезте. Нашли дурака!
"Черт бы дернул этого прыщавого. Теперь хошь не хошь, придется нырять", — вызвавшийся напарник отрезал все пути к отступлению. Поддержка подошла вовремя; Харон повеселел, забалагурил.
— Белоголовая да горяченькая! — расхваливал он. — Сразу к употреблению годная! И без костей! Ха-ха-ха! Готовь сани! И здесь накушаемся и домой притащим. — Посадил в лодку прыщавого и выгреб на масляные пятна. — Ну-ка, погреемся. Не дрейфь, братва! На всех хватит! — Он завязал шапку на подбо-родке двумя узлами и перевалился за борт.
Напарник травил веревку, глупо похохатывал. Вытянув худую, в редкой щетине шею, смотрел на воду и скороговоркой считал:
— Раз-два-три-четыре…
Харон выскочил, как ошпаренный. Отер со сморщенного лица капли и выдохнул: — Ух, не достал ма-лость, — и снова погрузился.
— Вот дурачок. Разве ж с такой глубины достанешь?
— Как минимум, воспаление обеспечено, — предсказал Умный. — А я бы и за цистерну не полез.
— Да ну?
Под ноги им легли две поллитровки.
Рыбаки затихли, выдернули Харона на льдину. Семен сиял от удачи и внимания.
— Ты побегай, погрейся, — просил Умный, — колотун из одежки выгони.
Опытная рука хриплого выбила из бутылки пробку. Харону задрали голову и, раскрыв рот как теленку, опрокинули в синюю ямину содержимое. Харон не успевал глотать; ручейки стекали за шиворот, щекота-ли задубевшую кожу.
Его погоняли по кругу.
— Еще полезешь?
— Дорроггу рраззведдал, ттерь токо ттасккай, — обнадежил Харон. — Ррядышшком. Я ппопперву не ттудды ссунулсся. Ну, ттерь учченый.
— Веревку надо не к штанам, к ящику привязывать.
Харон согласно закивал. Тепло вошло в него приятной слабостью. Его пошатывало; лицо покрылось красными пятнами; ноздри со свистом раскрывались. Он был похож на быка, готового кинуться в бой.
— Натаскать не проблема, — заметил хриплый. — Куда прятать?
— Наедут, шнырять начнут. Отоберут все, еще и дело пришьют.
— А вода на кой черт? — подсказал прыщавый.
— Из воды и в воду?
— Ну да. У берега мелко и мутно. Ни одна собака не допрет.
— И-и-э-эх! — попрыгали в воду прыщавый, Харон и хриплый.
Через секунду по льду покатились бутылки. Умный подхватывал их и укладывал в три кучи — каждому своя. Прыщавый вынырнул, зацепился за льдину, сорвал зубами пробку и на одном вздохе ополовинил ее. — На, протянул Умному. Тот вертел бутылку в руках, что-то соображая; он стоял на закраине; вода гипнотизировала, притягивала. Умный мужик не заметил, как опорожнил бутылку, как очутился в воде. Холод сбил азарт; напугал. Рыбак выкатил глаза и поплыл ко льду. Одежда намокла, отяжелела; валенки тянули на дно, полушубок стеснял движения. Он греб по-собачьи и в последних силах уцепился за край, но выбраться не смог. Задыхаясь от усталости, стянул полушубок, валенки, но не удержал их — утопил; еще попытался выбраться и опять впустую. Оглянулся — берег рядом, десятка два шагов, но не шагнешь, плыть надо. Где взять силы? Холод проникает внутрь. Уже неприятно отдается в паху, в животе, немеют ноги, и в голове лихорадочная мысль — спастись, спастись, оттолкнуться от льдины, по инерции про-скользить по воде, затем еще чуть-чуть под водой и можно ощутить дно, перевести дух и выбраться. Там, на берегу, спасение. Там жизнь. И к черту эта рыбалка, к черту Хароны, прыщавые, лунки, окуни. К черту все! Жить… жить…
Он оттолкнулся. Но оттолкнулся слабо. Тело даже не приняло горизонтального положения; ног не бы-ло — он их не чувствовал, и рук не чувствовал — остались одни стреляющие мысли и прерывистое дыхание. Брызги перед глазами. Что это? А, это руки еще пытаются ухватить миг жизни, короткий миг, последний.
Вода расступилась и с гордостью приняла такого умного мужика.
Рыбаки продолжали трудиться. Бутылки катались по льду, бились через одну. Но жалеть было некогда.
А вскоре и некому.
Пицунда — Магнитогорск, 1987 г.
